Чтение 21–й страницы книги ~Битва железных канцлеров~

весь Пьемонт под ружье, а Гарибальди возглавил бесстрашных волонтеров -
интернациональную дивизию храбрецов и вольнодумцев. И когда Вена была
доведена нападками до белого каления, Кавур заголосил, что мир - это как раз
то, чего не хватает Европе, а Наполеон III под сурдинку стал плакаться, что
бедная Франция совсем не готова к войне...

"Ах, вы не готовы, господа?" - решили на Балльплатце, и сразу 200 000
австрийских солдат форсировали реку Тичино, вторгшись в пределы Пьемонта.
Но... Что это? Небеса над Галицией зловеще высветлило заревом тысяч и тысяч
бивуачных костров, зеленые холмы огласило протяжным пением: это русская
армия встала у границ Австрийской империи.

Канцлер Буоль в панике вызвал к себе Балабина:

- Каково отношение Петербурга к этой войне?

- Нейтральное.

- А к этим разбойникам.., к Пьемонту и Франции?

- Видит бог, мы ко всем нейтральны.

- Но правительство моего императора не понимает, ради каких целей ваша
армия собралась возле нашей Галиции?

Ответ Балабина прозвучал, как нотация:

- Русская армия вправе совершать любые маршруты внутри своего
государства, и я не понимаю вашего волнения...

При этом канцлер Буоль, вроде лакея, придвинул к Балабину кресло. Однако
российский посол, довершая мщение, не воспользовался этой услугой и сел в
другое кресло... "Что задумали эти русские?"

Франц-Иосиф кричал на Буоля:

- Тусклая бездарность, это вы поссорили меня с Царским Селом... Срочно
посылайте в Петербург фельдмаршала Кандида Виндишгреца, и пусть он вырвет у
Александра монаршее заверение, что Россия не собирается нападать на Австрию!

Балабин сказал, что царь Виндишгреца не примет.

- Как не примет? Фельдмаршал - не последнее лицо в Европе, он даже
охотился с вашим государем на зайцев. Балабин отвечал Буолю - чересчур
резко:

- Есть у нас егерь Михаила Авдеев, лучший загонщик зайцев, он каждую
среду охотится с государем, но скромность не позволяет ему набиваться на
приемы в Зимнем дворце...

Оголив рубежи и опустошив казармы гарнизонов, Австрия собрала резервы на
галицийских рубежах. Вена сражалась в Италии с оглядкой назад: русские
штыки, приставленные ко Львову и Перемышлю, покалывали Габсбургов через их
шерстяные кавалерийские рейтузы. В этом, кажется, и заключался
"благожелательный нейтралитет" России, которая угрозой второго фронта
заранее обеспечила победу французам, сардинцам и гарибальдийцам. А ведь
прошло всего три года после Парижского конгресса...

- Кто бы мог тогда подумать, - говорил Горчаков, - что Россия так быстро
включится в "европейский концерт"!

Дробясь на мириады сверкающих брызг, вовсю шумели дивные фонтаны
Петергофа. Владыка русской внешней политики выходил в парк, постукивая
тростью по беломрамерным ступеням. Слева и справа от него, как ассистенты
вокруг знаменитого ученого, выступали ближайшие советники министерства.
Горчаков вспоминал удачные строчки Баратынского, рассуждал о живописной
манере Каналетто-Беллото...

Он отдыхал. Он наслаждался. Он блистал непревзойденным красноречием.

***

Русским военным атташе при сардинской ставке был Михаил Иванович
Драгомиров , изучавший опыт европейских армий.
За скромным завтраком, где макароны с сыром были главным украшением стола,
Виктор-Эммануил II спросил его:

- Каков, по-вашему, будет исход войны?

- Вы победите австрийскую армию. Она будет разбита, ибо в ее рядах масса
славян и венгров. Нет дурака, который бы, сидя в тюрьме, сражался за честь
своей тюрьмы.

Возле премьера Кавура, элегантного франта с золотыми очками на носу,
Виктор-Эммануил II казался жалким босяком. Понимая, что сейчас на него
смотрит вся Италия, он ходил в дырявой куртке, пищу принимал единожды в
день, пил только воду. Если перед ним ставили изысканное блюдо, король
отворачивался. Чтобы сразу пресечь всяческие нарекания, он составил
придворный штат из мужчин, любящих своих жен, и из женщин, преданных своим
мужьям. Внешне король Сардинии был похож на старую обезьяну, а гигантские
усищи, которые он закручивал до выпученных глаз, еще больше усиливали его
безобразие. Между тем это был умный и храбрый человек...

Вскоре загромыхала первая решительная битва при Мадженто. Драгомиров,
стоя на холме, видел, как средь убогих деревень, утопая в зелени рисовых
посевов, топчутся, залпируя из ружей, более ста тысяч человек. Надрывно
трубили рожки, ободряя робких. Виктор-Эммануил II сам повел кавалерию в
атаку. Драгомиров пришпорил коня, чтобы видеть подробности боя. Сардинский
король, стремившийся добыть себе корону Италии, запомнился ему так:

"Со взъерошенными волосами, со вздернутым носом, знаменитыми усами и
глазами, выступавшими, как фонари, он походил на кондотьера или оперного
героя, и мне трудно было решить - начнет ли он петь любовную арию или
бросится на смерть..."

Помятый в свалке кавалерийской "лавы", Драгомиров отбился от штабной
свиты и под пулями австрийцев прогалопировал в лагерь Наполеона III, где на
барабане сидел профессор истории Тьер и доктринерски обсуждал тактику боя.
Здесь же Драгомиров встретил человека, перед талантом которого всегда
преклонялся. На понурой сивой кобыле возвышался почтенный старец с
язвительным лицом Вольтера - славный стратег Жомини, помнивший еще пожары
Москвы и Смоленска в 1812 году... Драгомирову он сказал по-русски:

- Вы и сами убедитесь, что здесь все идет не так, как надо. - Вслед за
этим звонким голосом он крикнул Наполеону:

- Сир, судьба битвы не решается на циферблате часов!

- Когда же все кончится? - отвечал император, пряча часы в карман. - Я не
вынесу этого кошмара.., где Мак-Магон?

Королева Гортензия называла сына "тихим упрямцем", но в битве при
Мадженто Наполеон III не сумел проявить себя даже в упрямстве: приказывая,
он тут же отменял приказ; выслушав лекцию Тьера, искал совета у Жомини,
снова приказывал и вновь слал гонцов с отменой приказа... А битва шла своим
чередом, и все новые полки, вскинув на плечи ружья, уходили по залитым водою
полям, чтобы помереть с возгласами:

- Вива ле имперьер! Вива Итальяно!

Но вид крови, бьющей из ран фонтанами, но вид пораженных лошадей,
дергавшихся в траве, но пушки без лафетов, опрокинутые навзничь, - все это
приводило Наполеона III в содрогание. Он часто спрашивал: "Где же мерзавец
Мак-Магон? Когда он подведет свои колонны?.." Потом, опустив поводья,
застывал в седле и казался полностью отрешенным от битвы. "Нет уж! - решил
Драгомиров. - В таких делах, как это, лучше быть сорвиголовой вроде
Виктора-Эммануила с его удалецкой грудью, подставленной под пули..." Жомини
тихо подогнал свою развалину-кобылу к императору, тронул его за плечо:

- Ваша гвардия повыбита. Но уже близок Мак-Магон, и сейчас он обрушится
на правое крыло австрийцев... Позвольте мне, старому солдату, поздравить вас
с громкой победой!

За ужином в сардинской ставке Драгомирову удалось перекинуться
несколькими фразами с Кавуром; как всегда, делячески потирая руки (что
раздражало его собеседников), Кавур заговорил о своем Пломбьерском договоре
с Наполеоном III:

- Он просил у меня Тоскану для своего кузена Жерома, но что он запоет
теперь, когда Тоскана восстала, а итальянцы не желают из-под гнета Австрии
угодить в ярмо Франции...

При деревушке Сольферино, что лежала под Мантуей, сражались сразу 350000
человек, и Наполеон III, забравшись на колокольню церкви, тоскливо взирал на
губительное действие своих пушек с нарезными стволами. Вдруг стало
темно-темно, долину битвы пронзало клинками молний, втыкавшихся в землю
посреди мертвецов. Жара сменилась ужасным холодом, по кирасам забарабанил
град величиною с вишню, и бурный ливень низринулся на войска. Австрийцы
бежали вслед за своим императором... Драгомиров слез с коня, чтобы подтянуть
размякшую от дождя подпругу. К нему, держа над головою раскрытый зонтик,
подъехал верхом на лошади граф Кавур в сопровождении четырех
мальчиков-грумов. Он спросил русского атташе:

- Как вы думаете, когда это прекратится?

- Уже конец. Вы победили.

- Я вас спрашиваю только о дожде, - ответил Кавур... Через две недели
Драгомиров видел, как этот человек, схватив палку, в ярости высаживал стекла
в доме королевской ставки; при этом Виктор-Эммануил II ободрял премьера:

- А ну дай, а ну тресни! Еще.., так.., молодец... Вдевая ногу в стремя,
король сказал свите:

- Наполеон - собака! - и тут же ускакал... Оказывается, Наполеон III
тайком от Италии повидался с Францем-Иосифом в местечке Виллафранке, и там
они состряпали перемирие. В этом было что-то предательское. Французские
генералы бросали в футляры свои сабли, говоря с возмущением:

- Император сделал из нас посмешище... Ради чего мы дважды побеждали и
проливали кровь французских солдат?

Европа сочла, что вид людских страданий был невыносим для взоров
Наполеона III и Франца-Иосифа, посему они и пошли на мировую. Но в основе
мира таились иные причины, которые из Виллафранке перекочевали в кабинеты
Берлина и Петербурга.

Дело освобождения Италии народ Италии из рук королей брал в свои руки, и
это устрашило монархов, готовых простить друг другу прежние обиды, лишь бы
не было новой революции в Европе... В самый разгар боев за Ломбардию князю
Горчакову пришлось сдерживать furor teutonicus Берлина. Принц-регент Вильгельм не мог стерпеть, что
итальянцы, словно играючи, покатили прочь из Италии короны герцогов Тосканы,
Модена, Болоньи и Пармы. Пруссия, забыв давние распри с Веной, подняла армию