распуганные на берегу, опрометью бросаются в свое болото. Не так хорошо
кончили свое ночное поприще их приятели. По буквальному тексту данного
приказа, они выброшены на Волковом поле, получившем свое знаменитое название
от волков, приходивших туда каждую ночь доканчивать тех, которые при своей
жизни не были пощажены жестокостью собратий, а по смерти их пренебрежением.
зарывались: инка, Семирамида, капуцин, чертенок, это разнородное собрание,
борющееся с мертвецами, которые, казалось им, сжимали их в своих холодных
объятиях, хватали когтями, вырастали до неба и преследовали их стопами
медвежьими; стая волков, с вытьем отскочившая при появлении нежданных гостей
и ставшая в чутком отдалении, чтобы не потерять добычи, - таков был
дивертисмент, приготовленный догадливою местью героям, храбрым только на
доносы. К довершению их горя, надо было им пройти до своих квартир несколько
верст пешком и на морозе.
уже обещал), отослал слуг домой и в кучерской одежде поехал шагом мимо
Зимнего дворца.
физической образованности, выказывала на голубом небе округленные, роскошные
формы свои: то едва закрывалась сквозной косынкой облачка, то шаловливый
ветерок сдергивал ее. Ночь была так светла, что можно было читать. На улицах
никого. Тишина и игра лунного света придавали этой ночи какую-то
таинственность. По Луговой линии во всех домах огни были погашены; одетые к
стороне дворца мраком, здания стали, как угрюмые, исполинские стражи его, и
простерли вперед тень свою, будто огромные зазубренные щиты. Один дворец
изукрашен был огнями, игравшими сквозь окна, как золотая фольга, и,
затопленный светом луны, благоприятно обратившейся к нему лицом, блестел
мириадою снежных бриллиантов. Воображая себя витязем наших сказок, катился
Волынской по снежному полотну мимо этих волшебных палат, где жила его
княжна. Словно духи, его преследовавшие, тени от коней его то равнялись со
дворцом, то далеко убегали, ложась поперек Невы.
дворцового подъезда. Какая досада! никого не видно. В другой, объехав
две-три улицы и возвращаясь опять к крыльцу, как бы очарованному для него,
он заметил издали мелькнувшие из сеней головы. Ближе - нельзя сомневаться:
это головы женские. На лестнице, сошедшей в улицу, захрустел снег под
ножками; хрустнуло и сердце у Волынского. Сильною рукою замедляет он шаг
коней.
поднимать их, в какую сторону легли они носком, резвились между собою,
пололи снег и, наконец, увидев мимо ехавшего ямщика, начали спор.
голосов, заставляющих прыгать все струны вашего сердца, особенно когда
раздаются в святочную ночь, в таинственной ее тиши, когда и живописец-месяц
очерчивает для вас пригожие личики говорящих.
узнал звуки Мариорицына голоса.
поднявшись быстро от сердца в лицо, готова была брызнуть из щек.
знаем, не пара вам: или дурен, или женат.
молчала, пылая от любви и чувства фатализма.
наконец, и он осмелился обратиться к ним с вопросом:
приятным голосом:
спокойно спящим на том же стуле, на котором хмель приютил его. Влюбленному
пришла мысль воспользоваться для своих замыслов положением стихотворца.
гарема? кровь ее горит еще жаром полудня: надо ковать железо, пока горячо!
Светское приличие, которому скоро ее научат, рассудок, долг, одно слово, что
я женат... и мои мечты все в прах! Напишу ей записку и перешлю с господином
Телемахом: этот молчаливый посланный гораздо вернее. Она найдет ее... будет
отвечать, если меня любит... а там тайное свидание, и Мариорица, милая,
прелестная Мариорица, - моя!"
до того, что он не видит ужасной будущности, которую готовит вдруг и своей
супруге и девушке, неопытной, как птичка, в первый раз вылетевшая из
колыбельного гнезда своего на зов теплого, летнего дыхания.
тебя, милая, прекрасная, божественная Мариорица, видеть тебя, любить и
молчать. Куда бежать мне с моим сердцем, растерзанным мукою любви? Почему не
могу вырвать его из груди своей, чтобы бросить псам на съедение?.. Мысли мои
помутились, горячка пробегает по жилам, уста мои запеклись: одно слово,
только одно слово, росинку надежды - и я блажен, как ангелы на небесах!
Видишь, я у твоих ног, обнимаю их, целую их след, как невольник, который
чтит в тебе и свою владычицу и божество, которому ты свет, жизнь, воздух,
все, что для него только дорого на земле и в небе. О милая, бесценная
Мариорица! Ужели жестокостью своей захочешь ввергнуть меня в бездну тартара?
Ужели хочешь видеть труп мой под окнами твоими?.. Реши мою участь. Положи
ответ в ту же книжку, которую к тебе посылаю, и возврати мне ее на имя
Тредьяковского завтра поутру, как можно ранее".
помогли ему. Не так легко было сочинителю пустить записку в ход. Узел в
руках опьяневшего Тредьяковского развязан; но лишь только Артемий Петрович
дотронулся до "Телемахиды", как творец ее, по какому-то сочувствию, замычал
во сне. Дано ему забыться опять сном, и новый Язон {Прим. стр. 85} опять
принялся за похищение золотого руна. Мычание повторилось, но в то самое
время, как Волынской, со всею осторожностью, вытягивал из узла громоздкое
творение, араб вкладывал на место его также осторожно полновесный фолиант.
Послышав тягость в своих руках, Тредьяковский захрапел.
так, что, коснувшись нежным пальчиком, сейчас можно было его ощупать. Затем
велено арабу ехать во дворец, отдать книгу княжне Мариорице Лелемико от
имени ее учителя, Василия Кирилловича, который, дескать, ночует у господина
Волынского и приказал-де ей выучить к завтрашнему дню, для произнесения пред
государыней, первые десять стихов из этой книги, и приказал-де еще переплет
поберечь, книги никому не давать и возвратить ее рано поутру человеку,
который за ней придет. Арабу наказано было отдать посылку, как можно
осторожнее, или в собственные руки княжны, или горничной, однако ж так,
чтобы он слышал, что книга отдана княжне. С сердцем, полным страха и
надежды, как водится в таких случах, Волынской отправил своего черномазого
Меркурия.
путешествия в волшебный мир гаданья. По каменным истертым ступеням дворцовой
лестницы прядали они, как серны. Все собрались в комнате Мариорицы.
уговаривая переменить обувь, - им ничего! а вы у нас прилетная птичка из
теплых краев.
чувствуя, что ноги ее были очень мокры.
истертый бархат черного порыжелого цвета еще резче выказывали это юное,
прелестное творение, разрумяненное морозом, в блестящей одежде,
полураспахнувшейся как бы для того, чтобы обличить стройность и негу ее