водоросли, потом выбирался на бережок, на солнышко...
оглядел разошедшихся незнакомцев и исчез.
такой? Хотя бы шампанского подали... Уж эти мне аристократы столичные!
послушайте, как она ножкой делает, вот так..
черт!
- вот он, флигелек разлюбезный... А еще у Дельфинии плечики вот так опущены,
небрежно так, я видел через дверь, как ее по спинке гладили...
- Мягкая спинка? Мягкая?.. Шуры-муры!
[164]
смеялся. И наш герой почувствовал, что что-то не так на душе, как-то
отвратительно, и нет этого сладкого предвкушения любовных утех, и свет огня
в камине печален.
Иванович, - история моя вас сбила с толку, вы даже симпатию к полковнику
Пестелю почувствовали... Ах, уж я вижу...
моего полковника грязью полить. Тем более он - государственный преступник.
Но я страшусь проявить пристрастие, вот что. Кто мне тогда верить будет?
Кто? Да и как за прошлое его теперь казнить? - и посмотрел на Авросимова. -
Разве он не волен был относиться к людям по душевному влечению? - и снова
внимательно посмотрел. - Вот у меня к вам симпатия, господин Ваня, а ежели
бы - наоборот? Разве меня за то корить следовало бы? Я, господин Ваня, очень
эту науку понимаю, поверьте... [165]
нем уже не прежнего юношу. - Во мне симпатии к злодею нету, нету! Но вы
никак мне не раскроетесь. Я терпение потерял. Я вашего полковника вот как
перед собой вижу. Я его не жалею, а хочу ваше участие в том понять...
сказал капитан. - Люди, сильные своей страстью, даже губительной, всех нас
весьма беспокоят и притягивают. И вы этого не стыдитесь, господин Ваня. Да
вам бы не этим себя мучить, а найти себе предмет по душе и с ним в обнимочку
- к матушке вашей, в деревню...
капитана, белые руки Милодоры обвились вкруг шеи нашего героя, вызвав в нем
бурю всяческих горячих чувств. "Матушка, - крикнул он в душе своей, -
благословите! Освободите вы меня от муки... С нею, с нею одной, с
Милодорочкой милой, хочу в любви коротать свой век. А господин полковник
пусть получает по заслугам, что посеял, как он того добивался... А мне-то
что?.." Так он призывал, переполненный любовью и отчаянием, ибо в его мощном
теле, как видно, таилась душа ранимая и еще не успевшая возмужать.
показалось, что [166] в зале появились люди, тихие, как тени, и, погружаясь
в медленный поток, он слышал далекий и знакомый голос Аркадия Ивановича:
"... серая фигура Савенки кинулась в тень забора. Я не из робкого десятка,
господа, но сердце мое дрогнуло, однако я справился с первым смущением и
продолжал свой путь, положив про себя проучить дерзкого холопа..." Тут
раздался тихий смех и кто-то будто бы произнес: "Вы говорите, словно
читаете..." И снова голос Аркадия Ивановича: "...и вот едва отдрожали
последние листочки на кустах, потревоженных мною, как долговязая фигура
проклятого пса вынырнула из-за поворота..." Медленный ленивый поток накрыл
нашего героя с головой, и знакомый голос перестал звучать...
сожалений к нашему герою, готов спасти его из цепких рук жизни или, как еще
говорят, фортуны. Нет, нет, уж пусть он получает свое, ибо всякое
преднамеренное, искусственное смягчение жизненных обстоятельств делает
человека искусственным по отношению к окружающему. Так мы, часто сами того
не замечая, проповедуем всякие там спасительные рецепты, а спустя некоторое
время начинаем трубить отбой, ан поздно.
деревенская закваска позволяла ему пока что уберегаться от го[167] родского
мира, полного искусственной прелести и придуманного очарования. И весь он,
набитый, как свежий холщовый мешок, не ассигнациями, а золотыми, был чист и
звонок и здоров духом. И кошмары (а ведь кошмарами ему представлялись
обычные картины, которые мы встречаем ежедневно и к которым у нас в душах
выработалось завидное спокойствие) не мешали ему хоть внешне-то сохранять
свой прежний облик, и щеки его были по-прежнему пунцовы.
