Чтение 21–й страницы книги ~ИСТИНА~

плох. Но ничего. Первый испуг пройдет, появится спокойствие. Он тоже
поначалу нервничал. Потом пообвыкся.

- Значит, так. Расписываешься, все деньги ей на книжку. Машину
продай.

- Как? - ахнул Пронин.

- А так, продай - и все. Кончится кутерьма эта, новую купишь. А пока
приобрети <Жигули> на жену. Если уж без машины жить не сможешь. Долю мою
привез?

Пронин молча положил на стол деньги, взятые из сейфа.

Виктор Константинович, не считая, сунул их в портфель.

- Теперь слушай. Николай отчетность в порядок приведет, ты тоже все
лишнее уничтожь. Ну, квартира у тебя нормальная, по окладу. Все дела
заканчиваются с этой минуты. Я исчезаю. Не ищи. Надо будет, сам найду.
Убийство - это плохо. Розыск копает въедливо. Могут поднять все, а там и
ОБХСС прибудет. Езжай, главное, не паникуй.

Пронин ушел. А Виктор Константинович написал заявление об уходе,
отнес его в кабинет начальника цеха. Завтра возьмет расчет и трудовую
книжку. Деньги в чемодан - и на юг. Второй паспорт у него был, да и
трудовая книжка тоже. А главное, в Сухуми был у него дом у моря, купленный
на верную бабу, которая его ждет не дождется.

В шестьдесят восьмом повредили его на лесоповале, так что, спасибо
колонии, инвалидность у него в кармане. Устроится сторожем на лодочную
станцию. А денег на две жизни хватит.

Он убегал всю свою жизнь. Убегал и прятался. Но его находили, судили,
наказывали. Он освобождался, и снова начиналась гонка. Лидером в ней были
деньги.

Виктор Константинович Захарко, а на самом деле Анатолий Петрович
Плужников сел в колонию первый раз в пятьдесят втором году. Потом вылетел
на волю по амнистии от пятьдесят третьего. С тех пор он организовывал
подпольные цехи, вкладывал деньги в дела с трикотажем, кухонной мебелью,
автосервисом. Его снова сажали. У него конфисковывали деньги, но он,
вернувшись, влезал в новое дело.

Теперь хватит. Накопил. Пора на покой. Ему уже шестьдесят один
стукнул.

Вот и еще один день прошел. Второй после выстрела в дачном поселке. И
ничего. Никаких сдвигов. Даже наметок нет. Розыск буксовал, словно машина
на размытой глине дороги. Никогда раньше Наумову не попадалось такое
сложное дело. Оно напоминало некий кинофильм из жизни уголовной мафии
Марселя. А если вдуматься, так оно и есть. Убит человек, убийца стреляет
из пистолета редкой системы, да еще с глушителем. И принимая во внимание,
что был некто высокий, который вначале, возможно, тщательно готовил
преступление, то это действительно случай чрезвычайный.

Конечно, у Пронина не было повода для убийства Бурмина. Да и не тот
человек этот Сережа. Как он побледнел, увидев удостоверение. Такой на
убийство, тем более заранее обдуманное, не пойдет. Здесь рука чувствуется.
Человек угадывается. Холодный, расчетливый, умеющий с оружием обращаться.
Вот в справке, которую принес Леня Сытин, есть интересная деталь. После
статьи Бурмина о деле подпольного трикотажного цеха осуждены четыре
человека. Трое так - подручные. А главный у них Низич Владислав
Казимирович. Делец. Умный, хитрый, опасный. Но остался на свободе некто
Александров Юрий Гаврилович. Мастер спорта по стрельбе, между прочим.

Олег позвонил Лене, попросил его зайти вместе с Прохоровым.

- Как с делом Грушина?

- У следователя.

- Прекрасно. Запросы?

- Жду ответов.

- Утром, Боря, съездишь в Балашиху, к этому Чарскому. Завтра суббота,
он наверняка дома. Леня, ты в 10-е отделение, выясни, кто напал на Чернова
и Бурмина. Теперь этот Александров Юрий Гаврилович. Что о нем известно?

- Из Москвы уехал, проживает в Таллине, работает в тире ДОСААФ.

- Запрос сделали?

- Да, жду сообщения. Приготовил распоряжение об этапировании из
колонии Низича Владислава Казимировича.

- Добро. Я утром на похороны Бурмина. Все, ребята. Поехали спать.

А Балашиха изменилась. Ой, как изменилась с тех пор, когда Борис
Прохоров работал здесь. Он пришел в первое отделение сразу после школы
милиции. Город только начинал расстраиваться. Еще не было этого нового
района на правой стороне шоссе.

