Чтение 21–й страницы книги ~Ностальгия~

- Все нормально, сэр, мы вас вытащим, - говорит молодой голос со стороны ног, - Мы с эвака. "Белые грачи". Инъекция сейчас подействует. Потерпите.

- Белых грачей не бывает, - зачем-то говорю я, - Где я?

- В Олинде, где ж еще, садж! - второй голос, со стороны головы. Выворачиваю шею, как могу. Кошу глазом. Вижу только припорошенную пылью броню на спине. Спина качается.

- Как в Олинде? Я же в Косте был...

- Не, брат. В Косте ты быть никак не мог. Косту еще полмесяца назад взяли. Ты в Олинде, не сомневайся. Не дрейфь, выкарабкаешься, братан. И не таких откачивали.

- Какое число сегодня? - спрашиваю.

- Десятое декабря. Вам вредно говорить, сержант, - пыхтит молодой голос со стороны ног.

- Десятое... - мир качается вместе с носилками, - Шутник, блин...

Снова говорящая спина:

- Садж, помолчи. Нельзя тебе трепаться. Стас, кончай треп, видишь, бредит чувак.

Олинда. Десятое. Хохма. Ну и глюки. Как настоящее все. Точно, чип с катушек слетел. Брежу. Почему брежу? Какой, на хрен, чип? Я же сгорел. Поджарился, как на сковородке.

Свист лопастей. Далекие выстрелы. Одиночные. Темнеет. Край неба розовый сквозь хмарь.

- Задвигай! - меня обхлестывают ремнем, чтобы не болтался дерьмом в проруби. Вталкивают в полозья и вкатывают в темное нутро вертушки.

- Норма! По коням! - пандус за мной с гудением поднимается. Мягкий гул давит на уши. Качает. Взлетели. Зажигается свет. Справа, куда так и смотрю на вывернутой шее, чья-то улыбка. Сытый из первого отделения. Глаза его пусты - накачан дурью до бровей. Голова его торчит из застывшей бурыми комками реанимационной пены. Но меня узнает.

- Привет, Француз! - бормочет он.

Отворачиваюсь. Не хватало еще с призраками болтать. Слева чье-то лицо. Край пончо, что накрывает его, сполз набок. Что-то знакомое. Кровь запеклась на подбородке. Это же... Калина! Мать моя женщина, да что это такое! Дергаюсь резко, пытаясь отползти от жуткого соседства.

- Э, нет, садж, - веселый голос, - потерпи, братан. Скоро приедем. Девки, солнышко. Все дела... Все, как раньше. Что-то дурь тебя не берет. Стас, вкати ему боевого.

Холодное прикосновение к шее. Коротко пшикает инъектор. Пончо с жестким шуршанием закрывает лицо мертвеца.

- Слышь... док ... там лейтенанта рядом не было?

- Был, был, - успокаивает голос. - Аккурат рядышком с тобой лежал. Извини, его следующим рейсом заберем. Ему спешка ни к чему уже.

Я снова поворачиваю голову. Сытый все еще улыбается устало, но глаза его уже закрыты. От этого кажется, будто покойник скалится. В башке плывет все. Десятое декабря. Олинда. Коста де Сауиппе. Новый год. Майор О'Хара. Струя из огнемета.

Вдруг понимаю, что в голове моей - только я. Никаких чужих мыслей. Напрягаюсь, нащупывая сознание медика. Пусто. Я опять нормальный. Да где я, черт возьми! Кто я?! Что со мной?! Олинда. Десятое декабря. Я начинаю смеяться. Сначала тихонько, чтобы не разбудить Сытого. Потом громче. Я никак не могу остановиться. Слезы брызжут из глаз. От смеха. Конечно от смеха. Я давлюсь хохотом, хлюпая носом.

- Ну-ну, садж. Все нормально, - совершенно как ребенка, утешает меня медик. - Надо же, как коктейль тебя разбирает.

Со стоном начинает метаться какой-то раненый. Медик отпускает мою руку и спешит к нему.

Успокаиваясь, я тихо всхлипываю, купаясь в волнах тепла. Мягко качается палуба. Я закрываю глаза. У меня только что украли несколько месяцев жизни, в которой я спас целый город. Десятое. Олинда. Бауэр. Все нормально. Я просто спятил нахрен.

Часть четвертая

РАСХОДНЫЙ МАТЕРИАЛ

-1-

Передовой район сосредоточения номер восемь. Авиабаза Коста де Сауипе. Километры площадок складирования, заставленных ящиками, контейнерами, техникой. Бесконечные бетонные взлетно-посадочные полосы и рулежные дорожки перемежаются гигантскими коробками складских ангаров. В сопровождении конвоя иду по широкой аллее, которую уже успели обсадить развесистыми кустами, новенькие казарменные бараки - как увеличенные во сто крат пищевые брикеты, пехотный сержант без брони, в одном тропическом комбезе бегом гонит мимо меня толпу салаг с распаренными красными лицами. "Малышка Мэри любила меня, Малышка Мэри вся из огня, Малышку Мэри не любила родня, Малышка Мэри - всё для меня..." - задыхаясь, речитативом декламируют салаги. На перекрестке небольшая очередь в армейскую лавку, продают всякую дрянь - тропические вкусности, дезодоранты, средства от насекомых, презервативы. В очереди сплошь довольные жизнью и собой тыловые крысы, те, что выстрелы слышат только со стрельбища неподалеку - снабженцы, технари, летуны штабные. Гомоня, выбираются из свежепостроенного борделя, похожего на склад, счастливые морпехи, видно им халявы отвалили - кинули на переформирование. Все как в Форт-Марве. Цивилизация наступает. Персонал борделя почти полностью из местных жительниц. Стратегия завоевания симпатий в действии. Мы их настолько завоевали, симпатии, что местные толкутся у внешнего ограждения косяками, стремясь угодить господам военным и попасть на любую работу. А может, им просто детей нечем кормить. Был я в этом борделе. Ничего особенного. Сплошь забитые серые мыши какие-то с приклеенными улыбками.

Никакой войны вокруг. Будто во времени назад перенесся. Только пузатые транспортники низко над головой один за одним с ревом на посадку заходят - снабжение группировки не прекращается ни на минуту. Никто не обращает на них внимания. К грохоту двигателей над головой привыкаешь быстро. В госпитале я перестал обращать на него внимание уже на третью ночь. Меня там так основательно подштопали, что я теперь как новенький. Сплю, как убитый и ем с удовольствием. К тому же психи так поковырялись в моей черепушке, что теперь любая мысль или реакция на что-то для меня - целое открытие. Будто влез в тело чужого человека. И привыкаешь к нему постепенно. Даже тяга к жизни какая-то появилась. Тоже мне - подсолнух на помойке. Коррекция личности, вот как это называется у психов. Прямо при выписке на меня и напялили наручники, едва успел влезть в новый комбез. Пока я валялся на чистой шконке и горстями жрал всякую химию, военным следователям вполне хватило времени нарыть против меня приличную кучу дерьма.

- Нам сюда, сэр, - говорит один из конвойных, пехотный капрал, показывая на поперечный проезд.

Надо же. Барак, где расположен военно-полевой суд, расположен наискосок от борделя. Очень символично. Меня сразу проводят в зал, мимо череды клеток с сидящими рядом конвоирами. Капитан с петлицами военного юриста - председатель суда. Выглаженный до стрелок на рукавах и чистый до неприличия полевой комбинезон смотрится в помещении с неровными бетонными стенами неестественно. Сверкающие ботинки. Надраенные наградные колодки. Плесень штабная. Пара членов суда. Сержант-морпех и лейтенант-артиллерист. Оба чувствуют себя не слишком уютно в непривычной обстановке. Сразу видно - недавно с фронта. Сбоку, на жесткой лавке - военный следователь. Молодой чернявый лейтенант с щегольскими усиками.

Меня пристегивают наручниками к вертикальному металлическому поручню. Усаживают на лавку. Что-то мне этот поручень напоминает. Никак не могу вспомнить - что именно. Крутится в голове что-то неосознанное.

- Заседание военно-полевого суда военной базы Коста де Сауипе открыто. Слушается дело номер 5678-473. Сержант Ивен Трюдо, личный номер 34412190/3254, командир отделения роты "Джульет", Второго полка Тринадцатой дивизии Корпуса морской пехоты. Обвиняется по статье 302 Военного уголовного уложения - убийство офицера в боевой обстановке, - каким-то тусклым бубнящим голосом зачитывает председатель, даже не поднимая на меня глаз.

