соперника.
происходит.
наблюдать. Он даже не скрывался особенно, потому что его могла увидеть
только Наташа, а все ее внимание занимал другой. В честные намерения того,
другого, Костя никогда не верил, и в слово, данное Женьке, - тоже, и
теперь с горечью убедился в своей правоте. Однако не этот подлец вызывал в
Косте такую боль, а весь облик Наташи, которая то краснела, то бледнела,
глядя на другого, и во взгляде ее были такая нежность, такая мука
необладания, что Костины страдания становились невыносимыми. Но он стоял,
стоял, мазохистски выпивая до конца всю эту горькую чашу, наполненную
своим отчаянием и болью. Ну как он мог сделать им обоим так же больно, как
сейчас было ему?! Как отомстить? Ну, конечно же, выстрелить в голову
Володе, сидевшему спиной буквально в трех шагах. И пусть он его убьет,
пусть она потом всю жизнь терзается своей виной, а Костю пусть в
наручниках и кандалах... пусть, но пусть она увидит, как он... пусть тоже
пострадает... И Костя нажал на согнутый гвоздик, служивший в его самопале
спусковым крючком...
уже не узнает никто, да и сам Костя вряд ли смог бы ответить на этот
вопрос. Он ведь не был хладнокровным киллером, рука его в последний момент
дрогнула, и гайка, просвистев рядом с Володиным ухом, вонзилась в стену
напротив, и не куда-нибудь, а в портрет совсем иного Володи - Ленина,
висевший на этой стене, а еще точнее - прямо в середину высокого
ленинского лба. Это невольное идеологическое преступление было тогда
настолько страшнее даже настоящего убийства, что Костю прямо-таки
парализовало у окна, как Фанни Каплан во время исторического покушения,
когда она даже не пыталась бежать. Однако, что еще ужаснее, Костя оказался
удачливее Каплан: прямо в огромный лоб, прямо в центр... Хоть и портрет,
но все-таки... И в ужасе от своего диссидентского демарша Костя так и
застыл с дымящимся самострелом в руке. Из состояния комы его вывел звон
разбитого стекла. Портрет Ильича был застеклен, и стекло разнесло
вдребезги. Однако нижний кусок держался в неустойчивом равновесии
несколько секунд и все-таки рухнул на край Наташиного стола. Костя побежал.
латышского националиста, но не подтвердилось, никого не нашли. А Костя
выбросил куда-то свое дикое оружие и больше им, слава Богу, никогда не
пользовался. И вот что удивительно, мы потом продолжали с ним дружить как
ни в чем не бывало, более того, смеялись вместе над этим эпизодом. И
любовь у Кости как-то поутихла, стала ровнее, что ли, без эксцессов, и он
попросил меня никому об этом не рассказывать.
не у всякой женщины в биографии есть момент, когда из-за нее стреляли и
могли бы даже убить. Ну а что гайкой, так ведь про гайку можно и не
упоминать, верно?..
одноклассников. К кому-то из них мы приехали в гости, они готовились,
накрыли стол, и все пришли в чем-то праздничном: ну как же, к ним приехали
столичные знаменитости, особенно Задорнов. Мы вошли, и Миша стал со всеми
приветливо здороваться, он всех знал, он с ними регулярно встречался,
поскольку намного чаще, чем я, наведывался в Ригу. А мои родители
переехали в Москву, и мне уже не к кому было туда приезжать. Я чувствовал
себя растерянным и смущенным - я не узнавал многих, то есть нет, угадывал
знакомые детские черты в чьих-то чужих физиономиях, но кто есть кто и как
кого зовут - хоть убей, не помнил. А они видели мое замешательство, и им
от этого было почему-то не обидно, а весело. Мне впору было знакомиться со
всеми по новой. Я пожимал всем руки, тоже улыбался, смеялся, но панический
ужас от того, что я не помню, как кого зовут, делал мое поведение
натянутым и безобразным, как у плохого конферансье, у которого ни одна
шутка не проходит, а он все равно старается изо всех сил быть игривым и
легким.
металлических коронок, дешевых духов, морщинистых шей, пухлых пальцев с
впившимися в них обручальными кольцами.
лучше? Тем, что меня по телевизору иногда показывают? И поэтому им легче
меня узнать? Нет!
