Царевич хорошо знал говорившего. Было их два брата Афониных, и оба они у прадеда в чести. Старшего, Вячеслава, крестил по просьбе их отца, знаменитого лучника, сам великий воевода, не долго думая назвав, как и себя, Вячеславом. К тому времени многие славянские имена уже присутствовали в святцах, так что с этим вопросов не возникло. Младшего же, того, который сейчас говорил, сам государь нарек Владимиром в честь своего отца.
В совет братья вошли не за отцовские заслуги. Таких в зале вообще не было. Ни одного. Просто так уж вышло, что оба оказались башковитыми, имели не только меткий глаз, твердую руку и верное сердце, но и кое-что в головах, а потому вылезли наверх честно, начав с самых низов.
И это еще очень хорошо, что слово взял именно один из них. Во-первых, оба не любили пустых речей, а если уж брались высказываться, то загодя обдумывали каждое словцо, дабы кого-то невзначай не обидеть. Оно и правильно. Императорский совет – не бранное поле, ворогов на нем нет. Все об общем благе радеют, разве что по-разному о нем мыслят. Так что тут рубить с плеча негоже. Тут каждое словцо-стрела должно точно в цель уходить, как на стрельбах из лука. Словом, своей взвешенностью и неторопливостью в чем-то они на наследника престола походили.
Вячеслава Константин знал хуже, а вот Владимира – куда как хорошо. Азы ратной науки – и это во-вторых – Константин Николаич проходил именно под началом младшего из сыновей – ныне изрядно поседевшего, да и вообще выглядевшего гораздо старше своих лет, Владимира, который как раз и держал сейчас речь.
– Ты – мой крестник. Тебе и доверие особое, – сказал тогда государь. – Верю, что в надежные руки своего правнука отдаю.
Тогда в первый раз на глазах Владимира выступили слезы – уж больно велико доверие, что оказал император. Клятвенно заверив, что не подведет, он и впрямь сделал из Константина воина с большой буквы. И если правнук мог кому-то уступить в поединке на мечах или саблях, хотя таких по пальцам перечесть, да еще незагнутые останутся, то во всем прочем, особенно стрельбе, равных юному Рюриковичу не находилось.
И как ни хмурился государь, пряча довольную улыбку подальше в бороду, но на одном из ежегодных игрищ два года назад пришлось ему вручить «Золотую стрелу» как самому лучшему, именно Константину Николаичу, а тот, после недолгих колебаний – жалко же – отнес ее Владимиру. Правда, учитель наотрез отказался ее брать.
– Но ты же из-за меня участия в игрищах не принимал, – веско заметил ученик. – А принял бы, тогда…
– А что тогда? – резко перебил его Владимир. – Одному богу ведомо, что тогда. Может, одолел бы я тебя, а может – наоборот. Так что неча тут о пустом. Твоя она по праву.
– Но ты же мой учитель, – не сдавался Константин.
– Ну так и что, – насмешливо хмыкнул тот. – Запомни, что как бы ни был хорош учитель, но если плох ученик, то толку все равно не будет. И еще одно – хорошего учителя найти и впрямь нелегко, но хорошего ученика – еще тяжельше. И нет пущей радости для наставника, когда он видит, что его выученик стал первым. Так ты что же, вознамерился лишить меня этой радости, – и улыбнулся, видя обескураженное лицо царевича. – Мне и так государь великую честь оказал, когда тебя доверил. За такое не то что золотую стрелу – голову положить не жалко. Ныне же зрю я, что доверие оправдал сполна, а оно – сама по себе награда не из малых. И уж поболе весом, нежели твоя стрела.
Да и ни к чему она мне – лежат цельных три в тереме, а господь он что? – И сам же ответил: – Правильно, троицу любит. Так что четвертая вроде бы лишняя выходит.
Он и сейчас говорил по-доброму, не кричал возмущенно: «Как так?! Да по какому праву ты осмелился?!»