Заседание военно-полевого суда совсем не похоже на те суды, на которых я присутствовал в Зеркальном. Тут нет защитника, нет обвинителя, роль живых свидетелей исполняют обобщенные и подготовленные для наилучшего и быстрейшего восприятия записи допросов сослуживцев и выжимки из различных регистрирующих устройств - такблоков брони, показаний тактических вычислителей, систем контроля и наблюдения СБ. Собственно, мое преступление в этих записях зафиксировано, выделено, обосновано и уже доказано. Сам суд - простая формальность. Вся процедура упрощена до предела.

- Члены суда, прошу ознакомиться с записями, - не меняя тона, продолжает бубнить капитан.

Члены суда послушно надевают голошлемы и втыкают в стол разъемы. Минут пять они сидят в напряженных позах. Председатель щелкает своим пультом. Снимает шлем первым. Нетерпеливо барабанит пальцами по столу, дожидаясь своих помощников. Наконец, те заканчивают сеанс.

- Доказательства неопровержимы, - бубнит председатель, - На записи тактического блока бронекостюма лейтенанта Бауэра четко видно, как сержант Трюдо открыл ничем не спровоцированный огонь по офицеру, повлекший его смерть. Ранее сержант Трюдо испытывал неприязненные отношения к своему командиру, службой контроля зафиксировано несколько конфликтов между ними. По заключениям психологов подсудимый склонен к конфликтным ситуациям. Подлинность записей удостоверена технической службой суда. Решение на передачу материалов дела в суд принято командиром батальона ввиду неопровержимости собранных следователем улик. Предлагаю мерой наказания избрать расстрел. Члены суда, высказывайтесь.

- Вопрос к подсудимому, ваша честь - говорит лейтенант, неприязненно глядя на меня.

- Задавайте, - разрешает председатель.

- Подсудимый, вы подтверждаете, что убили своего командира?

- Да, сэр, - я неловко поднимаюсь - стойка и наручники здорово мешают двигаться.

- Зачем вы это сделали?

- Не знаю, сэр, - я сама искренность. Я действительно не знаю, за что я грохнул эту скотину. Или не помню. А в общем, один хрен - туда ему и дорога.

- Не знаете или не помните, сержант?

- Сэр, я только что из госпиталя. Я имя-то свое с трудом помню. Психи в моем котелке так покопались, что себя в зеркале не сразу узнаю.

- Сержант, выбирайте выражения - вы в суде, - стучит молотком председатель.

- Извините, ваша честь, сэр, - механически отвечаю, одновременно представляя, где и в какой позе видел я его суд и его самого.

- Вы перенесли травму? - допытывается лейтенант. Поворачивается к следователю, - Сэр, пожалуйста, расскажите об обстоятельствах инцидента подробнее.

Следователь встает. Достает свой электронный планшет. Начинает рассказывать, как мы отбивали атаку, как наемники прорвали фронт, как погиб ротный, как Бауэр кинул остатки роты в контратаку и как мы попали под удар дружественной авиации. Зачитывает результаты вскрытия тела лейтенанта, выдержки из моего диагноза, заключение госпитального психолога, перечень процедур, что я перенес. Из его речи следует, что я вполне отдавал отчет в своих действиях.

- Благодарю вас, сэр. Сержант, ваши преступные действия ничем не оправданы, - и председателю, - Поддерживаю расстрел, ваша честь.

Председатель кивает. Смотрит на большие часы за моей стеной. Поворачивается к сержанту.

- Ваше мнение, сержант?

- У меня вопрос к подсудимому, ваша честь.

Капитан снова смотрит на часы. Недовольно - график, кивает сержанту.

- Сержант Трюдо, скажите, по вашему мнению, приказ на контратаку, который отдал лейтенант Бауэр, был верным?

- Он был абсолютно бессмысленным, сэр, - отвечаю спокойно. Офицеры переводят удивленные взгляды с меня на сержанта. Председатель мрачнеет все больше.

- Тем не менее, вы его выполнили, - уточняет сержант.

- Да, сэр. К тому же выбора не было - нас перевели в режим "зомби".

Что-то мелькает в глазах сержанта.

- Это в деле не обозначено, - говорит он, глядя на следователя.

- Этот факт имел место, но не вошел в описательную часть ввиду того, что он не имеет решающего значения для прояснения мотивов преступления, сэр.

Готов поклясться, что сержант с трудом сдержал ругательство.

