сторону, прядет ушами. Секунды две стоит, спружинив спину, потом вдруг
бросается в тайгу, будто спугнутый выстрелом зверь. Слышится глухой топот и
хруст веток под тяжелыми прыжками. Баюткан шарахается между стволов, летит
по просветам, но всюду люди. Пугливым взглядом окидывает лесной сумрак,
бросается очертя голову в чащу, но и тут на его пути встает мощная фигура
проводника Николая. Баюткан вдруг поворачивает назад и замирает. Весь
собранный, как перед поединком, он долго косится на лиственницу, за которой
таится Улукиткан. Олени у дымокуров поднимают любопытные морды. Тайга
замирает. Мы бесшумно, не торопясь, сжимаем кольцо.
рыжей тенью между стволов, понесся с закинутыми назад рогами мимо
Улукиткана, гордый, неустрашимый. Свистнул маут, нагоняя одичавшего оленя, и
едва только ремень лег на шею, как животное, словно увидев перед собою
пропасть, остановилось, глубоко занозив в рыхлую землю все четыре ноги.
Мгновенье -- и не осталось в нем ни дикой гордости, ни страха. Улукиткан,
свивая в кольца маут, подошел к Баюткану, надел узду, привязал к березе.
Старик горд, что у него в связке этот дикий красавец.
доступное. Его тайны известны только опытным каюрам. Кроме уменья угадывать
путь, находить броды через большие реки, добывать пищу в пути, проводник
должен уметь вьючить оленей. Это самое главное. От того, как хорошо он знает
своих животных, как подогнаны седла, с какой точностью уравновешены
полувьючки, олени, при одних и тех же условиях, могут работать годы и могут
через месяц пропасть.
могло быть. К оленям он привык с раннего детства. Вначале, кочуя по тайге в
люльке, перекинутой через спину учага (*Учаг -- верховой олень), позже --
привязанным ремнями к седлу. В семь лет он уже правил упряжкой. Весь
нелегкий опыт Улукиткана говорил ему, что без оленей эвенку не прожить в
этих скупых, безлюдных дебрях, и он унес с собою в долгую жизнь заботливую
любовь к этим трудолюбивым и покорным животным. С Улукитканом можно кочевать
все лето по тундре, ломать захламленную тайгу, подниматься на высоченные
перевалы, и его олени будут выглядеть к концу путешествия бодрыми, резвыми,
сытыми.
осматривают животных: ощупывают их спины, тонкие, жилистые ноги, заглядывают
в глаза. Затем связывают друг за другом в строгом порядке: за сильным
привязывают слабого, за слабым -- сильного, и вот все двенадцать оленей в
связке получили свои места -- теперь уже до конца лета.
Николай -- Геннадия. Делим весь груз между проводниками, а те, в свою
очередь, распределяют его между своими оленями, тоже на все время похода. На
это уходит много времени.
день, хотя бы к вечеру, тронулся с места, непременно тронулся бы.
ерниковую веточку и привязывает на нитку дециметровую палочку, рогульками
вниз. Мы знаем, что первое означает: "ушли далеко, не вернемся", а второе --
"на этой стоянке утерян один олень".
прилетели три ворона. Рассевшись по вершинам деревьев, птицы воровски
осматривают стоянку, что-то нетерпеливо бормочут. До этого я их не видел. По
каким же признакам они узнали, что люди покидают берег Джегормы и тут будет
чем поживиться? Позднее к ним присоединился и осторожный коршун -- солидный
конкурент. Этот, видимо, по поведению воронов догадался, что здесь будет
добыча.
лагерной пустоте гудели комары. Пахло черемуховым цветом. В каплях холодной
росы ломались лучи утреннего солнца.
поглядывая на нас. Василий Николаевич обмакнул в воду шест, протер его
руками и, упираясь широко расставленными ногами в дно лодки, подал мне знак
занимать место в носу.
Вздрогнула долбленка и, повинуясь кормовщику, скользнула змеей вверх по
течению. Разломилась под ней струя, назад поползли каменистое дно реки и
галечный берег. Позади осталась Джегорма.