Он просто спрашивал, да и тон его был весьма дружелюбным. Мол, понимаю я, что не просто так ты это словцо бухнул. Не водится этого за тобой. Тогда растолкуй нам, расскажи то, чего мы еще не знаем, поведай, когда император окончательно бразды правления тебе передал. Оно даже не столько мне знать надобно или брату Вячеславу – мы и так тебе верим – сколь всем прочим.
И все бы хорошо, только что ответить ему – Константин не знал. Да и не готов он был к такому вопросу. Знал, что зададут, но отвечать на него не он должен был.
«Где же ты, дедуня милый?!» – мысленно взвыл он, внезапно ощутив себя, как тогда, чуть ли не двадцать лет назад, когда его впервые усадили на лошадь. Да, да, в точности таким же маленьким и беспомощным, отчаянно цепляющимся за надежные дедовы руки, чтоб не свалиться, а оно непременно должно было произойти, если эти руки его отпустят.
На самом деле кобылка была самая что ни на есть смирнехонькая, да и шла она так медленно, что и старец за ней угнался бы, но все равно страшно.
Лишь когда дед, нахмурив брови, еще раз повторил: «Отпусти сейчас же. На тебя люди смотрят. Вспомни, что ты – князь!» – он все-таки разжал пальцы.
Сам.
Добровольно.
Вот только ныне ни требовательного шепота, ни самого деда рядом, и что делать – неведомо.
А рядом тоже молчат – и Торопыга, и владыка Иоанн. Молчат и ждут. Им не до царевича. Они тоже знают – Константин Володимерович обещался выйти после сказанного молодым Константином, и теперь не могли понять, отчего же не вышел. Не водилось такого ранее за государем. Скуп был император на посулы, но если уж давал слово – считай, только смерть от него освободит. Неужто и впрямь… освободила?!
И вдруг долгожданная дверь распахнулась. Наконец-то! Вот только стоял за ней не государь, а верховный воевода Вячеслав Михайлович, бледный, как льняное полотно. Все оглянулись на него.
Воевода, по-прежнему не говоря ни слова, медленно прошел через всю залу, поднялся на помост, на котором возвышалось кресло властителя всея Руси, и застыл.
– А потому Константин Николаевич ныне приговорил, что кроме него этого на Руси сделать некому, – медленно произнес он, с натугой выговаривая тяжкие горькие слова, будто они и впрямь неподъемные, как те дубовые сваи, с которыми прошлый год так намучились строители, возводя новый мост через Проню. – Ушел государь император. Покинул нас, грешных.
Произнес и неловко стащил с себя шапку, а по щекам его уже катились мутные слезинки, теряясь в глубине седой бороды.
Тяжко слышать, как рыдает дитя, больно смотреть, как захлебывается в безутешном горе вдова. Но видеть, как молча плачет мужчина, и не простой смерд, а верховный воевода всея Руси, который в самые тяжкие минуты жизни не проронил ни слезинки, это… страшно.
Значит – край. Значит, уже нет сил, чтобы сдержаться. Все в жизни поправимо, кроме этой, которая с косой. Один лишь ее взмах, и… осиротела Русь.
И только тут люди, присутствующие в зале, поняли, отчего же стало так непривычно тихо. Да потому что остановились огромные часы. Остановились, как и тогда, когда ушел из жизни патриарх Мефодий. Поник острым носиком маятник, беспомощно застыли на циферблате стрелки, растопыренные в разные стороны, зафиксировав без четверти три. Ну, в точности, будто человек развел руками, беспомощно восклицая: «А я что могу сделать?!» Так и они. Мол, мы даже время остановили, а вот вспять его поворотить, чтоб жизнь вернуть, – увы. Не дано нам этого.
А слезы на глазах уже не у одного воеводы. Вон, хотевший вскочить со своего кресла, да так и не нашедший для этого сил Торопыга кусает губы, чтобы не взвыть в голос, а предательские слезинки текут себе вовсю. Стыдно, но кто сейчас о стыде думает? Да и чего тут стыдиться?
