Чтение 21–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

— Всё забываю спросить, а как решаете проблему гастарбайтеров? В смысле, троллей? Как я понял, в городе их используют на черных работах... Это решает какие-то проблемы, верно?

— Не так уж и много, — ответил он осторожно.

— Почему?

— А вы как думаете?

Явно прощупывает, вопрос непрост, я ответил, как и должен бы ответить:

— Если тролли заняты на тяжелой и простой работе, то люди высвобождаются для квалифицированной! И даже высококвалифицированной. Разве не так?

Он проговорил бесстрастно:

— Это раньше люди использовались на квалифицированной, теперь и они идут на ту, что могут выполнять тролли: вышибал, сторожей. Скажу больше: назревал конфликт, но Бриклайт нашел простой выход: теперь кузнец пристраивает своего тролля-молотобойца в вышибалы, а сам живет припеваючи на его жалованье. То же самое у бывших кожевников, оружейников, бронников...

— Ого, — сказал я, — надо бы подсказать троллям насчет профсоюза.

— А что это?

— Чума, — ответил я откровенно. — Тормоз прогресса. Но кто его придумал: Бог или Сатана — сказать не могу.

— Почему? Запрет?

— Просто не знаю, — признался я. Он посмотрел с сомнением.

— Как можно не отличить деяние Врага рода Человеческого от созданного Творцом?

— Да вот так, — вздохнул я. — То ли сближение произошло, то ли обилие информации... то ли мы сами потеряли в жизни ориентиры. Не знаю. Но у нас часто говорят, что мир катится в тартарары.

Он вздохнул:

— У нас тоже так говорят. Всё чаще.

— Тогда не всё потеряно, — ответил я. — Раз уже тысячу лет такое бубнят, то и еще тысчонку-другую почешут языками.

Меня проводили через ту же боковую дверь, я шел медленно, вслушивался во все шорохи и запахи, а когда переступил через порог калитки, постоял неподвижный, как барельеф, задействовав все виды зрения.

Через переулок плывут шероховато-цветные струи кисло-бугристого цвета, с этими понятно, вот еще густые потоки остро-соленого аромата пота, ничего угрожающего, и в то же время чувствуется некий привкус опасности...

Я повертел головой, ничего не выявил, надо идти, двинулся вдоль стены, всё-таки укрытие, и вскоре услышал за спиной шаги. На всякий случай свернул на цыпочках в совершенно темный переулок, но тот, кто шел за мной, свернул тоже так уверенно, будто видит меня отчетливо. Я напрягся, чувствуется некая странность, только не могу врубиться, в чем же... молча ругнулся: шаги! Люди так не ходят.

Через два дома еще один поворот, я свернул, тряхнул головой, что-то всё труднее мгновенно переходить на тепловое зрение, надо поупражняться, а когда оглянулся, в десяти шагах за мной топает слабо светящееся пятно, но не красное или багровое, а слегка розовое.

Я попытался сообразить, что это, силуэт человеческий, должен бы гореть красным или багровым, но эта розовость ни в одни ворота... Сообразил запоздало, что выдам себя, если буду рассматривать, перевел взгляд в сторону, тупо посмотрел во все стороны, будто только сейчас услышал шаги и пытаюсь понять, не почудилось ли.

Преследователь остановился, а я, вроде удовлетворившись, что почудилось, снова возобновил движение по узкой улочке, беспечно свернул еще, изготовился, а когда тот вышел из-за угла, нанес прямой удар кулаком в челюсть.

Когда бьешь в светящееся пятно, попасть именно в челюсть трудно, но я попал, потому что нижняя челюсть занимала половину лица. Преследователь всхрюкнул, отшатнулся, но не рухнул, а попытался схватить меня. Я ударил еще и еще, затем развернул его спиной к себе, с силой поймал горло в локтевой зажим и начал душить. Он хрипел и дергался, я прошипел ему на ухо:

— Кто ты?

Шея слишком толстая, как у циркового борца, а кожа холодная, как у жабы, уже догадываюсь сам, что поймал тролля. Он хрипел, пытался достать толстыми лапами, но при всей чудовищной силе тролли недостаточно поворотливы, сказывается низкая температура тела, начал задыхаться, я сказал снова:

— Не люблю убивать. Скажи, кто послал, отпущу.

