Чтение 21–й страницы книги ~Букет прекрасных дам~

того, что отец говорил:

- Помни, Ваняша, точность - это лишний повод дать человеку понять, как ты
к нему относишься. Опаздывать нельзя никогда и никому!

- Даже царю? - один раз поинтересовался я.

- Точность - вежливость королей, - спокойно ответил папа, - правитель не
станет унижать своих подданных ожиданием, если только не хочет их наказать.
Человек благородных кровей и хорошего воспитания придет навстречу
заблаговременно, исключая визит в гости, вот здесь следует припоздниться
примерно на полчаса. Назначено к семи - явись к половине восьмого.

- Почему? - удивлялся я.

- Так принято в свете, - ответил отец. Долгие годы эта фраза служила для
меня знаком окончания разговора. ?Так принято в свете?. Почему надо вставать
с места, когда входят женщины и люди старше тебя по возрасту? Отчего следует
всем улыбаться? Зачем говорить комплименты? Зачем целовать руки дамам? На
все эти вопросы звучал один ответ - так принято в свете.

- Понимаешь, Ваняша, - один раз разоткровенничался отец, - людей
благородной крови осталось мало, почти всех истребили. Тоненькая-тоненькая
прослоечка, ничтожная среди пластов плебса и хамства. Мы не можем себе
позволить поведения быдла.

Я не спорил, я всегда слушался отца.

Но, очевидно, Люси тоже вдолбили в голову, что опаздывать стыдно, потому
что, когда я за десять минут до урочного времени прибыл к месту встречи, она
уже ходила перед зданием метро, одетая в шикарную соболиную шубу и
казавшаяся от этого еще толще. Рядом с ней семенил щуплый подросток, по виду
лет тринадцати.

Я открыл дверцу и крикнул:

- Люси!

Девушка подошла к машине, нырнула внутрь, подросток за ней.

- Спасибо, Ваня, - сказала Люси, - знакомься, это Сева.

В полном изумлении я уставился на паренька и тут же понял, что вижу перед
собой взрослого мужчину, лет тридцати пяти, не меньше, с желчно сжатыми
губами и морщинистым личиком вечно недовольного человека.

- Добрый вечер, - неожиданно сочным басом заявила плюгавая личность.

Две-три минуты мы поговорили о погоде и плохой дороге, потом влюбленная
парочка обменялась поцелуем, и Сева исчез в пурге. Я осторожно поехал по
дороге.

После того как ночью чуть не лишился жизни, я стал проявлять повышенную
осторожность на шоссе.

Сначала мы молчали. Потом Люси с жаром спросила:

- Он вам понравился?

- Кто?

- Сева, конечно.

- Приятный молодой человек.

- Ему тридцать девять лет!

Надо же! А смахивает на тринадцатилетнего! Но вслух я, естественно,
произнес совсем другое:

- Он великолепно выглядит. Если не секрет, где работает ваш избранник?

- Севочка великий писатель, - гордо заявила Люси. Я чуть не въехал в угол
дома.

- Кто?

- Великий писатель, - повторила Люси, - невероятно талантливый.

- Что он написал?

- Сева трудится над эпохальным романом. Эпическое полотно рисует картину
современной жизни и философского осмысления событий, - сказала Люси явно
чужую фразу.

Я хмыкнул:

- И давно он ваяет сие произведение?

- Уже семь лет, - пояснила Люси, - но, когда закончит, поверьте, вещь
произведет фурор, Сева получит Нобелевскую премию.

- Что-то больно долго он ее создает, - осторожно заметил я.

- Ну, Лев Толстой тоже не за три дня ?Войну и мир? написал, - улыбнулась
Люси, - и потом, у него была жена, Софья Андреевна, а Севочка один. Вернее,
живет с мамой.

Я включил ?дворники?. Резиновые щетки с шуршанием побежали по ветровому
стеклу. Насколько я знаю, у графа Толстого были большие сложности в семейной
жизни. Дневники Софьи Андреевны, кстати, опубликованные только недавно,
рассказывают о том, как мучилась графиня с мужем. Она не хотела спать с ним
в одной комнате, не желала рожать детей и тяготилась ролью переписчицы
рукописей. Лев Николаевич обладал завидной потенцией и без конца делал детей
не только законной жене, но и служанкам. А переписывать ?Войну и мир?
литератор заставил супругу то ли десять, то ли двенадцать раз. Под конец
жизни он вообще ушел из дома, покинул Ясную Поляну и умер на железнодорожной
станции Астапово, не захотев обнять жену и детей.

Но Люси была уверена в обратном.

- Севушке только нужно создать необходимые условия. Около него должна
жить самоотверженная женщина, готовая пожертвовать собой ради любимого.