- Как, по вашему, должен был поступить командир роты в сложившихся обстоятельствах?

- Сержант, мы тут не для обсуждения вопросов тактики собрались, - резко говорит председатель.

- Сэр, я в состав суда не просился. Меня назначили. И уж коли я тут, прошу разрешения прояснить суть дела, - набычивается сержант.

- Продолжайте, - председатель откидывается на спинку кресла и препарирует холодным взглядом своего строптивого помощника.

- Благодарю, ваша честь, сэр. Итак, сержант?

- В сложившихся условиях необходимо было сохранить остатки роты. Отойти под прикрытием приданных БМП, перегруппировать силы и нанести авиационный удар. Затем вновь занять прежние позиции. Оборонительная линия была растянута до предела, а приданные средства оказались не готовы к огню поддержки ввиду нехватки боеприпасов. К тому же батальон уже выслал нам на помощь резерв - более двух взводов.

- Тем не менее, исполняющий обязанности командира роты предпочел контратаку, да еще включив режим "зомби", - задумчиво говорит сержант, - И что произошло дальше?

- Дальше мы выбили наемников и попали под удар своей авиации.

- Это был случайный удар? Сошедшая с курса бомба или что-то подобное?

- Это был ранее вызванный огонь поддержки, скорректированный до начала атаки. Просто никто не удосужился внести поправку для авиации, - устало отвечаю я, - Бомберы точно отработали.

- Сколько человек погибло при контратаке и при последующем авиаударе?

- Я не имею таких данных. Думаю, большая часть тех, кто шел в атаку. Мне просто повезло.

- Ясно, - сержант думает о чем-то. Поднимает голову. В его глазах - понимание. Ну, давай, сукин сын, покажи морпеховское братство.

- Сержант, в момент, когда лейтенант Бауэр получил смертельное ранение, ваша броня была исправна?

- Никак нет, сэр. Броня не работала, сэр.

- Вы подтверждаете это, сэр? - интересуется сержант у следователя.

- На момент убийства лейтенанта Бауэра на его тактическом блоке метка сержанта Трюдо отсутствовала. На момент эвакуации сержанта Трюдо его бронекостюм не работал. Показания тактического блока сержанта Трюдо прервались за полчаса до смерти лейтенанта Бауэра.

- Спасибо, сэр. Сержант, в момент гибели офицера вы были ранены?

- Да, сэр.

- Вы подтверждаете, сэр?

Следователь:

- Подтверждаю.

Физиономия председателя постепенно наливается пятнами на щеках. Он играет желваками.

- Скажите, сержант, - в момент смерти офицера боевые действия еще велись?

- Я слышал выстрелы неподалеку, сэр.

- То есть, при отключенной броне и будучи раненым, вы не имели возможности увидеть противника с достаточной дистанции?

- Нет, не имел.

- Какова была видимость в момент смерти офицера?

- Плохая. Сильное задымление, сэр.

- Следствие подтверждает?

- Подтверждаю, сэр.

- Не могли вы, скажем, находясь в заторможенном состоянии, увидеть за спиной лейтенанта Бауэра противника и открыть по нему огонь в режиме ручного прицеливания?

- У меня была чужая винтовка, сэр. Броня не работала. Если я и мог стрелять, так только вручную, сэр.

Сержант смотрит на меня внимательно. Кажется, даже не мигает. Куда он клонит?

- На вашем личном счету более шестидесяти противников. И более сорока - за прошлую кампанию. В том числе есть убитые вами в рукопашном бою. Получается, вы опытный боец, сержант?

- Получается так... сэр.

- Вы видели за спиной лейтенанта противника, сержант? Вы открыли огонь по противнику и случайно зацепили офицера, стоящего на линии огня?

- Не помню. Я был контужен. Возможно, сэр.

- Вы СТРЕЛЯЛИ по противнику, сержант?

- Да, сэр. Стрелял, - говорю тихо.

- Вопросов больше не имею. Ваша честь, прошу квалифицировать смерть лейтенанта Бауэра как неосторожное убийство.

- Поддерживаю, сэр - неожиданно встревает лейтенант-артиллерист. Все удивленно смотрят на него. Он и сам, похоже, удивлен.

- Детский сад какой-то, - шипит себе под нос председатель, - Год дисциплинарного батальона, первая категория, без права помилования.

Члены суда:

- Поддерживаю. Поддерживаю.