Он только хрипел, то ли слишком тупая скотина, то ли преданная безмерно, я душил сильнее. Он начал обмякать, как вдруг сильный удар в голову потряс меня. Колени подогнулись, я опустился на землю, словно ноги разом потеряли кости.

Сознание я потерял разве что на миг, потом что тролль еще хрипел и задыхался, когда прорычал:

— Ты... опоздал...

— Я бежал со всех ног, — возразил голос, я сразу ощутил по скороговорке человека, даже представил себе невысокого и худощавого, быстрого в движениях, такие предпочитают прямому бою лицом к лицу предательские удары в спину, их еще зовут дагерщиками.

— Что у тебя... за ноги...

— Хорошие ноги, — ответил дагерщик заносчиво, — не твои кривульки.

— Не спешил...

— Спешил! Но там городская стража, пришлось обойти, а это целый квартал...

— Гад... Он чуть меня не убил. Никогда не думал, что человек сможет меня задушить...

Я охнул, тяжелый удар почти подбросил меня в воздух. Дагерщик сказал быстро:

— Не здесь. Надо отвезти поближе к усадьбе той сучки.

— Зачем?

— Не наше дело, дурак.

— Ну...

По шагам слышно, как подошел третий, крупный и мордастый мужик. Меня подхватили, поставили на ноги. Я не прикидывался, в самом деле шатает, а в голове как будто камнедробилка запущена на полную мощь. Только и понял, что отведут или, вернее, оттащат на двор к Амелии, то ли чтобы улики на нее пали, то ли как-то вмешать ее в дело об убийстве своего гостя.

Они вели, почти тащили под руки, изображая, что ведут пьяного, но навстречу уже почти никого, фонарей нет, тьма — глаза выколи, а даже пьяная шваль предпочитает ходить не на ощупь.

Голова моя болтается, это чтобы как бы невзначай всматриваться во всех троих: тролль прекрасно видит в темноте, может заподозрить такое же и во мне. Так что я спотыкался о каждый камень, а когда сплюнул кровавую слюну, то постарался попасть ему на ногу.

Наконец тьма отступила полностью, я видел всех резко и отчетливо, только цвета мое ночное зрение не воспринимает, а так могу рассмотреть каждую черточку на их лицах. Думаю, тролль так же отчетливо видит меня, а эти пробираются больше по памяти, им эти грязные закоулки должны быть знакомы с детства.

Показались ворота усадьбы Амелии, сердце мое начало стучать чаще, нагнетая кровь, вздувая мышцы для скоростной схватки.

Дагерщик забежал вперед, открывая ворота. Делал всё на ощупь, но быстро и бесшумно. Тролль и мордастый подвели вплотную и остановились, я проговорил угрюмо:

— Зря вы это делаете...

— Помолчи, — ответил дагерщик не оборачиваясь.

— Я могу заплатить больше...

— Заткнись.

— Я заплачу золотом, — продолжал я негромко, — что вы теряете? Скажите сколько, я всё отдам...

— Не всё меряется золотом, — ответил дагерщик. И добавил, снижая высокопарность сказанного: — Нам и свои головы дороги. Сказали брать тебя, даже сказали как, вот и всё...

Глава 6

Он начал распахивать створки, я рывком освободился, нырнул к земле, где заметил крупный булыжник. Дагерщик и мордастый слепо шарили в воздухе, только тролль сразу же повернулся ко мне. Я швырнул булыжник ему в лицо, а неповоротливая скотина даже не попыталась дернуть головой. С треском лопнули тонкие кости переносицы, хлынула кровь.

Дагерщик первым выдернул нож, глаза слепо уставились в темноту, наконец отпрыгнул и замахал им во все стороны. Я ударил его в пах, дагерщик оцепенел от боли и застыл. Я легко выдернул нож, один взмах, скотина забулькала перерезанным горлом.

