Чтение 21–й страницы книги ~Оружие~

- Баба, - приказал Алесь одной из каторжанок, - перетяни ему рану.

Та боязливо - бочком мимо Алеся - подалась к раненому. Очень уж грозно
глядели глаза над повязками.

Алесь вдруг почувствовал, что у него мочевой пузырь готов лопнуть. Ему
стало нестерпимо стыдно.

И тут он понял, что ничего постыдного здесь нет.

Семеро против полувзвода. Необстрелянные хлопцы против вояк.

Ничего постыдного тут не было.

И тогда пришла радость. Такая раскованная, что Алесь задрожал.

- Каторжане, - глухо сказал он. - Тот, кто хочет бежать, кто может
бежать, кто обдумывал побег, может сейчас это сделать. Кто не думал над
этим, но кому угрожают рудник или смерть - также. Я требую лишь одного:
порядка. Мы снимем с вас кандалы, но тот, кто будет рваться раньше других,
избавится от них последним.

В голове колонны уже маячил Александр Щелканов, закутанный, как бедуин,
побрякивал связкой отмычек.

Солдат подняли и под дулами повели в рощу. Там опять положили на траву.

За ними, но чуть в сторону, пополз этап. Последними освободили дорогу
телеги - перевалили через канавку и со скрипом потянулись в заросли.

Алесь поглядел, хорошо ли следят за солдатами (их на всякий случай
связали и уложили квадратом), и пошел к узникам. Там уже вовсю шла работа.
Щелканов перебирал отмычки, с молниеносной быстротой находя нужную, время
от времени весело позвякивая ими.

Загорский обвел глазами узников: Андрея среди них не было. И это было
хорошо. Значит, его уже умыкнули хлопцы. Они договорились, что это будет
сделано незаметно, чтобы никто не знал, ради кого совершено нападение на
этап.

А новосельцы не скажут. Связанные по рукам и ногам, виновные в двойном
разбое, за который ждет двойное наказание.

- Люди, - сказал Алесь. - Теперь вы уже не каторжане, а люди.
Хорошенько подумайте. Я советовал бы уйти всем. Кто попадется, а кто и
нет. Дорог отсюда много. На Владимир, и Нижний, и Керженец, и налево, на
Ростов Великий, Переяславль, Вологду, Архангельск. А если за Волгой
свернете, то Великий Устюг и Пермь... Думайте быстрее. Конвоиров продержим
до вечера... Кто не будет убегать?

Нашлось человек восемь.

- Ну вот. Остальные - идите.

Падали на землю кандалы. И это была приятнейшая для слуха музыка.

9

Солнце клонилось к закату. Колодники давно разбрелись в разные стороны.
Те, что не захотели убегать, сидели возле солдат.

Проскрипели телеги. На месте освобождения осталась груда брошенных
халатов да еще повсюду, как змеи, блестели в траве снятые кандалы. Словно
расползлись гадюки из гнезда...

Щелканов потряхивал кистями рук:

- Э-эх, работенка кровавая, пригож-жая! И разбегутся же теперь они,
милостивенькие, как тараканы.

Алесь подумал о том, сколько мужиков сегодня не досчитается на бельевых
веревках рубашек и портов, - и улыбнулся.

- Идем, Щелканов.

- Э-эх, бар-рин, святой волчок. Вызволил ты нас от Хлюста. Вызволишь ли
от хвоста?

- А кто за вами потянется? Имени моего ты не знаешь. А если б и знал -
кому сказал бы? За тобой, брат, двойной хвост.

- Знаю. - Щелканов пританцовывал. - Эх, чинчель-минчель, хлюст мазепа.
Тебе разве что каторга, а мне еще за разбои по белой спинушке да тысяча
палочек... А что, если я на это не погляжу?

- Не гляди, - спокойно сказал Алесь.

- То-то же... Да черт его знает, откуда тебя Богатырев выкопал... А
это, брат, кремень!.. Если кто-то из нас брякнет языком - горше, чем от
Хлюста, не жить вам. Круговая порука... Да и потом: Сноп с Михайлой меня
тоже в таком случае за бесстыдство прирежут... Это мужики строгие...

- Злодейская твоя совесть, - сказал Алесь. - Неужели только это тебя и
сдерживает?

Щелканов неожиданно серьезно посмотрел на него.

- Нет, - подумав, сказал он. - Еще то, что я в этом твоем поступке не
вижу выгоды. Ну отбил, ну отпустил всех. А дальше что? Какое такое золото
добыл? А?

Косые лучи солнца стрелами били им в лицо. Молоденькая травка шелестела
под ногами. Сквозь нее пробивались свернутые, как дека старой виолы,
ростки папоротника.

- Откройся, - неожиданно попросил Щелканов, и в его глазах Алесь вдруг
увидел застарелую волчью тоску.

- Почему бы и нет?

Он знал, что в чем-то виновен и перед этой душой, которая паясничала,
но и тосковала, как все.

- Я из казанских, - сказал Алесь. - Матушка моя по старому согласию...
Однажды беглый каторжник вызволил меня из страшной беды... Я забыл... А
тут пришел последний час матери, а незадолго перед этим на родню
посыпались беды. И вот мать позвала к себе и на смертном одре взяла с меня
обет, что буду жить, чтоб никому не сделать больно... А за то, что забыл
ту услугу и потому несчастье постигло и мой дом, и близких друзей, она
взяла с меня слово, что вызволю, если сумею, таких самых несчастных... Вот
я и сделал - "во исполнение обещанного".

Щелканов глядел тревожно:

- Сказка?

- Нет, не сказка.

Это действительно не было сказкой. Разве что обстоятельства были иные.
И Щелканов по тону сказанного понял, что это не сказка, поверил.

- Ну вот. А тут тринды-беринды, блины жрут, снохачи-сморкачи. Где-то
там все есть, хоть бы и в Казани, где грибы с глазами, когда едят, то
плачут слезами. А тут Хлюст. Где-то град Китеж. А тут мамаи охотнорядские
утюжат... Э-эх, чинчель-минчель, желтяки для прислуги - рыжики для себя -
пробель для тещи. - Он пританцовывал. - После баньки сам-то груздочки с
лучком да с маслицем обожает. Икоркой-те на вербное побаловаться,
христианску-те душу загубив.

- Что это ты по-человечески не говоришь?

- Разрешаем себе в благовещение рыбки покушать... Богадельню не
обокрав, великий пост в благочестии провести.

- Ты что?

- Опостылело мне все, - сказал Щелканов. - Живодерня богатыревская
моему отцу принадлежала - опостылело. Все опостылело. Жизнь только своя
пока не опостылела - и за это, за то, что от Хлюста вызволил, спасибо. Но
и она года через два непременно опостылеет. - Голос Щелканова звучал
гулко. - И тогда я сотворю что-нибудь дикое. Зарежу кого-нибудь, что ли. А
сам пойду в трактир чай пить. И придет за мной хожалый [от слова "ходить"
- служащий при полиции в качестве рассыльного, а также любой низший
полицейский чин]: "Александр Константинович, тебя ведь велено взять". -
"Бери". - "Нет, ты лучше сам". - "Тогда не мешай человеку чай пить". И
выдую при нем три самовара, хотя чаю этого видеть не могу. А потом скажу:
"Хрен с вами, падлы замоскворецкие, пойдем, опостылело все".

Алесь не знал, что человек, который шел рядом, буквально так и сделает,
так и разыграет все через пару лет. Но он безмерно поверил искренности,
что прозвучала в словах Щелканова.

- Не дури.

- Я тогда умнее всех во всем этом городе буду... Э-эх, вот сегодня была
жизнь!.. По обету, значит?

- По обету.

- Значит, сподобился и Щелканов... У-ух, соколы залетные!

Они вышли на поляну, на которой лежали солдаты под охраной Кирдуна.

- Эй, кислая шерсть! - Щелканов щупал узлы на руках и ногах. - Не
шевелиться, не качаться, до утра не кричать. Кто закричит - сам-молично
прирежу.

Брал из рук Кирдуна тряпки и ловко затыкал каждому рот.

- Вот так лежи, разумный... Не бойся, чухлома...

Унтер, когда дошло до него, выругался затяжным матом.

- Ну-ну, - сказал Щелканов. - Ай, молодчина! Вылайся еще - до утра не
доведется.

В самом деле подождал, пока тот выругается, и только потом заткнул рот
и ему.

...Шли с поляны втроем. Кирдун старался держаться в стороне от
Щелканова. А тот шел, как будто из него вынули кости, обмякнув, шаркая
ногами по траве.

И только когда подошли к спрятанным в зарослях тройкам, вдруг оживился.

- А своих нету.

- В зарослях сидят.

- И правильно. Сейчас я этих Новосельцев отзову.

Свист раздался над дорожкой. Тот, от которого кони падают на колени.

Кирдун зажал уши. А Щелканов завращал суздальскими глазищами,
засмеялся.

- Вот оно как. Хлопцы, сюда!

Новосельцы соскочили с козел, ломились сквозь заросли.

Подошли. Остановились возле Алеся, Щелканова и Кирдуна.

Алесь глядел на рыжего Михаилу Семеновского, на Ваську Снопа, на
остальных, которые едва не лишили его жизни, а сегодня честно помогли
совершить смертельно опасное дело.