Чтение 21–й страницы книги ~Тереза Дескейру~

ему не очень ясно и он не знает, что об этом думать. Теперь он не так
примитивен в своих суждениях и не так безжалостен. Тереза бросила на этого
нового для нее Бернара снисходительный, почти материнский взгляд. Ответила
она, однако, насмешливым тоном:

- А разве вы не догадывались, что всему причиной ваши сосны? Я хотела
одна владеть вашими соснами.

Он пожал плечами:

- Если я когда-нибудь и верил этому, то сейчас уже не верю. Почему вы
это сделали? Теперь-то вы можете мне сказать?

Она смотрела куда-то вдаль; на покрытом грязью тротуаре, по которому
текла густая толпа прохожих, в ту самую минуту, когда ей предстоит
броситься в людской поток, биться там или покорно пойти ко дну, перед ней
вдруг забрезжила заря: она увидела возможность возвращения в потаенный и
печальный край, жизнь в тишине Аржелуза, всю отданную размышлениям, уход в
свой внутренний мир, совершенствование, поиски бога... Бродячий торговец,
марокканец, продававший коврики и стеклянные бусы, подумал, что она
улыбается ему, и подошел. Тереза сказала все так же насмешливо:

- Я хотела было ответить вам: "Не знаю, почему я это сделала", но
теперь, представьте себе, я, пожалуй, знаю. Возможно, я сделала этого для
того, чтобы увидеть в ваших глазах тревогу, любопытство, словом, смятение,
которые я уже целую минуту вижу в них.

Он проворчал сердитым тоном, напомнившим Терезе их свадебное
путешествие:

- Как видно, вы до конца намереваетесь острить... Нет, скажите
серьезно: почему?

Она перестала улыбаться и спросила в свою очередь:

- А вы, Бернар, наверно, всегда знаете причины своих поступков, да?

- Конечно... По крайней мере мне так кажется.

- Я бы очень хотела, чтобы ничего не осталось скрытым от вас, знаете, я
вся истерзалась, стараясь во всем разобраться. Но поймите, все причины,
какие я могла бы привести, едва я выразила бы их словами, показались бы
мне ложными...

Бернар нетерпеливо перебил ее:

- Но был же все-таки день, когда вы решились, когда вы сделали то
самое...

- Да, в день большого пожара около Мано.

Они придвинулись друг к другу и заговорили вполголоса. На этом людном
парижском перекрестке при свете нежаркого солнца и дуновениях довольно
холодного ветра, приносивших запах пряного заморского табака и развевавших
фестоны желтых и красных маркиз над террасой кафе, Терезе казалось
странным говорить о знойном дне Аржелуза, о небе, затянутом облаком дыма,
о закопченной небесной лазури, о въедливом запахе гари, который шел от
сгоревшего соснового бора, и о своем оцепеневшем в дремоте сердце, где
медленно зарождался преступный замысел.

- Вот как это произошло. Мы сидели в столовой - там всегда закрывали
ставни в жаркие часы и потому было темно. Вы говорили с Бальоном, повернув
к нему голову, и позабыли считать капли, падавшие в стакан...

Тереза не смотрела на Бернара и говорила, заботясь только об одном: как
бы не упустить мельчайших подробностей, и вдруг услышала, что он смеется,
и тогда взглянула на него - да, он смеялся обычным своим глупым смехом, а
потом сказал: "Ну что это, право! За кого вы меня принимаете?" Он ей не
поверил. (Да и по правде сказать, разве можно было поверить тому, что она
говорила?) Он язвительно хихикал, и она узнавала прежнего Бернара -
самоуверенного, самодовольного, который не даст себя провести. Он уже
обрел свое обычное расположение духа и она снова сбилась. Он ехидно
сказал:

- Значит, эта мысль пришла вам внезапно, по наитию свыше, так, что ли?

Как он злился на себя, что вздумал расспрашивать Терезу. Ведь тем самым
он мог потерять преимущества, которые ему давало презрение к ней,
подавлявшее эту сумасшедшую, и она, черт ее подери, уже подняла голову! И
зачем это он уступил нежданному желанию понять? Да и что можно понять у
свихнувшихся баб? Но вот сорвался с языка вопрос... Нечаянный,
необдуманный...

- Послушайте, Бернар, я говорю не для того, чтобы убедить вас в своей
невиновности, вовсе нет!

И с какой страстной горячностью она принялась обвинять себя: пусть она
действовала как лунатик, но ведь для этого надо было, по ее словам, чтобы
мысль о преступлении уже целые месяцы созревала в ее сердце, чтобы она уже
давно вынашивала преступный замысел. Это же ясно видно. С какой
сознательной яростью, с каким упорством она после первых попыток
продолжала осуществлять свое намерение.

- Я чувствовала себя преступницей лишь в ту минуту, когда рука моя
колебалась. Я сердилась на себя за то, что продлеваю ваши мучения. Я
считала, что надо идти до конца и не медлить! Я подчинялась какому-то
ужасному долгу. Да, это было как будто долгом.

Бернар прервал ее:

- Бросьте громкие слова! Попытайтесь наконец сказать мне, чего вы
хотели. Попытайтесь.