Сзади раздался глухой рев, я упал и откатился в сторону, избегнув удара чудовищного кулака. Тролль грузно затопал следом, я торопливо вскочил. Не раздумывая, он замахнулся, я блокировал удар левой, а правой вонзил нож ему в глазницу.

Он умер, на морде застыло тупое удивление: не было человека, который бы сумел вот так выдержать его удар. И хотя моя рука едва не переломилась, там сейчас должен быть чудовищный кровоподтек, что перерастет в гематому... Я перевел взгляд на третьего, он тоже размахивал ножом и вскрикивал:

— Где он?.. Тодес, ты где?.. Что случилось?

— Бросай нож, — велел я, — останешься жить.

Он тут же развернулся и ринулся бежать. Я метнулся следом, но он хоть и в кромешной тьме, но бежит быстро и уверенно, словно всё видит.

Я предостерегающе крикнул в спину:

— Левее!

Он поспешно дернулся левее и врезался в дерево. Я догнал, прыгнул и повалил на землю.

— Какой хороший электорат, — прошипел я ему, сдавив горло. — С такими даже не надо тратиться на избирательную кампанию...

Он хрипел, пытался барахтаться, но я давил всё сильнее.

— От... пус... ти...

— Щас, — пообещал я, — еще и денег дам. Кто послал, говори?

— Не ска...жу... Тебя убьют...

— А вы меня привели анекдоты слушать?.. Говори! Не то ломаю выю...

Он хрипел, дергался, затем вдруг тело ослабело, обмяк, перестал хрипеть и дрыгаться. Я ослабил хватку, не так уж и сильно давил, так что это не я его, не я.

Руки и ноги всё еще дрожат, по телу проходит нервная дрожь. И хотя я с самого начала надеялся, что моя способность видеть в темноте вытащит из переделки, если сумею ею воспользоваться правильно, но всё равно жутко.

Особенно страшит, что этот гад умер. Это значит, что перед отправкой на такое задание над ними поработал еще и колдун. И наложил заклятие, что должны умереть, если у них начнут выпытывать о хозяевах.

А с колдунами лучше бы дел не иметь.

Я переступил через труп, голова трещит, все чувства на пределе, но в кустах наконец-то начали проступать багровые пятна. Одни скрученные, будто в утробе, другие растянулись во весь рост. Человеческие фигурки угадываются сразу, а по тому, как держат руки, можно догадаться, что в них арбалеты.

В лишенном красок сером мире эти багровые пятна бьют по нервам, как электрический ток. Тепловое зрение замечает даже прошмыгнувшую мышь: пурпурный шарик размером с грецкий орех юркнул в норку и некоторое время шел параллельно поверхности, постепенно теряя накал: температура мыши выше людской. С другой стороны, термозрение всего лишь дополнение к обычному: крокодила, динозавра и даже дракона в тепловом не увидать...

Присмотревшись, я различил даже слабые багровые пятна по ту сторону забора. Затаились, сволочи, ждут. Так что в особнячок возвращаться, понятно, глупо и самоубийственно. Охота всерьез. Эти с мечами и арбалетами не так уж и страшны, их могу, могу, но если додумались пробраться во двор и со взведенными арбалетами в руках устроиться на крышах конюшни, кузницы или сарая, это уже серьезнее. Да и колдунов Бриклайт наверняка задействовал всех. Конечно, самых сильных послал за мной вдогонку, но Бриклайт никогда не бросит все силы в одну сторону, не такой человек...

Остаток ночи я, не снимая личины исчезника, провел в городе, стараясь не заходить в центр и, конечно же, не приближался ни к дому Бриклайта, ни к зданию городской ратуши.

В порту и на окраинах вряд ли трудятся умелые маги, хотя по логике именно здесь и должны меня искать. С другой стороны — рискованно оставить без охраны, в том числе и магической, дом Бриклайта и центр города.

Наконец-то я ощутил в полной мере, до чего же велика мощь Бриклайта. Городская стража оставила патрулировать центр города, теперь стережет все ходы и выходы из города. Кольцо вокруг меня замкнулось, это значит, что Бриклайт всё же всерьез принял мою угрозу. Город выглядит притихшим, но это лишь значит, что заканчивается выполнение первой задачи: огородить меня флажками, не дать выскользнуть из оцепления.