Я молча вырулил на Кутузовский проспект. В каждой российской даме живет
жена декабриста. Пешком за супругом в Сибирь, желательно, босиком по снегу,
голодая в пути. И тогда она будет совершенно счастлива. Чем гаже парень, чем
он противней, тем больше нравится представительницам прекрасного пола. Такой
вот парадокс. Наши соотечественницы любят убогих, инвалидов, пьяниц. Вот и
Люси взахлеб вещает о мужике, на которого даже плюнуть не хочется.
Неожиданно меня охватила злость.

- А на какие доходы он существует, где служит? Люси захлопнула рот, потом
неуверенно ответила:

- У него мама есть, учительница.

- Понятно, - буркнул я и припарковался возле громадного здания.

Все ясно. Пока у ?гения? была в наличии матушка, готовая на горбу тащить
сына, а теперь, когда она скорей всего подустала, появилась Люси, способная
взять на себя бремя материальных забот. Черт возьми, не думал, что Сева
такой отвратительный. Может, зря я согласился на просьбу Люси. Но потом мой
взгляд упал на ее тумбообразную фигуру, замотанную в соболя. Господи, ну
кому такая может понравиться, даже если учесть, что в кармане у нее
миллионы.

- Ванечка, - робко сказала Люси, - а завтра можете пригласить меня в
театр? Я покачал головой:

- Увы, я занят.

- Тогда в четверг, - не успокаивалась спутница.

- Ладно, - согласился я, кляня себя за мягкосердие.

Через десять минут я принимал из рук Розы, матери Люси, чашку с чаем.
Беглый взгляд на их гостиную мигом раскрывал состояние и положение хозяев.
Богатые, но не светские. Скорей всего, нажили капитал на торговле и совсем
не книгами, а, например, куриными лапами или свиными копытами. Все тут
выглядело, как говорит Николеттина домработница Тася, ?богато?. Бронзовая
люстра, весящая, наверное, пуда два, с ужасающими хрустальными подвесками,
лакированная, скорей всего немыслимо дорогая мебель, красный кожаный диван и
такие же кресла. Зайди Николетта в такую квартиру, она бы потом на улице
скривила носик и заявила:

- Фу, какая вульгарщина!

А это, господа, самое страшное обвинение в устах светской особы. Можно
быть бедным, не беда, в конце концов, позволительно выглядеть немного
смешным и неуклюжим, но вульгарным никогда.

Роза подвинула мне чашку из сервиза ?Мадонна?. Перламутровый фон и
картинка из жизни крестьян восемнадцатого века. Пастушок играет на свирели,
пастушка внимает ему, оттопырив ножку. Варварское великолепие. С Николеттой
бы приключились корчи при взгляде на эту посуду.

- Ну, повеселились? - поинтересовалась Роза. - Что слушали?

- Баха, - сказала Люси.

- Моцарта, - одновременно выпалил я и растерялся. Надо же, как глупо, мы
не обговорили программу. Но Люси мигом нашлась:

- Да, а во втором отделении давали ?Маленькую ночную серенаду?.
Восхитительно.

- Потрясающе, - добавил я, - волшебное произведение.

- Мне больше по душе Гендель, - заявила Люси.

- Дорогая, у вас безупречный вкус.

- Ах, так хочется теперь побывать в опере, - сказала Люси и быстро
глянула на меня.

- За чем же дело стало, милая? - подхватил я. - Завтра, к сожалению, я
занят, а вот через день с огромным удовольствием повезу вас в Большой.

- Спасибо, - потупилась лгунья, - если это вас не обременит.

- Для меня только радость сопровождать вас, - пел я.

Посидев с полчаса, я откланялся.

- Люси, проводи Ивана, - улыбнулась Роза и подмигнула мне, - не пойду в
прихожую.

Я натянул пальто. Внезапно спутница поднялась на цыпочки и поцеловала
меня в щеку.

- Спасибо, Ванечка.

- Пожалуйста, Люси, - в тон ей ответил я и ушел, ощущая на коже легкое
покалывание.

Девушке надо удалить усики над губой, сбрить или воспользоваться
специальным кремом.

На следующий день утром, около одиннадцати, я подрулил к медучилищу номер
девяносто два. В здании шли занятия, и в коридорах не было ни одного
человека. Я пошатался по рассохшемуся паркету и нашел то, что искал, дверь с
табличкой ?Библиотека?.

В тесно заставленной стеллажами комнате пахло пылью и старыми книгами. Я
вдохнул знакомый аромат и неожиданно ощутил прилив сил. Такой запах стоял у
отца в кабинете. Он хранил газетные подшивки и не разрешал домработнице
орудовать в этой комнате пылесосом и тряпкой.

За шкафами у окна обнаружился стол, за которым читала журнал женщина без