- Чего я хотела? Несомненно, мне легче было бы сказать, чего я не
хотела. Я не хотела разыгрывать роль почтенной дамы, делать положенные
жесты, произносить избитые фразы, словом, на каждом шагу отрекаться от той
Терезы, которая... Вот, Бернар, хочу сказать правду, а почему-то мои слова
звучат фальшиво!..

- Говорите тише, вон тот господин, что сидит впереди нас, обернулся.

Бернар хотел теперь только одного: поскорее кончить объяснение. Но он
знал, что эта свихнувшаяся женщина с превеликим удовольствием готова
копаться во всяких психологических вывертах. И Тереза тоже понимала, что
этот человек, на секунду приблизившийся к ней, вновь далек от нее,
бесконечно далек. И все же она упорствовала, даже пробовала силу своей
прелестной улыбки и низких, хрипловатых интонаций своего голоса, которые
прежде ему так нравились.

- А теперь, Бернар, я хорошо чувствую, что Тереза, которая инстинктивно
гасит окурок сигареты, помня, что из-за пустяка могут загореться заросли
вереска, Тереза, которая любила сама считать свои сосны, сама выясняла,
сколько собрано смолы, Тереза, которая гордилась, что она вышла замуж за
одного из Дескейру, заняла подобающее ей место в одном из наиболее
почтенных в ландах семейств, словом, довольная тем, что она хорошо
устроилась, эта Тереза - существо реальное, но столь же реальна, столь же
полна жизни и другая Тереза, и нет ни малейшего основания приносить в
жертву эту другую!..

- Какую еще "другую"?

Она не знала, что ответить, он посмотрел на часы. Она сказала:

- Придется мне все-таки приезжать иногда по делам и чтобы повидать
Мари.

- По каким делам? Имущество у нас общее, и я сам управляю им. Мы же не
будем возвращаться к этому вопросу, у нас все уже решено, правда? Вы
будете занимать свое место на всех официальных церемониях, на которых для
чести нашего имени и в интересах нашей семьи люди должны видеть меня с
вами вместе. При такой многочисленной родне, как у нас, слава богу,
достаточно бывает свадеб и похорон. Удивительно, например, будет, если
дядя Мартен дотянет до осени. Вот и появится для вас повод приехать, -
конечно, ненадолго, ведь вам у нас, кажется, все уже опротивело.

Конный полицейский приложил свисток к губам, и тогда открылись
невидимые шлюзы, и армия пешеходов поспешно пересекла улицу, прежде чем на
черный асфальт мостовой опять потоком хлынули такси. "Мне нужно было бы
уйти как-нибудь ночью в Южные ланды, как это сделал Дагер. Идти бы среди
чахлых сосен, какие растут на этой скудной земле, идти, идти, пока не
иссякнут силы. У меня не хватило бы мужества окунуть голову в лагуну и
держать ее под водой, чтобы захлебнуться (как это сделал в прошлом году
один аржелузский пастух, потому что сноха не давала ему есть). Но вот лечь
в песках и закрыть глаза я могла бы... Только ведь ни воронье, ни муравьи
не станут ждать..."

Тереза смотрела на живую человеческую реку, в которую она сейчас
бросится, и тогда быстрое течение подхватит ее, повлечет, потащит по
перекатам. Теперь ничего уж не поделаешь. Бернар опять достал часы:

- Без четверти одиннадцать. Едва успею заехать в гостиницу.

- Вам не жарко будет в дороге.

- Какое там! В автомобиле придется нынче вечером одеться потеплее.

И Тереза увидела мысленным взором дорогу, по которой Бернар покатит в
машине, представила себе, как будет дуть ему в лицо холодный ветер,
несущий запахи болот, смолистых щепок, дыма от сжигаемых сорных трав,
запах мяты и тумана. Она поглядела на Бернара и улыбнулась той улыбкой,
из-за которой в ландах дамы говорили: "Красавицей мадемуазель Терезу не
назовешь, но она просто очаровательна!" Если бы Бернар сказал: "Я прощаю
тебе. Едем со мной", она встала бы и пошла за ним. Но Бернар, на минуту
поддавшийся было неуместному волнению и сердившийся на себя за это, теперь
испытывал только отвращение к необычным поступкам и к словам, отличным от
тех, которыми принято обмениваться каждый день. Бернар походил на прочные
аржелузские тележки, сделанные "по колее", - ему нужны были проторенные,
привычные дороги. И нынче вечером, вернувшись в Сен-Клер и войдя в
столовую, он вновь попадет в свою колею и обретет душевный покой.

- Я хочу в последний раз попросить у вас прощения, Бернар.

Тереза произнесла эти слова чересчур торжественно и безнадежно - это
была последняя ее попытка возобновить разговор. Но Бернар запротестовал:

- Не стоит больше говорить об этом.

- Вы будете чувствовать себя очень одиноким; пусть меня там не будет, я
все-таки занимаю некоторое место. Для вас было бы лучше, если бы я умерла.

Он слегка пожал плечами и почти весело попросил ее "не расстраиваться
из-за него".

- В каждом поколении Дескейру был свой старый холостяк! Эта роль выпала