красивее и стройнее. Они же все помнят меня таким, каким я бегал
стометровку за одиннадцать секунд. Они же могут сравнить! И я по сравнению
с тем Володей проиграю... Однако нет, смотрю потихоньку и вижу, что я для
них тот же Вовка, а писатель-сатирик - тот же Мишка, они не
останавливаются перед кривыми зеркалами времени, просто не берут их в
расчет, живут себе, и все. Сейчас!
принимать за драму) человеческого старения заключается в том, что в
дряхлеющем теле, болеющем туловище продолжает жить и биться тот же
десятилетний мальчик и тринадцатилетняя девочка, восемнадцатилетний юноша
и двадцатилетняя невеста, сорокалетний муж и сорокалетняя мать и далее,
далее до тех пор, пока несовершенное тело каждой клеткой своей будет
хранить эту память. Все ведь наши возрасты от нас никуда не деваются! Они
продолжают в нас жить. Это все те же мы, только старше. Поэтому и
разговоры те же, и интонации, и жесты, но все равно отрешиться от того,
какие мы теперь, трудно. Так же, как трудно слышать почти каждую фразу,
обращенную к тебе, которая начинается стандартным:
хочу, не хочу я больше ничего вспоминать - ни как эти две тетки, а раньше
- Анька и Зинка, делали за меня черчение, а другая тетка - Светка,
объясняла мне химию и тригонометрию; ни то, как вот с этим лысым дядькой,
тогда Сашкой, я впервые в жизни в пятом классе серьезно подрался. Я все
боялся драться тогда, а он все лез и лез, зная, что отпора не получит и
что за ним - еще двое. У этих троих была традиционная внеклассная забава:
побить Качана. И начинать всякий раз должен был трусливый и нахальный
Сашка, а эти двое стояли сзади как моральная и физическая поддержка. И так
всякий раз били, пока Вову кто-то из старших не научил бросить ранец и
кинуться, молотя руками и ногами, не заботясь о том, попал или не попал. И
он тогда кинулся, и Сашка, никак не ожидавший такой прыти, побежал, и
остальные удивились настолько, что прекратили свои ежедневные
издевательства после уроков.
вспоминаю.
встречи, ее зовут тоже Наташа, как и ту. Эта о своем имени мне сама
напоминает. Но перед тем, как назваться, меня мучает. Она подходит и
говорит: "Ну, здравствуй ". "
целую подставленную щеку.
еще трепыхаюсь, еще чего-то пытаюсь...
свое беспамятство. Но ее не проведешь.
меня забыл?.. - делая ударение на слове " меня ". За этим стоит только
одно: я мог забыть в нашей компании кого угодно, но только не ее. Значит,
что-то в нашей школьной жизни было. Такое, что для нее стало, наверное,
событием, а для меня - так, проходным эпизодом.
сама напомню: я твой первый школьный танец, - улыбается она, - сначала
танец, а потом другое - вспомнил?
итальянской эстрады, Доменико Модуньо, "Квартакелуна, квартакемаре ", и мы
с ней еле двигаемся в полутемном зале, над которым переливается огоньками
крутящийся шар. Еле двигаемся, потому что ни музыка, ни ритм не важны, мы
слиты в одно, мы тесно-тесно прижаты друг к другу, и мне почему-то кажется
очень важным, чтобы она почувствовала, как взволнована нижняя часть моего
тела, чтобы она ощутила мое эротическое вдохновение. И она чувствует, и
прижимается еще теснее, и тоже взволнована, и моя коленка между ее еле
двигающихся ног, а ее - между моими ногами, и вот-вот наступит
неприятность, конфуз, и надо будет бежать переодеваться или вообще
уходить, и этого нельзя допустить, но и хочется. И тут танец
заканчивается, мы стоим смущенно, и друг на друга не смотрим, и ждем
следующего танца. Но он оказывается быстрым, и мы идем на свои места -
дожидаться следующего, медленного. А потом на чьем-то дне рождения мы
опять танцуем в полутьме, и в конце вечеринки почему-то оказываемся одни в
отдельной комнате, и весь этот танец продолжается, только уже без музыки,
и Наташа, задыхаясь, говорит: "Я хочу тебя..." И я хочу, но не знаю, как...
Березин Федор
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Мурич Виктор
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия