Чтение 21–й страницы книги ~Заложник удачи~

— Как так? — опешил Криштоф.

— Да вот так, — пристально глядя на Божидара, ответил Годимир. — Напали они на меня невесть с чего. Может, подсказал кто?

— И что? Ты их? — захлопала ресницами Аделия. — Что ж молчал?

— Почему молчал? Упоминал у костра. Видно, запамятовала ты, твое величество. Лукаша, правда, не я, а спутник мой свалил с коня.

— Ярош, что ли?

— Ах он висельник! — возмутился Божидар, стараясь не встречаться глазами с драконоборцем. — Ну, попадется он мне! — И вдруг хлопнул себя по лбу. — Так это Ярош был у пещеры? Кметь, который «дыкал», будто с малолетства мешком ушибленный?

— Он, — не стал возражать рыцарь. — Они на нас втроем набросились. Ни слова не сказавши. Лукаш сразу погиб. Езислав ранен. Королевич Иржи в лоб хорошенько получил, но очухался быстро. Даже говорил со мной.

— Говорил? — прищурился каштелян. — Вот уж не думал… Ладно. Довольно…

— Почему же довольно, — удивился пан Криштоф. — Трех рыцарей одолеть, это вам не хухры-мухры. С его высочеством Иржи ты как, пан Годимир, бился — на копьях, на мечах, на секирах?

— Пеше и на мечах, — отвечал словинец.

— Достойно. Нет, право слово, достойно. Его высочество, хоть и годами молод, молод, но в поединках преизрядно поучаствовал. Опыт немалый имеет, имеет. Прими мое восхищение, восхищение, пан Годимир герба Косой Крест.

Драконоборец поклонился, желая в душе одного — чтобы этот разговор побыстрее закончился. Вот так ни с того ни с сего и самохвалом прослыть можно. Да и про Яроша напрасно упомянул. Вернее, не он упомянул, а Аделия проболталась. Но, не заведи он разговор о стычке с тремя рыцарями, она бы и не вспомнила про томящегося в плену у Сыдора лесного молодца. Вконец запутавшись, на кого ему дуться и обижаться, Годимир потупился, разглядывая обломанный ноготь на большом пальце.

— А для пана Косой Крест, — звонко произнесла королева, — у меня будет совсем особое поручение.

— Слушаю, твое величество! — Словинец вздохнул облегченно — ну вот и до него добрались!

— Ты отвезешь мое письмо, пан Годимир, нашему союзнику. Надеюсь, пан Божидар тоже не откажется его повидать. — Она хитро прищурилась. Ошмянский каштелян пожал плечами, погладил пальцем кошель, привешенный к поясу сбоку.

— Тот ли это союзник, про которого я подумал? — Рыцарь встал, одернул выглядывающий из-под кольчуги жак.

— А вот сейчас проверим. — Аделия тоже поднялась, расправила складки платья. — Об одних ли мы людях думаем? Пойдешь со мной, пан Годимир. Я сейчас письмо напишу, а как закончу — тебе сразу в дорогу.

Пан Криштоф и пан Божидар тоже вышли из-за стола.

— А к вам, панове, просьба. Не сочтите за труд. Отдайте распоряжения о похоронах. Хорошо бы успеть до прихода загорцев.

Рыцари поклонились, всем видом показывая, что любая прихоть королевы для них — священный приказ.

Выходя из залы следом за Аделией, Годимир чувствовал затылком их взгляды. И даже, кажется, различал их. Пан Черный Качур смотрел с уважением, как если бы открыл в давно знакомом человеке какой-то новый, необычный талант, а Божидар буравил спину странной смесью зависти и ненависти. Вот его нужно опасаться. В таком душевном состоянии человек на любую гадость способен, даже если он рыцарские шпоры и суркотту с гербом носит.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
РЫЦАРЬ-ПИСЬМОНОША

Годимир остановил коня на вершине очередного холма. Редкая буковая роща давала довольно тени, но в то же время позволяла оглядеться и прикинуть дальнейший путь.

К середине четвертого дня пути игреневый начал сдавать. Нет, благородное животное не пыталось перейти на шаг, как только давление шенкеля ослабевало. Конь служил честно и беззаветно. Не всякий человек на такое способен. Будет бежать, пока не свалится и не отбросит копыта. Вот этого как раз не хотелось бы. Ну, во-первых, оказаться пешим в предгорьях Запретных гор, где до ближайшего жилья и верхом-то самое малое сутки добираться, радость сомнительная. А во-вторых, Годимир успел привязаться к коню. Между ними установилось что-то вроде молчаливой мужской дружбы. Игреневый, похоже, был из скакунов, что все понимают, только сказать хозяину ничего не могут. А потому он не просил пощады и не пытался лукавить, облегчая себе жизнь. Просто ребра все больше и больше прорисовывались под некогда блестящей шерстью, все ниже и ниже опускалась чеканная голова даже на легкой рыси, все длиннее и длиннее требовались переходы шагом, чтобы хриплое дыхание выровнялось и успокоилось.

Рыцарь похлопал коня по шее.

— Держись, дружок, держись. Скоро отдохнем.

Сам он в это верил мало. Как показала жизнь, этим летом отдыхать ему вообще не приходится.

Выехав из Ошмян, Годимир сперва ехал знакомым путем. Одно поприще до Подворья. Село богатое, ничего не скажешь, — полсотни дворов, овины, широкие лоскуты огородов за околицей, возвращающееся к вечерней дойке стадо с тремя пастухами и целым десятком подпасков. На въезде даже корчма имеется, а из разговоров коротавших время за кружкой пива селян словинец понял, что верстах в полутора, на берегу реки Птичьей, зажиточный мужик отстроил водяную мельницу, да платил сухомельщину41 не местному пану, чье имя и герб так и остались для драконоборца загадкой, а самому королю, в Ошмяны. К услугам мельника часто прибегали, но его самого не любили. Лаяли чародеем и черствой душой. Видно, кому-то в долг не дал. Или дал не так охотно, как на то рассчитывали.

Переночевав в Подворье, рыцарь отправился через балку, до знакомого брода через Птичью. Не так давно, кажется дней десять назад или чуть больше, они проезжали тут с Ярошем Бирюком. А пару дней тому возвращались той же дорогой с Аделией и Велиной. Только теперь, вместо того, чтобы забрать влево и через двое суток попасть в Гнилушки, от одного воспоминания о которых начинали зудеть кулаки, Годимир повернул направо, держась так, чтобы рассветное солнце согревало в затылок, а полуденное — пекло в левую щеку.

Так он ехал почти два поприща без дорог, преодолел без всякого брода речку Ивотку — бурную из-за близости гор, скачущую между скользкими валунами, зато не широкую, добрался до приметного знака — расколотого пополам молнией столетнего дуба. Там он снова заночевал пораньше, давая роздых умаявшемуся коню, а с рассветом поехал прямо на юг — к вздымающимся на границе земли и неба Запретным горам.

Передвигаться стало гораздо тяжелее. Земля то вспучивалась холмами — высокими, с каменистыми, обрывистыми склонами, то разверзалась глубокими узкими лощинами, на дно которых, казалось, солнце не заглядывает даже в середине липня. Однажды им с игреневым пришлось пересечь длинный, узкий язык оползня. Полоса шириной два десятка шагов состояла из больших и малых камней, угловатых и округлых, унылых серовато-бурых и поблескивающих гранями сколотых кристаллов. Исполинская сила, стащившая их со склонов гор, не поддавалась человеческому разуму. Не иначе, неведомый промысел Господний, а быть может, предзнаменования грядущей расплаты за неверие и грехи… Как бы там ни было, а преодолевать оползень пришлось спешившись и ведя коня в поводу, и каким чудом жеребец не побил ноги, не покалечился, ведомо опять же только Господу.

Зато каменная полоса тоже была приметным знаком, о котором говорила Аделия. Теперь следовало отыскать холм с раздвоенной вершиной, северный склон которого оплыл, обнажив серовато-красную скалу, напоминающую гигантский сжатый кулак. Вот под этим Кулаком, подальше от людских глаз, и устроила хэвра Сыдора логово. Срубили коновязь. Надежную, с навесом от дождя и солнца. Вырыли землянки, укрепив их стены и потолок бревнами на манер рудокопов, спасающих свои штольни и рассечки от обрушения. Чуть в отдалении построили лабазы, где хранили запасы харчей.

Передав письмо ее величества Сыдору, Годимир мог считать исполненным не только королевское поручение, но и обещание, данное самому главарю хэвры.

Так сказала Аделия, выкладывая на резную деревянную конторку лист пергамента, чернильницу и очиненное загодя перо. Рыцарь в это время рассматривал простое и суровое убранство спальни Доброжира. Новая правительница Ошмян не мешкала с вступлением в права наследования. Мол, раз батюшка умер, чего же комнате пустовать?

Королева макнула перо в чернильницу, высунув от усердия кончик языка меж алых губ, написала первое слово. Задумалась.

Распространявшийся в воздухе запах чернил, который даже самый равнодушный к благовониям человек ароматом не назвал бы, свидетельствовал как раз об их высоком качестве. Это тебе не простая сажа, разведенная водой. Добавленный в состав смеси отвар из рыбьей чешуи, или по-другому — рыбий клей, придавал чернилам долговечности и стойкости. Хоть под дождь попади, а письмо не испортится.

— Твое величество… — несмело проговорил словинец.

— Это на людях я величество, — обернулась королева, строго погрозила гусиным пером. — А наедине по-прежнему Аделия. Запомни, пожалуйста.

— Хорошо. Я запомню, — повеселел молодой человек, не знавший, что и думать о своей судьбе после внезапной смерти короля и мгновенном превращении озорной королевны в величественную правительницу. Теперь надежды затрепетали в его груди с новой силой. — Скажи, панна Аделия…

— Просто Аделия.

— Ну, хорошо. Аделия, а что за весточку ты должна была передать Божидару от Сыдора? Если не секрет, конечно.

— Не секрет. Что ж тут секретного? Видал, он колечко-печатку в пальцах вертел. И так посмотрит, и эдак дотронется. Видно, дорогая память.

— От кого же?

— А про то Сыдор мне не сказал. Смеялся. Говорил, что придет срок, и я все узнаю. А если заранее, то неинтересно потом будет.

— А чья печатка-то? Что за герб?

— Так Молотило и есть. Божидара нашего герб.

— Вот как? Неужели они давно в сговоре?

— Не знаю, — довольно легкомысленно пожала плечами королева. — Мне-то какое дело — давно или недавно? Главное, что Божидар, боров старый, как колечко рассмотрел, так враз переменился. Будто и не он это вовсе. Такой добрый стал, разве что «медовой куколкой» не звал, как нянька Михалина. Я ж ему и на словах передала, что Сыдор велел.

— А можно…

— Знаешь что, Годимир… — Аделия наморщила лоб. — Если бы Сыдор хотел, чтоб ты знал его слова, он бы при тебе их сказал. А раз нет, значит нет. Извини. Может, потом, когда прогоним загорцев восвояси…

— На «нет» и суда нет! — с деланной веселостью воскликнул рыцарь, хотя сердце его сжалось. Он-то думал, что слова Сыдора больше не значат ничего особенного для Аделии. А выходит, ошибся.

Королева погрузилась в сочинение письма, а рыцарь отвернулся. Если захочет ее величество донести до сведения покорного слуги содержание строк, то прочтет. А нет, так и не надо. Больно хотелось. Еще бы! Разве можно сравнивать обедневшего рыцаря из каких-то там затрапезных Чечевичей и короля всего Заречья! Да еще имеющего тайные делишки с ошмянским каштеляном!

Аделия если и замечала его обиженно-надутое лицо, то внимания не обращала. Старательно вырисовывала буквы. По всему чувствовалось, что грамоте ее обучили, но чересчур этим искусством не изнуряли. Теперь же девушке хотелось произвести впечатление на главаря хэвры, и потому первое письмо, написанное новоиспеченной ошмянской королевой, должно было превзойти все ожидания. Сам Годимир, разглядывая висевшую на стене дырявую медвежью шкуру — хорошая дырка, не от ветхости, а от рогатины, под левой лопаткой — думал о том, что в Заречье, очевидно, передача власти в королевских домах происходит гораздо проще и быстрее, чем, скажем, в Хороброве или Лютове. Объявил каштелян в присутствии полудюжины рыцарей и ладно. Ни тебе тщательно отрепетированной церемонии коронации, ни благословения от местного иерарха церкви, ни поздравления от венценосных соседей… Впрочем, поздравления могут прийти и попозже. Сейчас же, Аделия совершенно права, сохранить державу целой и независимой гораздо важнее, чем праздновать как похороны, так и восхождение на престол.

— О чем задумался, Годимир? — Ее величество обмотала свернутый в трубочку пергамент прочной нитью, похожей на дратву, капнула желтым воском со свечи, приложила перстень. Собственный перстень. С Доброжира она никаких колец не снимала, в этом словинец готов был поклясться.

— Жду, — коротко, не в силах еще перебороть легкой обиды ответил рыцарь.

— Все. Дождался. Держи письмо. Как найдешь Сыдора, передай немедленно. А после возвращайся в Ошмяны. Боюсь я, у нас скоро каждый меч на счету будет.

— Почту за честь, — поклонился драконоборец, засовывая письмо за пазуху.

— Что-то ты не разговорчивый сегодня. — Аделия отошла от конторки, приблизилась почти вплотную. — Что так?

Годимир пожал плечами:

— Предчувствия плохие. Слишком много тайн до добра никогда не доводят.

— Ах, вот оно что! — Королева провела пальцем по щеке рыцаря, взъерошила усы, легко коснулась губ. — Пан Косой Крест обиделся, словно сенная девка, которой обещали сережки дутые купить, а не купили?

— Неправда… — попытался оправдаться словинец.

— Что неправда? Что не обиделся или что не как девка? — Дыхание Аделии обожгло подбородок. Наверное, ее величество на цыпочки поднялась — иначе никак не достанет.

— Что… не… Что обиделся… — промямлил Годимир, чувствуя, что теряет разум.

— А ты не обижайся. Мне, пан Косой Крест, прежде всего о державе думать надо. Ты, главное, сделай то, о чем я тебя прошу…

— Сделаю, — сдавленным шепотом пообещал Годимир.

Бедро Аделии прижалось к его бедру, проворные пальцы потянули гашник рыцаревых порток.

— Уж сделай. А потом возвращайся. Я тебя ждать буду…

Драконоборец понял, что не смог бы отказать даже если его просили бы прыгнуть в костер. Его ладони и губы зажили своей жизнью, неподвластной и неподотчетной разуму…

Воспоминание о прощании с Аделией заставило жарко заполыхать уши, несмотря на свежий ветерок, пробегающий между стволами буков.

Игреневый переступил с ноги на ногу, ударил копытом. Неужто уже отдохнул?

Годимир привстал в стременах, вглядываясь из-под ладони в дальние холмы и предгорья. Светлая листва буков ближе к горам сменялась темно-зелеными волнующимися зарослями пихт и сизоватыми ельниками. На расстоянии кроны деревьев сливались, а укрытые лесом холмы напоминали улегшегося отдохнуть чешуйчатого гада. Кое-где по глубоким провалам угадывались долины быстрых, стекающих с горных ледников речек. Чередование ярких, освещенных пятен с полосами тени придавало еще большее сходство со змеей или каменной ящеркой, которых так много переловил словинец в голоштанном детстве в Чечевичах.

Лучи солнца били в глаза, заставляли щуриться. Слепили. Но все же верстах в пяти вроде бы угадывалась раздвоенная макушка холма. Точнее определить трудно, ведь описанный Аделией оползень (к слову сказать, она-то его и не видела ни разу — говорила со слов Сыдора) находился с северной стороны, а значит, видеть его Годимир не мог. Ну что ж, стоя на месте ни в чем не убедишься. Как говорил пан Стойгнев — нет удара, нет победы. Да и конь, похоже, успел отдышаться и отдохнуть.

Рыцарь осторожно, поддерживая игреневого поводом, направил его вниз. Седло тут поползло по холке, натягивая пахву42. Конь приподнял хвост и недовольно заржал.

— Потерпи, дружок, — вполголоса ободрил его Годимир. — Дальше легче будет.

От подножья холма игреневый пошел неторопливой рысью. Всадник особо не понукал его. Успеется.

Стоя на вершине, легко прикидывать расстояние. Пару верст туда, пару верст сюда. Вот попробуй преодолеть эти версты, да еще в диком краю, в предгорьях Запретных гор, где если не ручей с топкими берегами, то бурелом, если не чащоба, где древесные стволы встали плечом к плечу, как копейщики орденских земель, то овраг, на откос которого коню забраться — непосильная задача. Он все-таки конь, а не кошка. Так или иначе, кое-где спешиваясь и проводя игреневого в поводу, где-то возвращаясь по своему следу в поисках более удобного пути, молодой человек преодолел злополучные версты.

Солнце еще не упало в дремучие леса на западе, но серьезно примерялось. В голову пришло даже сравнение с собакой, которая крутится на месте, прежде чем улечься. Светило, конечно, крутиться не могло, но рыцарю стало смешно. А представив солнце, вычесывающее задней лапой блох, он прыснул в светлую, спутавшуюся за время пути, гриву.

Ну, и где же тут лагерь разбойников?

Сюда Озим повел иконоборцев Лукаша, здесь Сыдор обещал ждать весточки от Аделии.

Что ж, дождался. Вот тебе и весточка. Приехала на игреневом жеребце.

Объезжая холм, Годимир нарочно шумел, хлестал сорванной веткой во кустам бузины, вполголоса напевал слышанную еще в детстве мужицкую песенку.

Он хотел, чтобы его услышали и заметили. Не хватало еще получить стрелу из засады от старательного охранника. Чего-чего, а сторожей вокруг должно быть немеряно — Сыдор, конечно, мерзавец, но не придурок. Слишком много властьимущих в Заречье желают заполучить его голову.

Красную гранитную скалу рыцарь заметил, когда огибал поваленный бук — такие великаны если и растут где, то только в диких краях, куда ни лесорубы, ни углежоги не добираются. Потребовалось бы трое взрослых мужчин, чтобы обхватить светло-серый ствол. И упало дерево, скорее всего, из-за тяжести — талые воды подмыли корни, и лесной великан не удержался за рыхлый глинозем.

Вот и скала. Мороз, вода, ветер и вправду потрудились над крепчайшим каменным монолитом, обтачивая его по крупице в течение долгих лет. И вот теперь взглядам редким путешественников, забравшихся в дремучие леса Заречья открывался настоящий кулак. Правда, по описанию Аделии молодой человек не догадался, что у кулака есть еще и запястье, торчащее из темнолистного кустарника, скорее всего бузины.

Удивительно, но его до сих пор никто не окликнул. Более того, над предполагаемым лагерем разбойников властвовала тишина, нарушаемая лишь шелестом крыльев и попискиванием пичуг, суетящихся в траве.

— Ну, и где же эти сторожа? — удивленно проговорил Годимир, разглядывая следы недавнего пребывания целой оравы людей — кострища, свежие затесы на валежнике, вытоптанная трава в загончике, окруженном жердями. — Э-гэй! Есть кто живой! — закричал он в голос, боясь самому себе признаться, что или ошибся, или опоздал.

Вот входы в землянки. Вот длинный стол, сбитый из неструганных досок и водруженный на пеньки. Вот коновязь под навесом из елового лапника.

Только людей нет.

— Эй! Сыдор! — утратив всякую осторожность, воскликнул драконоборец, приподнимаясь в стременах. — Где ты! Сыдор из Гражды!

Тишина.

Ни людей, ни коней, ни собак. Хотя, последних, может, и не было вовсе.

— Лю-юди! Сыдор! Есть кто живой?!

Бесполезно.

Никто не отвечал на его настойчивый зов. Лишь метнулась в кустах яркая, желтовато-рыжая птица. То ли иволга, то ли удод — за листвой не разобрать.

И тут Годимир разозлился по-настоящему.

Хороши же эти объединители Заречья, нечего сказать!

Одна отправляет за тридевять земель с письмом — подумаешь, четыре дня задницей по седлу от рассвета до заката, с остановками лишь только для отдыха коня. А получателя-то и нет! Сорвался, уехал не дождавшись. И правда! Какое ему дело до каких-то гонцов, писем? Тут корона очи застит. Корона всего Заречья…

— Эй! Люди-и-и!!! — больше для очистки совести покричал рыцарь. — Отзовитесь! Удальцы лесные! Слышите или нет?!!

Все.

Никто на слышит. Никто не ответит. Никому он не нужен.

Сейчас нужно разыскать лабазы с запасами, набить седельную суму и ехать назад. Пусть Аделия сама решает, можно ли полагаться на слово разбойника или нет.

Вот только…

Годимир зябко поежился. Будто ведро ледяной воды кто-то на голову ему опрокинул.

Ярош!

Ведь он по-прежнему в руках у Сыдора, и вряд ли ему там сладко.

Не годится бросать человека, с которым делил кров и еду, с которым сражался рядом, который пару раз спасал тебе жизнь. Если уедешь и не попытаешься вызволить его, какой же ты рыцарь после этого, пан Годимир из Чечевичей? Одиннадцать поколений предков с того света проклянут тебя. Уж они-то друзей не бросали!

Молодой человек раздраженно дернул повод игреневого, причинив коню напрасную боль. И тут же укорил себя еще и за это.

Ладно, как бы там ни было, а начать нужно с того, что разыскать что-нибудь съестное. А там посмотрим, возвращаться в Ошмяны или идти по следу хэвры Сыдора. Кстати, в своей способности разыскать следы, а тем более идти по ним, Годимир здорово сомневался.

Где ж они поставили лабазы?

По рассказу Аделии, на самой опушке, но так, чтобы избушки, поднятые на бревна-опоры, от постороннего, вороватого взгляда укрывали деревья.

«Вор у вора дубинку украл».

Мысль о разбойниках, опасающихся, чтоб их не обокрали, немного развеселила рыцаря и настроила его на бесшабашный лад. Не повезло сейчас, повезет в скором времени.

Нужно верить в удачу, тогда и она тебе покорится. Это такая панночка, что из жалости никого не поцелует. Она любит смелых, напористых, отчаянных ухажеров.

Взять к примеру его отчаянную атаку на Жамка со стражниками у ворот Ошмян. Задумывался он о неизбежном риске? Ничуть. Шел вперед, не удосужившись даже по сторонам поглядеть, прикинуть пути отступления. Как говорят на его родине, пан или пропал. А полещуки со смехом вторят: «Сгорел сарай, гори и хата!»

И судьба тут же оценила по заслугам его отчаянную удаль и безоглядную храбрость. Пан Тишило и пан Стойгнев пришли на помощь в самый трудный момент. И, в конечном итоге, именно их вмешательство определило его победу. И в глазах слобожан, которые просто в восторг пришли, наблюдая взбучку, заданную стражникам, и в глазах пана Криштофа с паном Добритом, которые, возможно, с ним и разговаривать бы не стали. А если бы он стоял, рассусоливал, пытался привести стражникам доводы разума? В лучшем случае получил бы сапогом под зад, а в худшем — стрелу в горло…

Ну, и что тут у них на опушке?

Длинные тени от могучих буков поползли по земле, давая ей роздых после дневной, изнурительной жары. Птицы в это время улетают к гнездам, готовясь к ночевке.

А что же это за гул?

Вернее, не гул, а жужжание…

Мухи.

Сотни, тысячи, тьмы мух…

Откуда они взялись так далеко от людского жилья, от выгребных ям и свалок?

