обрушишь на этих воинов волшебное пламя и сожжешь их на месте; я сама не
могу совершить такого чуда, а мне так хотелось посмотреть на него, я ведь
любопытна, как ребенок.
позволили.
17. КОРОЛЕВСКИЙ ПИР
выводу, что ей удалось меня обмануть. Страх ее рассеялся, и она принялась
так настойчиво просить меня показать свое искусство и убить кого-нибудь,
что я не знал, как от нее отвязаться. К счастью, нас всех позвали на
молитву, и ей пришлось умолкнуть. Нужно признать, что дворянство, несмотря
на свою склонность к мучительству и убийству, несмотря на свою жадность и
развратность, было глубоко и восторженно религиозно. Ничто не могло
отвлечь его от добросовестного выполнения всех обрядов, предписанных
церковью. Не раз я сам видел, как дворянин, застигнув врага врасплох,
останавливался помолиться, прежде чем перерезать ему горло; не раз я
видел, как дворянин, напавший на врага из засады и убивший его,
отправлялся к ближайшему придорожному распятию, приносил благодарность
богу, даже не успев ограбить мертвеца. В сравнении с ним сам Бенвенуто
Челлини казался святошей совсем неотесанным, - где ему было угнаться за
таким утонченным благородством. Вся британская знать вместе с семьями
ежедневно утром и вечером присутствовала при богослужении в своих домовых
церквах, и, помимо того, даже самые захудалые из дворян еще пять-шесть раз
в день собирались на общую семейную молитву. Это должно быть поставлено
церкви в заслугу. Я не сторонник католической церкви, но этой заслуги ее
отрицать не могу. И нередко я против воли спрашивал себя: "Что стало бы с
этой страной, если бы не было церкви?"
сотнями плошек с салом, где все дышало той пышностью, щедростью и грубой
роскошью, которая подобает королям. В почетном конце зала, на помосте,
стоял стол короля, королевы и их сына, принца Уэна. А на полу стоял общий
стол, тянувшийся через весь зал. За ним, выше солонки, восседали вельможи
и взрослые члены их семейств, составлявших королевский двор, - всего
шестьдесят один человек; ниже солонки сидели важнейшие королевские слуги
со своими подчиненными; всего за столом сидело сто восемнадцать человек, а
за их стульями стояло столько же одетых в ливреи лакеев, которые им
прислуживали. На хорах оркестр, состоявший из цимбал, рогов, арф и прочих
ужасов, открыл пир первым вариантом того музыкального застольного визга,
который в грядущих веках терзал всем уши, превратившись в знаменитую
песенку: "Я в раю, я пою" [Твен приводит название популярной в 80-х годах
XIX века американской песенки; оркестр феи Морганы - сатира на
американскую музыку времен Твена, прообраз современного джаза]. Тогда
песня эта была еще совсем новой, и оркестр не успел ее, видимо, как
следует разучить. Не знаю, по этой ли причине, или по какой-нибудь другой,
но королева приказала после обеда повесить композитора.
произнес по-латыни проповедь весьма почтенной длины. Затем батальоны
лакеев сорвались со своих мест, побежали, заметались, стремительно разнося
блюда, и мощная кормежка началась; никто ничего не говорил, все были
заняты делом, все жевали. Ряды челюстей открывались и закрывались
одновременно, и этот звук был похож на глухой гул подземных машин.
время пищи невозможно себе вообразить. От главного блюда - огромного
дикого кабана, так величаво и важно возлежавшего посреди стола, - не
осталось ничего, кроме ребер в виде обручей для кринолина; и это - образец
и символ той участи, которой подвергались все остальные кушанья.
Вино и мед исчезали галлон за галлоном. Мужчины и женщины становились
сначала довольными, потом счастливыми, затем неистово веселыми и шумными.
Мужчины рассказывали такие анекдоты, что страшно было слушать, но никто не
краснел; после каждого анекдота все так ржали, что сотрясались каменные
стены замка. Дамы в свой черед рассказывали сказки, от которых, чего
доброго, закрылась бы платком королева Маргарита Наваррская и даже великая
Елизавета Английская; но здесь никто платком не закрывался, все только
смеялись - просто выли от смеха. Почти во всех рассказах главными героями
были священники, но это ничуть не смущало присутствовавшего здесь
капеллана, - он смеялся вместе со всеми; мало того, по просьбе собравшихся
он заорал песню, которая была ничуть не пристойней всех песен, пропетых за
этот вечер.
плакали, другие лезли целоваться, одни ссорились, другие лежали под столом
как мертвые. Из дам хуже всего вела себя хорошенькая молоденькая
герцогиня, для которой этот вечер был кануном свадьбы. Да, тут было на что
посмотреть! В таком виде она могла бы стать моделью для портрета
молоденькой дочери регента Орлеанского на том знаменитом обеде, откуда ее
унесли в кровать, пьяную, сквернословящую и беспомощную, в незабвенные
далекие дни Ancien Regime [буквально - "старый порядок"; после первой
буржуазной революции во Франции этим выражением стали обозначать
дореволюционную феодальную Францию и феодальное общество вообще].
не потерявшие сознание набожно склонились, ожидая, чтобы он благословил их
на ночь, в глубине зала, под входной аркой, появилась старая, сгорбленная,
седая дама, опиравшаяся на костыль. Она подняла свой костыль, направила
его на королеву и крикнула:
что ты убила моего невинного внука и разбила мое сердце - сердце старой
женщины, у которой не было во всем мире ни опоры, ни утешения, ни радости,
кроме этого мальчика!
проклятий, но королева со смертельной злобой в глазах величественно
поднялась и бросила через плечо жестокое приказание:
жестокость. Но что можно было сделать? Сэнди взглянула на меня. Я понял,
что ее снова осенило вдохновение, и сказал:
проговорила:
он разрушит замок и развеет его по воздуху, как зыбкое сновидение!
Что, если королева...
сопротивления дала знак воинам, что приказание отменено, и опустилась на
стул. Она разом протрезвела. Протрезвели и многие другие. Все повскакали с
мест и, позабыв об этикете, толпой кинулись к дверям, опрокидывая стулья,
разбивая посуду, толкаясь, давя друг друга, лишь бы успеть уйти прежде,
чем я передумаю и все же развею дворец по бесконечным небесным
пространствам. Какие суеверные люди! Трудно себе даже представить, до чего
они были суеверны.
разрешения не решилась повесить даже композитора. Мне стало жаль ее, и
всякий пожалел бы ее на моем месте, так как она действительно страдала; я
решил пойти на уступки и не доводить дело до крайности. Поразмыслив, я
приказал позвать музыкантов и велел им снова сыграть "Я в раю, я пою"; они
сыграли. Я убедился, что королева права, и дал ей разрешение повесить весь
оркестр. Эта маленькая поблажка подействовала на королеву самым
благотворным образом. Государственный деятель ничего не выиграет, если
будет проявлять твердость и непреклонность решительно во всех случаях, ибо
это оскорбляет гордость его подчиненных и тем расшатывает его собственное
могущество. Маленькие уступки то там, то здесь, где они не вредят делу, -
самая мудрая политика.
ударило ей в голову, и она принялась за прежнее. Я хочу сказать, что вино
развязало ей язык, и он опять зазвенел, как серебряный колокольчик. Да,
говорить она была мастерица! Мне неудобно было напомнить ей, что уже
поздно, что я устал и хочу спать. Я жалел, что не ушел спать раньше, когда
это было возможно. А теперь нужно было терпеть, ничего другого не
оставалось. И среди глубокой призрачной тишины спящего замка язычок ее
звенел и звенел до тех пор, пока снизу, издалека, не донесся до нас
приглушенный крик, полный такой муки, что я содрогнулся. Королева смолкла,
и глаза ее радостно сверкнули; она по-птичьи склонила набок свою
хорошенькую головку и прислушалась. И опять среди глубокой тишины до нас
донесся тот же звук.
покается, ты посмотришь, как его будут рвать на куски.
меня все жилы в ногах ныли - так я сочувствовал этому страдальцу. В
сопровождении вооруженных воинов, которые несли пылающие факелы, мы шли по
гулким коридорам, по сырым каменным лестницам, где пахло плесенью и веками
тюремной тьмы. Это был тягостный, жуткий и долгий путь, нисколько не
ставший короче и приятнее от болтовни колдуньи, рассказывавшей о
несчастном и его преступлении. По утверждению одного доносчика,
Бажанов Олег
Белоусов Валерий
Роллинс Джеймс
Андреев Николай
Прозоров Александр
Василенко Иван