Это Николаю Валериановичу может быть неловко, это ему не по чину, а плачет-то малец Торопыга, которому император, а тогда еще рязанский князь своим заговором жизнь спас. А ведь чародейство да ворожба – грех тяжкий, после него невесть сколько поклонов отбить перед иконами надобно, да еще поститься потом два лета, а он за ради простого парня Николки на себя этот грех взял, от стрел и мечей вражеских оберегая.
А ныне кто на себя, если что, первым беду встретит, кто убережет, кто совет мудрый даст, кто, в конце концов, просто по плечу хлопнет и скажет одобряюще: «Не робей, Торопыга. Не боги горшки обжигали. Мы – рязанские. Мы – прорвемся».
И из широкой груди сдавленно вырвалось:
– Осиротели!!
То не крик был – душа простонала, истекая кровью, потому как это известие не по телу – по ней вострым лезвием полоснуло, а это гораздо больнее, если кто знает. А кто не знает еще – ну и слава богу. Ни к чему оно, ибо нет в том знании ничего, кроме дикой непереносимой боли, от которой не в силах избавить ни один самый ученый лекарь.
Только время, год за годом, потихоньку да полегоньку, глядишь, и срастит ту рану. Но когда это еще будет – уж больно оно неторопливо. Да и то рубец все равно останется. Хотя с ним полегче. Он как телесная рана в дождь, о себе лишь изредка дает знать. Мол, помни, человече, что было.
Было и… прошло.
Навсегда.
Страшное это слово, коль вдуматься. Страшнее многих, потому что оно – безысходное. Может, потому именно к старости человек и обращается к богу. Уж очень ему не хочется вот так вот… навсегда.
Страшно, когда плачет мужчина, так что уж тут говорить, когда спустя минуту после его сообщения текли слезы из глаз доброй половины собравшихся, которые ничуть их не стыдились.
И тут в первый раз уже не царевич, но пока еще и не венчанный император Константин II Николаевич поступил не просто умно, а – мудро, ибо плакал вместе со всеми. Мудро, хотя над этим не задумывался. Просто у него не было сил выбежать из зала или попытаться сдержать себя.
А ведь всем хорошо ведомо, что даже общая радость так сильно не сближает людей, как общее горе. Не случайно же люди говорят: «горем поделиться». Особенно когда оно такое вот, как это – одно на всех.
И как бы там дальше ни распихивала жизнь людей, присутствующих в зале, по разным берегам, как бы ни сталкивала их лбами, не бывать уже меж ними ни слепой вражде, ни бешеной ярости, ни звериной ненависти, ибо в их сердцах навечно останется этот миг – миг всеобщей скорби и единения.
А Вячеслава Святославича не было среди прочих. И это стало последней услугой, которую оказал детям своего братанича князь Святозар. Как обещал. Он ведь тоже к своему слову относился бережно, беря пример с батюшки государя. Коли дал его, так уж держи. Только в отличие от отца он пошел еще дальше, не освободив себя от обещания даже после смерти…
…Конечно, мне хотелось бы поведать читателям еще о многом, ибо история Руси, колесо которой так лихо крутанул мой герой, да и не только ее одной, с уходом Константина не закончилась, а продолжилась далее. Но это уже иное время, в котором живут иные герои. Так что пусть кто-то другой напишет про них и про царствование потомков Константина.
И дай бог, чтобы когда-нибудь перо искусного мастера слова смогло широкими сочными мазками нарисовать суровые годы междоусобицы времен Константина II Николаевича, прозванного злопыхателями Скородумом, загадочное исчезновение Михаила I Морского, трагедию Константина III Святого и триумф Вячеслава II Освободителя.
Не важно, как именно будет звучать фамилия автора, лишь бы он сумел вновь возродить славные времена приключений неугомонного Святослава III Воителя, поведать о душе Константина IV Философа, мятущейся в поисках истинной веры, с любовью и гордостью за свою державу рассказать, как шел от победы к победе Константин V Эллин, с ироничной усмешкой на устах поведать, как дрожал над каждой куной Вячеслав III Купец, восхищенно воспеть царственную молодую вдову Николая III Сурового Елену I Мудрую, которая всеми правдами и неправдами удерживала власть для своего малолетнего сына, будущего Михаила IV Доброго.
Много их впереди – потомков Константина, и все они разные: счастливцы и неудачники, везунчики и не очень, герои и антигерои, взошедшие на трон по праву и прокравшиеся к нему подлостью.
А мне лишь остается вместе с тобой, читатель, смахнуть непрошеную слезу. Мой герой ушел в свой последний путь, а потому и мне больше нечего здесь делать. Во всяком случае, в этом дворце, опустевшем без хозяина, да и вообще в этом времени.
Хотя… Думается, было бы в высшей степени несправедливо оставлять самого Константина, да и его друзей, во владениях костлявой старухи с косой. Люди, которые сделали столько добра для Руси, заслуживают гораздо лучшей участи. А потому…
Эпилог
Нас утро встречает прохладой
Миг вернется в бесконечность, нам определяя срок.
Где же всадник мчится вечный, по которой из дорог?
Лариса Симонова
Летняя жара чуть ли не плавила городской асфальт. Пожухлая листва тополей кое-где и вовсе стала сворачиваться в трубочку. Желающих в знойный полдень поджариваться под безжалостным солнцем среди жителей Ряжска оказалось немного, так что улица была почти безлюдна.
Только один прохожий беспомощно топтался на месте, обливаясь потом и явно не зная, что предпринять. Он то и дело вскидывал голову, поглядывая то направо, то налево, но затем махнул рукой и пошел в сторону средневекового кремля, возвышающегося на крутом холме и окруженного могучими стенами из красного кирпича.
Табличка, прикрепленная на широких воротах, щедро разукрашенных выпуклыми фигурками людей и животных, гласила: «Крепость-музей. Мемориальный комплекс зданий времен императора Константина I».
Прохожий долго и внимательно читал табличку, затем пробормотал себе под нос:
– И правда, что ли, в свой бывший терем податься?
– А что тут думать! – выглянула из своей будочки нарядная пышногрудая кассирша. – Даже если вы там уже были, еще раз пройдитесь – память освежите. К тому же прохладно там. – И вздохнула с сожалением. – Умели же люди строить. Не то что нынче. Без освежителя – зарез.
– И то правда, – согласился прохожий. – А платить вам?
– Конечно, мне, – обольстительно улыбнулась кассирша, оценивающе оглядывая будущего экскурсанта. – А вы издалека, что ли, будете?
– Издалека, – вздохнул прохожий, извлекая дорогой бумажник тисненой кожи и неуверенно копаясь в нем. – Вот этого хватит? – неуверенно протянул купюру.
– Да вы что? – округлились глаза кассирши. – У меня вся дневная выручка половины не стоит. Да и то в выходные. Где я вам сдачу сыщу?
– И что делать? – уныло уставился на нее прохожий. – Понимаете, у меня в городе никого знакомых нет. Ну, вечером я гостиницу сниму….
– Размечтались, – насмешливо фыркнула женщина. – Это только светлейшим князьям под силу да еще самому императору. У нас, когда ассамблея, – завсегда так. Простые люди за месяц номера заказывают, а умные – за два.
– Вот тебе и на, – опешил прохожий. – И что – так все серьезно?
– Так это ведь вам Ряжск, а не какая-нибудь деревня захудалая. Понимать надо, – с гордостью заметила женщина. – Даже столица опустела. Из Рязани все сюда подались. Хотя нет, сегодня еще пусто. А вот завтра начнется столпотворение. Погодите-ка, а вы сами, стало быть, не на торжества приехали? – удивилась она.
– Ну-у, отчасти, – неуверенно промямлил прохожий. – Я, видите ли, путешественник, – и добавил мысленно: «Во времени».
– Ну и правильно вы путешествуете. Нынче во всем мире ничего важнее ассамблеи нету, – наставительно заметила женщина, и ее внушительный бюст еще раз призывно колыхнулся, будто подтверждая правоту слов своей хозяйки. – Ладно, уж, – смягчилась она. – Ряжск – град гостеприимный. – И многообещающе посулила: – Так и быть, найду я для вас местечко для ночлега. Вы – господин солидный, бедную женщину обижать не станете, так что сдам я вам одну из комнат. Все равно пустуют. Одинокая я, – в голосе кассирши явно пробивался вполне очевидный намек.
– Не обижу, – кивнул прохожий и столь же многообещающе подчеркнул: – Ни в чем.
– Ну, а раз так, тогда идите, – махнула женщина рукой. – После рассчитаетесь, когда разменяете. – И посоветовала напоследок: – Ежели есть желание специалиста послушать, так там как раз экскурсия ходит. Кажется, из Индии. Только не из той, что наша, а из Южной. Ну да это без разницы. Все равно им на русском языке объясняют, так что поймете.
– А что, русский тоже международный? – уточнил прохожий.
– Как это тоже? – искренне удивилась кассирша. – Я о других и не слыхала. Нет, есть, конечно, но они так, для родного захолустья, да и межсвязь опять же вся на русском.
– Любопытно, – пробормотал себе под нос прохожий, уже удаляясь в глубь прохода, ведущего к зданиям мемориального комплекса. – Очень любопытно. И как тут все перестроили, – вздохнул он через несколько минут, уже во второй раз возвращаясь из какого-то темного тупика.
Словно отвечая на его критическое замечание, за углом раздался вкрадчивый голос экскурсовода:
– Уникальность этого комплекса еще и в том, что со времен Константина Первого здесь практически ничего не перестраивалось. Все здания остались прежними и дошли до двадцать первого века практически без изменений.
– Это как же без изменений, когда вот здесь зал был, где Константин свой совет созывал, а теперь вместо него клетушка какая-то? – перебил ее чей-то недовольный голос.
– Молодой человек, а вы знаете, что в состав его совета входило весьма ограниченное количество людей? К тому же истории неизвестны случаи, когда император собирал свой совет в Ряжске, – мягко поправила сотрудница музея новоявленного знатока средневековой Руси, но тот не сдавался, и прохожему послышалось что-то знакомое.
Нет, голос был определенно чужой, но вот интонации…
Он насторожился и, по-прежнему не выходя из-за кирпичного угла, надежно закрывающего его от посторонних глаз, еще внимательнее вслушался в разговор. Знаток все больше повышал голос, пока наконец экскурсовод не попыталась урезонить его:
– Пожалуйста, потише. В конце концов, я допускаю, что могу в чем-то ошибаться, но не надо так шуметь. Вы только представьте себе, как семь с половиной веков назад эти стены видели самого императора Константина Первого, первого русского патриарха Мефодия Первого, верных помощников государя – храброго полководца Вячеслава Михайловича, воевод Юрко Золото, Лисуню, Добрыню, изобретателей Михаила Юрьевича и Сергея Вячеславовича. Кстати, последний вроде бы является старшим сыном полководца.
– Чего?! – слились в один истошный вопль сразу два голоса, но тут же разделились.
Один утверждал, что Сергей всего на год младше Вячеслава, поэтому никак не мог быть его сыном, а второй, совсем звонкий и молодой, поддакивал, добавляя, что в то время, когда Вячеслав брал Крым и Кавказ, Сергей уже вовсю вкалывал на Урале. А если еще раньше, то…
– Вы так убежденно говорите, как будто сами жили в то время, – чуточку иронично заметила экскурсовод.
– Может, и жили, – выпалил один из знатоков Средневековья.
Прохожий выглянул из своего укрытия и услышал, как совсем молодой юноша лихорадочно шепчет своему спутнику:
– Славка, ты сдурел совсем! В психушку захотел?