Скоро возьмутся, если уже не взялись, за второе: найти и обезвредить. Будут искать с колдунами и ловчими, а здесь я бессилен: не поможет ни исчезничество, ни владение мечами.

Вот именно теперь мне объявлена настоящая война. Бриклайт пошел на крайние меры: моя голова оценена, а это значит, что в городе, перешедшем от законов, обусловленных моралью, к товарно-рыночным, меня может не просто выдать каждая собака, но и попытаться убить в расчете на большое вознаграждение.

Дождавшись рассвета, я, пугаясь собственной тени, проскользнул к церкви. Отец Шкред, конечно же, молится, распростершись на холодном полу, а две каменные фигуры смотрят на него из ниш с немым укором. Один святой держит в опущенной руке крест так, словно это кинжал, которым вот-вот нанесет удар снизу вверх. Скульптор гениально передал воинственный дух создателей церкви.

Я приблизился на цыпочках, в голове дурацкие мысли вроде той, что, если вдруг гавкнуть у него над ухом, пустит ли под себя лужу?

Священник закряхтел, повернулся, лицо измученное ночными бдениями.

— Сын мой, что ты творишь? Тебя ищут по всему городу!

Я застыл на миг, промямлил в отупелости:

— Отче... вы меня ни с кем не перепутали?

Он суетливо оглянулся, понизил голос до шепота.

— Сэр Ричард, вас трудно с кем-то перепутать!

— Хм, — сказал я озадаченно, — дык я ж вроде замаскировался. Или не помогает?

Он сказал быстро:

— От кого-то помогает, но другие видят вас в этой личине так же просто, как если бы ее не было. Ваше счастье, если таких не попалось по дороге!

— Мое, — согласился я. Плечи сами по себе передернулись, вдруг подумал, что если кто всё-таки попался, всё понял и не бросился на меня с криком, а побежал с новостью к Бриклайту, рассчитывая на щедрое вознаграждение. — Отче, тогда мне нужно отсюда линять... Я не думал, что таких много. Полагал, только собаки да змеи...

Он отмахнулся:

— А также все колдуны, коих здесь множество. Ваше счастье, что вы шли прямо ко мне, а церковь от ворот недалеко. Наверное, потому и зашли? Ведь вы не такой уж и верующий!

— Для этого города в самый раз. Тут все неверующие.

— Не злорадствуйте. Но неверующего в церкви искать не будут. А и заглянет кто, быстро увидит, что спрятаться здесь некуда.

Я спросил с интересом:

— А где же я спрячусь?

Легкая улыбка на краткий миг осветила вечно скорбящее лицо.

— Эту церковь, как я говорил, строили первые поселенцы. А тогда то и дело приходилось отбиваться от разбойных банд, от конных варваров. Мужчины отбивались, а женщины прятались в церкви. Стены, как видите, крепкие, можно отсидеться... Но на всякий случай наши предки были предусмотрительные, здесь еще есть и подвалы, куда прятали детей... — Я спросил с недоверием:

— И что, только вы знаете?

Он с печальной улыбкой кивнул:

— Варваров оттеснили еще два века тому, а за это время город разросся так, что разбойничьи шайки боятся показаться поблизости... как говорят, чтоб их самих не ограбили, такие у нас купцы. Последние горожане, что знали про подпол, вымерли два века тому, с тех пор подполом никогда не пользовались.

Я спросил всё еще с недоверием:

— Но как же... колдуны? Как я слышал, они многое узнать в состоянии...

Он смотрел на меня с иронией:

— Уверены?

— Не раз убеждался, — ответил я с горечью. Он покачал головой:

— Как же велика у вас, мирских людей, вера в чертовщину и как мало веры в святость церкви!

Я насторожился.

— Церковь... защищает?

— Больше, — ответил он просто, — чем от варваров или разбойников. Варвары могут ворваться, выбив ворота, но любая магия умирает задолго до того, как переступит порог. Сам дьявол сюда не сможет войти, а вы про каких-то колдунов или магов!

