- Есть другие предложения? - командир приблизился на шаг, оставив бойцов за
своей спиной. - Выкладывай, рассмотрим.
В тот миг Шабанову и в голову не пришло, что это движение и громко
сказанные слова - сигнал к захвату. С поленницы на его спину обрушилась
тяжелая, цепкая туша, чья-то нога наступила на закольцованную руку и
последовал тупой, мощный удар в больное ухо. Безымянный палец давно и
окончательно онемел и потому он не ощутил момента, когда отделилась
"Принцесса" - успел увидеть ее летящей в луче фонаря и потом чьи-то руки,
жадно подхватившие желанную, таинственную невесту.
Отсчет времени он стал вести с этого мгновения. Через девять секунд его
отпустили, но уперли ствол в спину и стали куда-то толкать; на счете
семнадцать потух фонарь, Шабанов упал, запутавшись в ворохе сучьев и
пополз. Его тыкали винтовками и что-то кричали - должно быть, приказывали
встать, однако он упрямо карабкался по земле, зарываясь в кучу ветвей,
будто страус, прячущий голову в песок.
Взрыв громыхнул на двадцать четвертой секунде, и отблеск его напоминал
фейерверк: с неба долго потом сыпались звезды...
Тосковать по детству Герман стал сразу же, как только оно закончилось.
Произошло это потому, что из его жизни по Собственной вине и ребячьему
заблуждению почти выпало переходное, временное звено - юность, и сразу же
началась служба.
В девять лет он первый раз в жизни увидел военного, когда в поселок приехал
погостить чей-то племянник. Был он в звании старшего лейтенанта, все время
носил форму и, невзирая на летнюю жару, ходил в блестящих хромовых сапогах,
кителе и портупее, весь такой ладный, красивый и мужественный. Про него
говорили - офицер приехал! А спустя четыре года, когда Герман с отцом
поехали в город получать учебники для школы и, ожидая кладовщицу, зашли
поесть мороженого в кафе, случилось невероятное: дверь распахнулась и вошел
пацан в военной форме. Независимо и серьезно отстоял очередь, купил сразу
несколько порций и сел за столик. Все это время вокруг него толкались,
болтали и кривлялись такие же отроки в рубашонках и штанишках чуть ли не с
лямками; он же оставался строгим, неприступным и как бы отстраненным от
суеты. И все это время Герман просидел с открытым ртом, забыв о мороженом.
- Батя, - наконец шепотом спросил он. - А в суворовцы где принимают?
- Не знаю, должно в военкоматах, - ничего тогда еще не подозревая, объяснил
отец. - Давай доедай и пошли!
Через месяц он знал все о суворовцах и, не дожидаясь установленного
возраста, заявил родителям:
- Пойду в суворовское училище! Делают исключение и принимают даже с
седьмого класса, только надо похлопотать.
Отец попытался сначала объяснить, что берут туда детей офицеров, да и то не
всех, сынков больших начальников и прочих блатных, потом же притомился от
требований сына и заявил, что таких, как он, двоечников и балбесов, не то
что в суворовское, но и в армию-то не возьмут, велел выбросить дурь из
головы и сидеть дома. А у него тогда действительно был какой-то шальной
период: делать овчинные крылья из тулупчика и прыгать с крыши уже стало
поздновато, а летать хотелось невыносимо. Однако же нигде поблизости не то
что аэродрома не было - самолеты и те летали на такой высоте, что виделись
маленькими крестиками с белым хвостом инверсионного следа. Герман
чувствовал еще детский и непроходящий приступ отчаяния и жил тем, что
мечтал и фантазировал, не воспринимая реальности, где надо было учиться
так, чтобы не позорить родителей. Мать работала учительницей, страдала
головными болями, бессонницей и слабыми нервами, потому, выслушав заявление
сына, совершенно не педагогично добавила к отцовским аргументам
подзатыльник и отправила косить траву.
Родительское непонимание подействовало неожиданным образом: весь следующий
учебный год Герман получал одни пятерки, в том числе и по поведению, сдал
на отлично все экзамены за восьмой класс и сделал новый заход на отца с
матерью. В его разумении все складывалось отлично, за исключением одной
детали: поскольку оставлять дома его было не с кем, то в школу повели пяти
с половиной лет под личный материнский надзор, так что восьмой он закончил
в тринадцать с половиной, а в суворовское принимали с пятнадцати. Могли,
конечно, не принять по малолетству, и все зависело от того, сумеют ли
родители убедить начальников: ведь принимали же генеральских детей
возрастом еще моложе!
Отец не имел никакого образования, самоучкой освоил столярно-плотницкое
дело и благодаря матери давно работал преподавателем труда и физкультуры.
Но кроме того, с начала лета занимался заготовкой дров для школы, потом
сеном для подсобного хозяйства и к осени - ремонтом к новому учебному году.
На сей раз убедительных доводов отказать он не нашел, пообещал, что
похлопочет, но занятый с утра до вечера дровами - школа была деревянная,
старая, не натопишь - никак не мог выкроить дня, чтобы съездить в
райвоенкомат. Герман работал колуном неделю, вторую, третью и когда ни с
чем не сравнимый, сладковатый запах расколотой березы сделался ненавистным,
а напоминать родителю, что выходят все сроки, стало невозможно по причине
того, что сразу же наворачивались слезы, он замолчал.
А когда совсем приперло, когда оставалось несколько дней до окончания
набора в училище, отец все-таки собрался и поехал в город.
Сутки Герман просидел на дороге за околицей, поджидая его возвращения, и
мать угнала его на другой день домой чуть ли не с палкой, поскольку никакие
уговоры не действовали. Руками отец работать умел, но язык и речь у него
были мужицкие, суконные и жесткие, так что объяснить толком, почему его сын
жаждет учиться в суворовском, не смог, Выслушал доводы всех начальников, к
которым удалось пробиться, после чего ушел в рюмочную, там напился и снова
вернувшись в военкомат, популярно сказал все, что думает про тыловых крыс:
в то время шла война в Афганистане. Его увезли в милицию и выпустили только
утром.
Домой он пришел черный и грозный, молча запряг казенную лошадь, бросил
мотопилу в передок и поехал в лес пилить дрова. Основательно наревевшись на
сеновале, Герман в ту же ночь побежал в город за полсотни верст, прихватив
с собой метрики и свидетельство о восьмилетке. К открытию военкомата
(дежурный не впустил) он уже сидел на крыльце и ждал начальника побольше,
однако в тот день старше капитана с подбитым глазом никто не явился.
- Направьте меня в суворовское училище! - потребовал он с порога.
- Отставить! - бросил капитан. - Выйди и зайди, как положено.
- А как положено? - спросил Герман.
- Скажешь: "Разрешите обратиться, товарищ капитан?" Если разрешу -
обратишься.
Он вышел за дверь, потренировался немного и снова предстал перед
начальником.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан? Тот откровенно зевал, скучал,
курил уже не первую сигарету натощак, часто смотрелся в бритвенное
зеркальце, разглядывая фингал, и искал хоть какого-нибудь веселого
развлечения.
- Отставить! Не вижу блеска в глазах, вид не бравый и во рту мухи... спят!
Суворовец должен выглядеть молодцевато, докладывать громко и отчетливо. Еще
раз!
Герман терпеливо удалился, перевел дух, набрался ярости, словно перед
дракой, и снова открыл дверь.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан?!
- Не разрешаю! Чего орешь? В ушах звенит!
- Сказали, громко!
- И как стоишь? Пятки вместе, носки врозь, спина прямая, грудь развернуть,
подбородок вверх!.. Все сначала! Потренируемся!
С седьмого раза ему удалось войти, как положено, а может, капитану надоела
игра.
- Понял, что такое армия? - спросил он.
- Так точно! - крикнул Герман.
Лукьяненко Сергей
Прозоров Александр
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Роллинс Джеймс