– А чего они тут гонят? Всю историю переврали, – уже остывая, недовольно проворчал тот. – Как говаривала моя мамочка Клавдия Гавриловна…
– Подождите, я, кажется, начинаю что-то понимать, – вмешалась в их разговор гид. – Вы, случайно, не Вячеслав будете? – обратилась она к тому, кто был повыше ростом.
Тот подозрительно посмотрел на нее, почесал нос с небольшой горбинкой и нехотя буркнул:
– Ну, Вячеслав. А в чем дело?
– Нет-нет. Все в порядке. А отчество ваше случайно не Михайлович? – заторопилась экскурсовод, юная худенькая девушка в нарядном сарафане и узконосых сафьяновых сапожках.
– Ну, допустим, Михайлович, – последовал ответ.
– А вы, конечно же, Михаил Юрьевич, – повернулась она к его спутнику.
– Положим, так, – столь же недовольно ответил он. – Да в чем дело?
– Все в порядке. Вы не волнуйтесь. А знаете, почему я вас сразу определила? – почти радостно заметила она и взмахнула рукой. – Потому что вы очень похожи на своих знаменитых предшественников. Вы им не родственники?
– Мы – это они и есть, – брякнул тот, что повыше, но тут же осекся.
– Я так и подумала почему-то, – кивнула девушка. – А теперь перейдем в ложницу императора, – как ни в чем не бывало продолжила она, увлекая за собой туристов.
Во время своих пояснений она несколько раз нервно оглядывалась и переспрашивала:
– Я все верно сказала? Ничего не перепутала?
– Да все в порядке, – успокаивал ее Вячеслав.
Минут через десять он уже до такой степени расслабился, что смущенно признался:
– Вы знаете, я ведь и сам только общие контуры помню. Не так уж часто я тут бывал.
– В основном, в своих каменных палатах в Рязани проживали, наверное, – понимающе кивнула девушка.
– В каких каменных? – нахмурился Вячеслав. – А-а, понял, о чем вы. Нет, я в них, можно сказать, и не жил. К тому же я их и строить-то начал только после того, как мой деревянный терем сгорел. Это уже где-то лет за пять до смерти было, – говорил он, не обращая внимания на то, как его дергает за рукав спутник. – Так что там дочка моя жила, Иринка.
– До чьей смерти? – уточнила девушка.
– Моей, – ляпнул Вячеслав.
– Понятно, – обреченно вздохнула девушка, еще раз оглянулась и, очевидно, не найдя того, что искала, заискивающе улыбаясь, попросила: – А вы не могли побыть немного одни. Я… одним словом, отлучиться мне надо. Это недолго, всего пара минут. Вы никуда не уйдете?
– Подождем, конечно, – хмыкнул Вячеслав. – Да, Миня?
Человек, подслушивающий все это, резко отпрянул и затаился в глубокой нише. Взволнованная девушка пропорхнула мимо, даже не заметив спрятавшегося, который, держась на расстоянии одного поворота, неторопливо следовал следом за ней.
Вскоре впереди раздался радостный голос девушки:
– Ой, Маша, как хорошо, что ты мне попалась. Представляешь, у меня в группе опять психи, причем сразу два.
– Везет тебе на них, – посочувствовал более низкий женский голос. – За последнюю неделю третий случай, и все твои. Привораживаешь ты их, не иначе.
– Тебе шуточки, а я прямо вся дрожу, – чуть обиженно заметила девушка. – Надо позвонить дежурным лекарям, чтоб приехали. Может, ты пока задержишь их, чтоб никуда не убежали? Я скоренько.
– Думаешь, я их не боюсь? Нет, уж, подруга, пошли вместе звонить, а потом, так и быть, я тебе составлю компанию.
– Ну, пойдем, – вздохнула девушка, и они направились куда-то вперед, очевидно к телефону.