— Это хорошо, — пробормотал я. — Это хорошо, если так. Если можно, покажите мне это подполье сразу же. Я не трусливый, я предусмотрительный. Рыцарей учат умирать красиво, но я из тех рыцарей, которые предпочитают, чтобы враг умер... красиво или нет — его дело.

Послышался шум, топот, громкие крики. В распахнутых воротах показались люди с мечами наголо. На фоне яркого дня они выглядели угольно-черными силуэтами, но я узнал городскую стражу. Отец Шкред прошептал в страхе:

— Поздно...

Я подпрыгнул и попытался удержаться в нише, уже занятой святым, у которого крест в опущенной руке, и держит его так, словно встречает врага направленным в его сторону острием меча.

В задницу чувствительно уперся каменный крест. Святой маленький и сухонький, ниша для него великовата, но я как раз не сухонький и не маленький, вот-вот выпаду, а тут еще этот крест давит в задницу так, что прорвет штаны...

Первым вбежал капитан Кренкель, воинственный и жадно шарящий глазами по сторонам. За ним ворвалось с десяток сопящих стражей, все одеты и вооружены лучше некуда, быстро рассыпались по церкви, двое профессионально умело заглянули в исповедальню: прикрывая друг друга и готовые отпрыгнуть в любой момент. Кренкель, мигая от сумрака, прокричал рассерженно:

— Где он?

Я сжал пальцы на рукояти молота. Воины, громко топая, рассыпались по церкви, сталкивались, бренча доспехами, орали и ругались. Отец Шкред воздел руки к своду, я начал отводить руку для броска, хорошо бы поймать момент, когда на одной линии двое-трое... даже не уловить, а предвосхитить...

Кренкель повернулся ко мне лицом. Какое-то мгновение казалось, что видит меня отчетливо, взгляд пробежал от ног вверх до головы, на секунду мы встретились глазами, затем его взгляд скользнул в сторону: на молот в моей занесенной руке, на каменного святого, которого я почти закрыл собой. Я с облегчением перевел дух, когда он отвернулся и сказал отрывисто:

— Ну?.. Невилль, всё проверено?

— Всё, — прокричал один из воинов. — Здесь мышь не спрячется!

— Уходим, — скомандовал Кренкель. — Обыскать окрестные дома! Все до единого!

Воины гурьбой бросились к выходу, а тот, которого Кренкель назвал Невиллем, торопливо подбежал, отдал салют:

— Капитан, велите перекрыть выходы из квартала? — Кренкель на миг задумался, взгляд метнулся в мою сторону, Невилль застыл в ожидании приказа, Кренкель бросил отрывисто:

— Бесполезно. Если хотел улизнуть, уже улизнул. А если затаился в чьем-то доме, то нам нужны все люди, чтобы перерыть всё.

Невилль откозырял и выскочил за своими, Кренкель вышел последним. На шее поблескивает цепочка, а на груди, если я не ошибаюсь, у него там какой-то хитрый амулет.

Отец Шкред торопливо закрыл за ними двери, лицо белое, как чисто выстиранная простыня, суетливо перекрестился.

— Господь укрыл нас!

— Да, — согласился я, — вот уж не ожидал... Обычно Господь предпочитает, чтобы выпутывались сами.

Он снова перекрестился:

— Господь всегда помогает, не богохульствуй.

— Надеюсь, — сказал я. — Надеюсь, поможет и в городе.

Он покачал головой:

— Зачем вам в город?

— Есть задумка, — ответил я загадочно.

Он снова покачал головой, в глазах кроткая печаль, словно уже видит меня в котле с кипящей смолой, а множество чертей подкладывают поленья в костер, дабы варево не остывало.

— Не судите, — произнес он, — и не судимы будете. Только Господь дает жизнь, и только Он вправе ее отнимать.

— Неисповедимы пути Господни, — отпарировал я. Он посмотрел вопросительно:

— И что?

— Он не станет пачкать руки, — объяснил я, — а вот меня может облечь своим доверием.

— Богохульствуете, сын мой! Хуже того, твоими устами глаголет гордыня.

Я перекрестился, стараясь вспомнить, справа налево или слева направо, спросил: