чуток сон наркомана. Он всегда в полусне и поэтому как следует заснуть не
может. Да и ты тоже не так прост, чтобы ждать, что я буду крепко спать. И я
действительно не сплю. Сидя на кровати, я быстро пишу. Время от времени
протираю гноящиеся глаза борной кислотой - это может нарушить твои планы. Но
я прошу тебя, успокойся. Еще до того, как твоя рука коснется дверной
ручки... как только я услышу первый твой шаг... сразу же прикинусь спящим.
Ты, конечно, поймешь, что я прикинулся спящим, но так тебе будет спокойнее,
чем если я буду спать на самом деле. Если я засну по-настоящему, то
возникнет опасность, что проснусь, если же буду притворяться спящим, об этом
можно не беспокоиться. Хочешь, я уроню тетрадь на пол, и ты поймешь, что я
совершенно сознательно притворяюсь спящим. Главный виновник моего убийства -
я сам, ты лишь сообщник. И тебе совсем не нужно брать всю ответственность на
себя. Все равно тебе нужно будет решиться - так что решайся поскорее. Хоть
прямо сейчас. Как только ты решишься на задуманное, моим запискам придет
конец...
не думаю, что в нем возникнет необходимость, но в случае чего тебе будет
спокойнее. Привлекать к ответственности за содействие в самоубийстве глупо.
Иногда, правда, случается, что из-за одной спущенной петли распускается весь
вязаный жакет. Вырежь то, что я напишу (чтобы бумага не намокла, положи в
полиэтиленовый пакетик), и привяжи к пальцу трупа. Постой, к пальцу не
годится, нужно выбрать какое-то другое место, к которому я бы сам мог
привязать... Может, свернуть в трубочку и повесить на шею? Нет, ты ведь
хочешь, чтобы моя смерть выглядела как смерть от несчастного случая, и
поэтому до того, как сюда доберется дотошная полиция, нужно, пожалуй,
спрятать где-нибудь в этой комнате, например, в кровати, где сразу заметить
не удастся, а если полиция что-то заподозрит, при внимательном осмотре
обязательно найдет. Вырезав написанное мной ниже, тетрадь, разумеется,
сожги.
наоборот, посею семена подозрения. Лучше прямо, без обиняков.
истинные чувства? Не нужно беспокоиться, как бы я ни был привязан к жизни,
привязанность - это всего лишь привязанность. Разум подсказывает мне, что
больше я не должен жить. Все-таки очень важно, что разум у меня еще
сохранился. Но и этот разум, подобно песчаному замку на морском берегу,
размываемому приливом, эфемерен. Еще две-три большие волны - и он исчезнет
бесследно. Как раз сейчас я, кажется, готов отступить от своих слов и начать
жадно цепляться за жизнь. Я готов на то, чтобы нагло сделать ей предложение,
а если она мне откажет (я и не сомневаюсь, что она мне откажет), убить ее, и
это доставит мне наслаждение. Мне много раз снилось, как я пожираю ее - она
напоминала нечто среднее между говядиной и дичью. Мое чувство к ней,
казалось, перекипело и выродилось в конце концов в чувство голода. Если этот
голод и дальше будет усиливаться, хочешь не хочешь, придется съесть ее
сырой. И пока разум у меня еще сохранился, я хочу все уладить. Самоубийство
- вполне добропорядочный поступок, но, поскольку это поступок, его нельзя
совершить лишь с помощью разума и желания. Иначе любая жалость, любое
чувство станет поводом для колебаний. Но пока разум мой бодрствует, я, во
всяком случае, не должен делать вид, что отталкиваю протянутую тобой руку
помощи. Единственная просьба - протяни мне руку, пока еще я хочу взять ее.
Это и в твоих интересах, и в моих тоже.
Будь решительнее, и я сразу же превращусь в камень или бревно. Неужели ты
уходишь, так тихо, чтобы я не слышал? (Напрасно. Тебе не выкрасться отсюда
тише, чем ты пришел сюда.)
Ответа нет. Ни малейшего признака какого-то движения. Лишь ночная тишина,
точно молотом бьют по стальному листу, болью отдается в ушах. Может быть,
мне все это показалось? Возможно, и в стуке хлопающего окна на лестнице, и в
скрипе половиц, будто по ним гуляет мокрая половая тряпка, виноват сухой
ветер, неожиданно налетевший с гор после длившегося целых три дня дождя.
Обстоятельства сложились так, что я не мог избежать поспешных выводов. В эту
ночь ты не прислал ее. Ее нагота - абсолютно необходимое условие отсрочки
моей смерти. С тех пор как ты стал готовить ящик (мой гроб), прошло десять
дней, и то, что она исчезла, - признак того, что уже все готово и мне
вынесен смертный приговор. Да, да, пусть шорох за дверью - галлюцинация, но
твой приход - лишь вопрос времени.
спящим. Кроме тебя, никто бы не мог так тихо отворить дверь, поэтому тем
более мне следует делать вид, что я сплю. Я продолжаю прикидываться спящим.
Чтобы выдержать вонь, ты задерживаешь дыхание. Прежде чем снова вдохнуть,
проглатываешь слюну. Застывшая в груди ледышка величиной с большой палец
проваливается на несколько сантиметров вниз. Ставя на пол пластмассовую
канистру для воды и вылезая из ящика, ты осматриваешь узкую и длинную
комнату без окон: действительно, точно гроб. Освещает комнату единственная
тридцативаттная лампа дневного света у потолка. С нее свисают мухоловки,
образуя нечто, напоминающее искусственную розу. А под ними, в центре
комнаты, точно сердцевина этой розы, стоит металлическая больничная койка.
Нелепо примостившись на этой койке, тихо сплю я. При каждом вздохе мое тело
колышется, как колышется от прикосновения пузырь с растаявшим льдом. Я похож
на распластанного морского черта в витрине рыбной лавки, которого никто так
и не купил. Полосатая пижама распахнута, мой живот цвета вареной спаржи
прикрывает застиранное полотенце в цветочек. Торчащие из-под полотенца ноги
почти без волос и влажные, как сырая каракатица, с которой содрали шкуру.
Воздух я вдыхаю носом, а выдыхаю через закрытый рот, отчего губы вибрируют,
как толстый резиновый клапан. На этом клапане застыли кристаллы метана или
аммиака, и он сверкает, как трико танцовщицы. Каждый раз, когда я засыпаю,
внутри у меня отмирает какой-нибудь орган. Если бы устроить соревнование на
скорость разложения, я бы не уступил и настоящему трупу. Ты зажал нос, на
глазах показались слезы. Глаза ест вонь от пота. Ты больше не в силах
терпеть. Тебе не следует придавать особенно большое значение тому, что ты
убийца, - достаточно знать: ты прерываешь процесс разложения.
стягиваешь мою руку резиновым жгутом. Скальпель легко проникает в руку и
находит вену. Кожа на руке покрыта сплошными струпьями - игла в нее просто
не вошла бы. Тело белое, кровь и не показалась. Зажав в пальцах
гигроскопическую вату, берешь вену и втыкаешь в нее иглу. Черная кровь
проникает в шприц. Поршень вытянут до отказа, до двадцатого деления, но в
шприце всего три кубических сантиметра морфия. Распустив жгут, ты прежде
всего вводишь в вену эти три кубических сантиметра. И хотя, пока ты делал
укол, я проснулся (я с самого начала притворялся спящим и просыпаться не
было нужды), дыхание у меня стало прерывистым, и поэтому ты решил сделать
еще один укол морфия - в общем, оправданий можно придумать сколько угодно.
Прямо на глазах дыхание становится все тяжелее, осунувшееся лицо осунулось
еще больше, рот провалился, как у покойника. Ты продолжаешь давить на
поршень. Теперь в вену входит один воздух. Обнаженный кусок вены вспухает и
начинает походить на рыбий пузырь. Ты вытаскиваешь иглу, мажешь края раны
клейким составом и крепко сдавливаешь пальцами. Ты не собирался меня лечить,
поэтому нечего было заботиться о том, чтобы избежать нагноения, так что
оставим без внимания некоторую неаккуратность, с которой ты все это
проделал. К тому же я, видимо, погрузился уже в глубокий сон. Если бы мне
отрезали пальцы, мне бы показалось, что кто-то просто откусывает сильно
наперченную венскую сосиску. Неожиданно у меня снова сбивается дыхание. Оно
становится неровным, прерывистым, из горла вылетает кошачий хрип, и дыхание
вообще пропадает. Во сне я стою перед бесчисленными уходящими вдаль
светящимися арками - у входа в лишенный тени огромный город. Когда я,
содрогаясь от смеха, вбегаю в них, мое тело легко взмывает в небо. Исчезает
тень, и вместе с ней исчезает вес. В это мгновение я, лежа на койке, начинаю
скрипеть зубами и судорожно биться (как рыба, пойманная на крючок). Скрипит
зубами и кровать. Сотни пружин лопаются на разные голоса, как толстые сухие
ветки в костре. Этот треск, растворяясь во сне, сливается со стоном леса
арок и превращается в мой похоронный марш. Обняв колени и летя высоко в
небе, я удивительно весел и сентиментален. Сделанный специально для меня
крупным планом снимок ее, плачущей. Молодой сосне так идет дыхание зимы. Я
вытягиваю руку и пальцем продырявливаю воздух. Из дыры вырывается зловоние.
Сон темнеет и застывает. Я умираю.
грудь, ты своей тяжестью выдавливаешь находящийся во мне воздух. Остатки
воздуха выходят с легким бульканьем, точно лопаются рыбьи икринки. Сдавив
изо всех сил мои легкие, ты засовываешь мне в рот огромную воронку и льешь в
нее содержимое канистры. Одновременно постепенно приподнимаешься, уменьшая
давление на мою грудь. Канистра наполнена морской водой. В воронке пляшет
крохотный водоворот. Куски водорослей забивают дырку. Когда ты их
вытаскиваешь, раздается звук, точно втягивают воздух через зуб с дуплом, -
может быть, это морская вода уже переполнила меня и выливается изо рта.
Наверно, тебе нужно приподняться чуть больше. Когда ты встал, двухлитровая
Василенко Иван
Трубников Александр
Курылев Олег
Андреев Николай
Шилова Юлия
Свержин Владимир