Человек удовлетворенно кивнул, развернулся и почти бегом бросился обратно. Дойдя до двух безумных экскурсантов, он несколько секунд внимательно разглядывал их, после чего негромко произнес:
– Вот уж не чаял встретиться. Ну, здравствуйте, что ли, соратники Константина, – и тут же добавил с улыбкой: – То бишь мои.
Оба, как по команде, резко обернулись и недоверчиво уставились на появившегося мужчину.
– Значит, так, времени у нас почти нет, Миня, – тут же скороговоркой зачастил он. – Потому как экскурсовод в психушку звонить побежала. Поэтому все вопросы зададите на ходу, если не верите, что это я и есть. Хотя то, что я тебя, дорогой Эдисон Кулибиныч, подобрал в тринадцатилетнем возрасте, после чего ты тут же принялся лепить арбалеты и гранаты, кроме меня и Славки знать никто не может.
– А про меня что скажешь? – медленно произнес Вячеслав.
– Горжусь тем, что довел бравого спецназовца от капитана внутренних войск до министра обороны, – последовал ответ.
– Костя!..
С трудом высвободившись из крепких дружеских объятий, Константин вновь поторопил обоих:
– Время не ждет, – и напомнил: – Не знаю, как вы, а я со своими двойниками в палате номер шесть встречаться не хочу. Кстати, могли бы и сами догадаться, куда девочка отлучилась, когда соврала вам про схожесть. Вы же себя прежних ни-чуточки не напоминаете. Что, в зеркало поглядеть времени не было?
– Да и ты, величество, тоже не больно-то на императора смахиваешь, – огрызнулся Минька и весело улыбнулся. – Зато мы молодые и веселые, а это поважнее. Знаешь, сколько у меня болячек к семидесяти годам набралось? О-го-го! А морда лица – так к ней и привыкнуть можно, авось не впервой.
– Погоди, Эдисон, – остановил друга Славка. – Ты лучше скажи, Костя, куда бежать-то? – деловито уточнил он. – Она же к выходу пошла. Не успеем мы мимо проскочить.
– Есть подземный ход, о котором даже ты не знаешь, – усмехнулся Константин. – Он в дворцовой церкви.
– Точно, – хлопнул себя по лбу Минька. – Как это я про него забыл! Если только его за семьсот лет не нашли – действовать должен.
– И если механизм не поломался, – скептически проворчал Вячеслав, следующий за друзьями.
– Обижаешь, воевода. Я на века лепил. Да и не знал о нем никто, кроме меня и Кости, – самодовольно ухмыльнулся Минька.
– И даже мне слова не сказали, – попрекнул Славка.
– А чего говорить, когда я его, по сути, не для себя, а для потомков делал, – откликнулся Константин. – Знаешь, на всякий случай. Вдруг понадобится.
– И куда он идет?
– За город. Прямо к Хупте. Кстати, ребята, надо бы как-то и нашего патриарха отыскать. Без нас ему несладко придется, – озаботился Константин.
– Спокуха, княже. Патриарх нас прямо возле твоего подземного хода ждет.
– То есть как? – даже остановился Константин, опешивший от такого неожиданного сообщения.
– Да очень просто. Ты же сам сказал, что ход в церкви.
– Ну?
– А владыка Мефодий как раз там и ждет меня и Миньку. Молится, – пояснил Славка.
– И ругается, – добавил Минька.
– Ругается? – удивился Константин.
– На чем свет стоит, – подтвердил слова друга Славка. – Очень уж ему не по душе, что его этим, как его, равноапостольным обозвали.
– Круто, – восхитился Константин.
– Еще бы. Мы с тобой и то лишь до святых доросли.
– Чего?!
– До святых, – безмятежно повторил Славка, забавляясь несказанным удивлением Кости. – Тебя в них записали чуть ли не сразу, лет через двадцать после того как ты, гм, помер, а меня намного позже – века через три. Вот так вот, Миня, – хлопнул он по плечу друга. – Гордись. Сразу с двумя святыми рядом идешь. Хоть бы поклонился разок.
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Белов Вольф