Да и вообще все другое было. Патриархальнее, тише. Вот этот сквер у
дороги. Хорошо его помнит тогда еще лейтенант Прохоров. Здесь он один
задерживал троих грабителей. Память об этом деле - знак <Отличника
милиции> и два ножевых шрама. А Витьку Чарского он знал и статью эту
помнил. Когда пришла первая жалоба из микрорайона, его послали
разбираться.

Вечер был теплый, яркий. У дома сидели мужики, стучали в домино.

- Я из милиции, - сказал Борис.

- Давно, давно ждем. Куда вы смотрите только, - попер на него
здоровенный мужчина в майке, мышцы у него были, как у циркового борца.

Услышав слово <милиция>, несколько человек встали с лавочки и
скрылись в подъезде, потом вернулись в пиджаках, увешанных фронтовыми
наградами.

Борис с недоумением смотрел на этих людей. Судя по наградам, они на
войне за чужие спины не прятались. Так что же напугало их сегодня? Неужели
этот худой вертлявый семнадцатилетний пацан?

- Когда это кончится? - спросил один из них Бориса. - Куда смотрит
милиция?

- А вы разве ничего сделать с ним не можете? - наивно спросил
Прохоров, вызвав этим целую бурю негодования. Ему предложили занять их
места на производстве и в учреждениях, обещали жаловаться, напечатать
фельетон в газете.

- Ну вот вы, - упрямо обратился Прохоров к тому, кто был в майке, -
вы же его одним пальцем...

- Вам легко говорить, а у него кодла с ножичками...

Потом, конечно, было все: и жалобы на него в райотдел, и статья
Бурмина <Кого испугались?>, направленная все-таки больше против
гражданской инертности, потом Чарский сел.

И вот опять эта история всплыла.

В отделении все было по-старому, словно не прошло таких длинных
восьми лет, и, как всегда, несмотря на субботу, почти все были на месте.

Бориса встретили радостно. Как-никак столько лет проработали вместе.
А в работе этой всякое бывало.

- Чарский? А зачем он тебе? - спросил заместитель по оперативной
части. - Неужели влип куда-то?

- Да нет, связи старые отработать надо.

- Это другое дело, а то парень вернулся, работает, семью завел. Вроде
встал на ноги.

Ребята быстро организовали Борису патрульный мотоцикл.

Вот и дом Чарского. Отсюда и забирал его Прохоров. Теперь он снова
поднимался по знакомой лестнице на третий этаж. Вот и дверь. Только теперь
она аккуратно обита кожзаменителем.

Борис даже позвонить не успел, как распахнулась дверь, и из квартиры
выехала сверкающая, словно самолет, детская коляска.

Борис посторонился и увидел Чарского. Тот взглянул на него,
прищурился, узнавая, и спросил неприязненно.

- Вы случайно дверью не ошиблись?

- Нет, я к вам, Виктор.

- Хорошо. Лена! - крикнул Чарский в глубь квартиры, - возьми Наташку,
ко мне пришли.

Чарский вывез коляску на лестничную площадку, повернулся молча и
пошел. Прохоров последовал за ним. Они вошли в крохотную кухню, и Борис
плотно закрыл дверь.

- Ну? - Чарский закурил.

Борис расстегнул папку, положил на стол письмо.

- Твое?

- Мое.

- А ты знаешь, что Бурмин убит три дня назад?

- Вы думаете, это я?

- Во всяком случае нам необходимо убедиться, что это не ты.

- Хорошо, - Чарский шагнул к дверям.

- Куда? - Прохоров преградил ему дорогу.

- Доказывать.

- Пошли вместе.

Они прошли крохотный, заставленный шкафами коридор, вошли в комнату.

Чарский подошел к буфету, открыл ящик.

Прохоров в кармане щелкнул предохранителем пистолета. Мало ли что, а
вдруг этот Намбу в ящике буфета.

Но Чарский достал не пистолет, а письма и положил их на стол.

Борис снова поднял предохранитель, выпустил рукоятку, вытер о
подкладку кармана вспотевшую ладонь.

- Что это?

- Письма Бурмина. Он мне на мою глупость ответил. У нас переписка
завязалась. Он к Лене, к моей жене, ездил. Говорил, чтобы ждала. Я ему
всем обязан. Вы, конечно, пошутили насчет убийства?

- Я же не из передачи <Вокруг смеха>.

- Это точно. Передачи после вас носят.

Борис взял письма, начал читать. От письма к письму чувствовалось,