Медленно ползем вверх по Зее. Справа чередуются серые скалы, и у каждой из
них у изголовья непременно перекат. А слева тайга пестрыми латками прикрыла
всхолмленную низину. От шестов деревенеют руки. Давно бы надо остановиться,
но Василий Николаевич неумолим.
Там и приткнемся...
уже меньше силы, во взмахе не та четкость. Я готов отказаться от ухи, о
которой мечтал весь день, но на мой умоляющий взгляд Василий Николаевич
отвечает молчанием и, горбя спину, энергичнее наваливается на шест, толкает
лодку вперед.
сговора, установились такие отношения. Когда мы остаемся вдвоем, в походе
ли, в лагере, или на охоте, я безропотно подчиняюсь ему. Долгие годы
совместной борьбы накрепко связали наши жизни. У меня было много случаев
проверить его отношение к себе. Я привязался к этому удивительно простому,
настежь открытому человеку. Сколько в нем непоказного трудолюбия! Какая
неиссякаемая энергия! Какие умные руки, за что ни возьмутся -- все ладно. Он
лучше меня знает мелочи походной жизни: как сделать весло, нарту, трубку,
ложку, как починить сеть, испечь хлеб, постричься, выбрать место для
ночевки.
ним спокойно.
ползем дальше.
Видно, как скачут по камням волны лохматыми беляками. Останавливаемся.
Василий Николаевич бежит вперед, осматривает проход. Что-то не нравится ему:
крутит курчавой головой, чешет затылок. Возвращается молча, то и дело
поворачивается, поглядывает на перекат.
уставшим голосом.
валуну. Кормовщик, вытягивая по-гусиному шею, прощупывает проход, морщит от
напряжения лоб.
потверже, а то слизнет. -- А сам сбрасывает с плеча пиджак и почему-то
засучивает повыше штаны.
держаться как можно ближе к нему, лишь бы дно не задевало о камни. Сложнее
на перекате, так как тут на вас давит разъяренный поток, всюду, как воронье,
подкарауливают камни, того и гляди -- накинет! Все зависит от ловкости
кормовщика. Ткнись не туда, не успей упереться шестом, оттолкнуться -- и не
опомнишься, как волна захлестнет и отбросит назад, а то и упрячет.
Ветер -- шальной, срезает лохматые гривы волн, бросает в лицо холодные
брызги. Над рекой висит угрожающий рев потока.
вал. Застучали, разбиваясь о борта, упругие волны. Долбленка тряслась, как в
лихорадке, и гулко стонала. Но кормовщик властными ударами шеста гнал ее
дальше в проход, в бурлящую пену потока.
шестам руки, до хруста горбились спины.
заводи.
крепко застревает между камнями. Один-другой рывок -- долбленка качнулась,
зачерпнула воды, а я, не удержавшись, на ногах, вывалился в воду.
переката. Василию Николаевичу удалось поймать мой шест. Невероятным усилием
он толкнул долбленку к противоположному берегу и ускользнул от камня. Быстро
перебросил шест с правого борта на левый, удар -- и лодка, подняв к небу
нос, замерла в предельном напряжении. Еще удар, другой -- и она послушно
поползла на пенистый горб переката. Но вдруг заколебалась, как бы не в силах
превозмочь крутизну, и медленно стала отступать. А за кормой огромный камень
уже выпятил черную острую грудь. Настала страшная минута -- кто кого?!
потоке переката. Я готов был бежать под перекат ловить вещи. Но Василий
Николаевич заупрямился. Кровью налились глаза, шея напряглась, на скрюченной
спине лопнула рубашка. Я видел, как дугой выгнулся шест и лодка
остановилась, словно уперлась в скалу. Еще полметра -- и от нее остались бы
щепки!
косматые гривы, захлестывал нас. Но человек, приникший к шесту, казалось, не
замечал опасности. Сильным рывком он бросил лодку на верх гребня.
Спохватился разъяренный перекат, всплеснул бурунами, да было уже поздно.
Человек победил!
гром. Кормовщик, быстро переставляя шест, гнал лодку от переката. По берегу,
стряхивая на бегу воду, бежали собаки.