раскинувшись на тахте, лицом в ковер, пистолет врезался в бок и причинял
боль. Видимо, он все-таки спал, потому что, приоткрыв глаза, застал
следующую картину.
Ивановичу, сидели неподвижно давешние знакомые Авросимова: Павел Бутурлин,
тонкорукий и насмешливый; Сереженька; гренадерский поручик с черными усами;
неизвестный толстяк, одетый в халат, из-под которого выглядывал офицерский
мундир. Сидели еще какие-то люди; но они были скрыты тенью, были неподвижны
и казались призраками.
надели на себя скорбные маски. На столике перед ними стояли бутылки и
бокалы. Женщин не было. [168]
- удивлению моему не было предела, когда я вдруг понял, что не ошибался,
предполагая самое ужасное. Это был заговор, господа, адское предприятие, все
нити которого сходились сюда, к моему полковнику. В первую минуту я было
решил разубедить его, отговорить, уберечь от несчастья, но жалкие мои
аргументы и слабые растерянные попытки только лишь озлобили его. Идеи,
которые он проповедовал, так сильно охватили его, болезнь так поразила всю
его душу и так стремительно распространялась на окружающих, что можно было
ждать только катастрофы...
оглянулись.
полуприкрыв глаза:
отпил из бокала.
молчание на мгновенье. Затем капитан продолжал: [169]
ломал себе голову, пытаясь отыскать средство, чтобы отвратить от него беду.
Мне нравилось в нем все: походка, как он ходил, уверенно и твердо, и вместе
с тем легко, с грацией даже какой-то, нравилось, как говорил, не отворачивая
лица от вас, медленно и чеканно, словно гвозди вбивал, нравилось, как
спокоен был и слову хозяин, даже запах, исходящий от его тела, свежий,
здоровый, словно он не расставался с ароматными мылами, нравился мне... И
вот представьте себе весь мой ужас по поводу разверзшейся перед этим
человеком пропасти, в которую он сам стремится и пытается увлечь за собой
других... Нет, вы не можете себе этого представить... Сердце мое обливалось
кровью, когда я думал, что грозит нам всем, если позволить полковнику
развивать и дальше свои планы, и прежде всего - ему самому. Нет, нет, вы
слушайте, слушайте. Тут-то самое главное и начинается. Я все это так
понимаю, господа: видя полную безнаказанность своих планов и предприятий, он
уже не мог остановиться, словно кораблик, подгоняемый ветром, бежал он
вперед навстречу собственной гибели. Посетовав сначала на бедственное
положение народа, пришел он к мысли страшной - о необходимости уничтожения
царской фамилии...
еще освободиться от сонного дурмана, в который погрузился он так внезапно,
по-молодому, едва не закричал. Только глухой стон вырвался из его души, но,
покрываемый звоном бокалов, треском поленьев в камине, ровным, несколько
возбужденным голосом Аркадия Ивановича, этот стон тотчас же и угас, едва
народившись, так что никто и не заметил.
государя ни один из них, из присутствующих здесь, не вскрикнул, не
ужаснулся, даже легкая дрожь не поколебала их серых насупленных лиц. А
Сереженька, тот уж и вовсе отхлебывал вино мелкими глотками, словно Аркадий
Иванович сообщал не страшные сведения, а так, рассказывал утомительную
историю своей жизни. Что же это такое? Уж не притворяются ли они? А ведь
нельзя, наверное, не переживать и оставаться безучастным, когда Аркадий
Иванович такое испытал ради своего отечества... Хотя, впрочем, Пестель ведь
тоже ради того же самого беспокойство имел... Что же они не сошлись? Да и
государь ради всех старается... Пестель, вон, ради всех заговор устроил. Эти
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк
Шекли Роберт
Шилова Юлия
Шилова Юлия