Вдоль кромки леса, скрытые тенью, стояли четыре вкопанных в землю кола. Здесь-то и роились охочие до падали жужжалки, покрывая едва ли сплошным шевелящимся ковром четыре трупа с безвольно обвисшими конечностями и упавшими на плечи головами.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
НЕЛЮДИ И НЕ ЛЮДИ

Биение тысяч мелких крылышек в перегретом воздухе создавало тихий, низкий гул, врывавшийся через уши и сжимающий разум, словно обручи пивную бочку. Покрытые копошащимся слоем мухотвы тела настолько противоречили чарующей красоте лесной опушки — сероствольным букам, алеющим волчьим ягодам и ярко-зеленым остреньким стеблям травы, напоминающей осоку, что казались чужеродными. Словно куча навоза на состязании красноречия у шпильманов или стадо свиней посреди рыцарского ристалища.

«Вот так Сыдор! И ведь знал же, что он кровопийца, каких поискать, а согласился письмо везти. А ведь если по справедливости, нужно было, не разговаривая, мечом из Быка, от плеча до пояса…»

Годимир хотел было, плюнув на лабазы и на разбойничьи харчи, отправляться восвояси, но нехорошее предчувствие, шевельнувшееся в душе, заставило его приблизиться к убитым. Вдруг среди них Ярош?

С близкого расстояния он рассмотрел, что мух на самом деле гораздо меньше, чем показалось с первого взгляда. Они летали, кружились небольшими вихрями вокруг кровавых потеков, но все же тел не скрывали.

Рыцарь сглотнул подступивший к горлу комок, понимая, что узнает казненных лютой смертью.

Иконоборцы!

Вот справа оскалил зубы на запрокинутом лице брат Отеня, кривоногий, с заросшей черными курчавыми волосами грудью. Рядом с ним тот самый монах, что попытался отмахнуться от Озима корягой и попал себе же по голове. За ним отец Лукаш, даже на колу суровый и непримиримый. Кровь, вытекшая из раны вокруг кола, прорвавшего плоть за ключицей, длинным потеком перечеркнула худую, ребристую грудь и задержалась, пропитав комок седых волос в паху.

«Ну что, — захотелось спросить Годимиру, — святой отец, встретился с Сыдором, с Вукашем Подованом? Убеждали, просились, чтоб Озим провел…»

Вот и допросились.

Кажется, Аделия предупреждала их: «Сыдор знаешь что с предателями делает?»

Неужели они искали разбойничью хэвру, повинуясь какому-то своему служению, желая образумить, воззвать к совести? В этом случае лесные молодцы могли понять назойливые проповеди по-своему. И воздать соответствующим образом.

Рыцарь размашисто сотворил знамение. Потом еще раз. И еще.

Снять бы да похоронить господних людей, только лопаты нет. А если просто тела ветками завалить? Тоже не лучший выход — для лесного зверья не помеха. Мелочь, вроде куниц, горностаев, лис, проберутся и в сплетение веток, а хищники покрупнее — волк, росомаха, медведь, — не задумываясь, разбросают завал, добираясь до мертвечины. А медведям так вообще за счастье такая находка — любит лесной хозяин мясо с душком, зачастую сам приваливает свежие трупы валежником, чтоб слегка дошли, завонялись.

Кстати, запаха от трупов драконоборец не слышал, несмотря на жаркую погоду, балующую селян последние дней пять. Выходит, иконоборцев недавно убили. Самое позднее — сутки тому назад. А значит, если погнать коня, то можно настичь хэвру и попытаться покарать беспощадных убийц, вычеркнувших отвратительным поступком свои имена из списков рода людского. Звери, а не люди. Да и звери так не поступают! Звери убивают защищаясь или для еды, а убивать ближнего своего, да еще стараясь причинить побольше мучений, могут только двуногие нелюди. Или не люди, потому что настоящие нелюди иногда совершают благородные поступки, способны на самопожертвование, на дружбу, на товарищество. И самым ярким примером тому служит погибшая у драконовой пещеры навья, отдавшая подобие жизни за его, Годимира, шкуру.

— Думаю, они умерли счастливыми, — раздался вдруг глубокий голос.

Годимир чуть не подпрыгнул. Дернулся, рванул повод игреневого.

— А? Кто тут?!

— Что может быть лучше, чем принять смерть подобно Господу, Пресветлому и Всеблагому. На колу, в очищающих душу и просветляющих разум муках.

Да что ж это такое! Голос знакомый!