- Сержант Трюдо, вы приговариваетесь к прохождению службы в дисциплинарном батальоне сроком на один год. На время пребывания в дисциплинарном батальоне вы лишаетесь звания. Вам понятен приговор?

- Понятен, сэр.

Капитан бьет молотком так, что едва не ломает его.

- Конвой, увести арестованного. Следующий!

На ходу оглядываюсь. Ловлю взгляд сержанта. Грешным делом, я и сам теперь почти уверен, что стрелял в партизана, а не в эту мразь. Спасибо тебе, братан. Даст бог, сочтемся.

Меня запирают в одну из клеток. Наручники не снимают. Капрал просит меня снять знаки различия.

- Не положено, сэр, - словно извиняясь, говорит он.

Сижу в сырой полутьме, безучастно уставившись через прутья на некрашеную коридорную стену. Туда-сюда продолжают водить арестованных. Да тут целый конвейер! Поточное производство. Слышу знакомый голос. Показалось? Нет, точно знакомый.

- С арестованными говорить не положено, сэр, - говорит кому-то охранник.

- На положено член положен, - отвечает ему Гус, - Уйди с дороги, сынок, пока я тебе твои яйца в уши не забил. Чего уставился? Сегодня там - завтра тут. Никто не застрахован. Посторонись.

Часовой сдается. Оглядывается по сторонам.

- Только недолго, сэр. Ничего не передавать.

- Учи ученого... Ну что, Француз? Опять в говне по шею?

- И я рад тебя видеть, Гус, - улыбаюсь я.

- Штрафбат?

- Ага. Год первой категории.

- Это жопа, чувак, - резюмирует Гус.

- Я знаю, дружище.

- Бабу твою в два-два перевели. Железная девка.

- Цела хоть?

- Тьфу-тьфу. Твоих пораскидали, кто остался. Я их найду. И подругу твою тоже.

- Ей не говори. Просто привет передай, больше ничего не говори.

- Как будто сама не узнает. На вот, пригодится, - он достает из-за пазухи блок сигарет и сует сквозь решетку.

- Я же не курю.

- Бери, там все курят. Пригодится. - и часовому, - Ты не видел ничего, понял?

- Понял...

- Спасибо, что забежал, Гус.

- Да все путем будет, Француз. Ты везучий, сукин сын. Может и выберешься.

- Удачи тебе, Эрнесто.

- И тебе семь футов, амиго...

-2-

Времена, когда свежеиспеченных штрафников, приучая к новому для них статусу, неделями держали стоя по колено в ледяной воде в бетонном колодце - карцере, канули в лету. Больше никаких издевательств и насилия над личностью. Не в прифронтовой полосе, это точно.

- Значит так, солдат, - втолковывает мне усталый топ-сержант в возрасте, - Забудь, кем ты был раньше. Все свои заслуги и звания - забудь. Удаль свою и дурь - тоже. Кем ты был? Морпехом? Тем более прижми задницу. Тут все равны. Как перед богом. Отлучка без разрешения командира далее пятидесяти метров от расположения наказывается болью. Свыше ста метров - автоматически. Драки, неуставные отношения, крамольные речи - болью. Невыполнение распоряжения - болью. Нерадивость по службе - болью. Чтобы ты перестал ухмыляться, дружище, я покажу, что такое боль.

Сержант щелкает кнопками на небольшом пульте на рукаве своей брони.

- Присядь-ка, солдат, - требует он и тычет пальцем в рукав.

Жгучая лава окутывает меня со всех сторон. Я вдыхаю воздух, но вместо него в легкие течет расплавленный свинец. Боль разрывает меня на кусочки. Расчленяет тело. Раскладывает по полочкам мои органы. Трещат от огня пересохшие кости. Я в океане огня. В сердце звезды. Я горю внутри и снаружи и никак не могу сгореть полностью, осыпаясь пеплом, я снова поднимаюсь во плоти, чтобы снова окутаться пламенем. Нет мыслей. Нет воли. Только боль. Вселенский ужас внутри. Тело - пучки раскаленных добела струн. Вой раскаленного ветра в ушах. Белый свет врывается в глаза ледяным потоком. Я с хлюпаньем втягиваю живительный воздух, прерывая вой. Дрожат ноги. Горит грудь. В глазах красное мельтешение. Я судорожно дышу, скорчившись на стуле.