- Что теперь будет... с Женей? - Он чуть не назвал ее так, как всегда думал
- "мягкой игрушкой"...
"Кукла Барби" накрыла его голову своим подолом, зашептала:
- Молчи! Тихо! Молчи!.. Женя ничего не узнает! Ничего не заподозрит! - В
голосе ее послышался сдавленный восторг. - А мы станем воровать! Это же
восхитительно - тайное похищение любви!..
Глеб целовал ее колени.
- Не хочу встречаться с ней... Только с тобой! Она открыла ему лицо,
присела.
- Поклянись, что не оставишь Женю! Клянись!
- Клянусь...
- Иначе ты раскроешь нашу тайну. А я не могу обидеть Женю, отнять тебя. Она
как сестра!.. А мы будем встречаться каждый день!
- И красть? - слабо воспротивился Глеб.
- Но ты же - воин! - воскликнула она. - Чингисхан! Ты победитель! Знаешь, я
про себя тебя так и называю - Чингисхан!
- А я тебя - "куклой Барби"!
Они рассмеялись над такой откровенностью, начали дурачиться, пока "кукла
Барби" вдруг не закричала в ужасе:
- Опаздываю на смену!! Проклятый капитализм!..
Через пять минут от нее осталось лишь ощущение - на губах, на ладонях и в
воздухе.
В тот день "мягкая игрушка" ничего не заподозрила, как, впрочем, и во все
последующие. Вернувшись со смены, она лишь предупреждала, что поспит
несколько часов, потому что устала. Он с удовольствием соглашался и готовил
ужин у нее на кухне, ходил на цыпочках, оберегая сон, и странное дело -
ловил на мысли, что любуется ею спящей, что ему нисколько не стыдно, что
нет ни раскаяния, ни протеста, и что ждет будущей ночи с нетерпением и
волнением, будто в первый раз...
И завертелось, закружилось это сумасшедшее колесо на два месяца. В короткие
часы, когда Глеб оставался один, подступало отчаяние. Он не мог
разобраться, что у кого крадет и крадет ли вообще, кого по-настоящему
любит, а к кому испытывает лишь сексуальное влечение. Много раз он говорил
себе, что попросту "запутался в бабах", что так жить нельзя - стыдно,
невозможно, подло, и много раз собирался признаться "игрушкам" либо
куда-нибудь исчезнуть и тем самым разбить этот замкнутый круг. Однажды уже
собрался ехать к родителям, для чего продал еще два ордена и купил билет,
но "кукла Барби" словно почуяла расставание и примчалась к нему домой,
отпросившись с работы, - "мягкая игрушка" тем временем беззаботно спала в
своей квартире.
- Не уезжай, - попросила она, заметив чемодан и его дорожный вид. - Не могу
жить без тебя... И Женя не сможет.
Знаток женской психологии мгновенно сломался и никуда не поехал. Но было у
него единственное утешение, причина, оправдывающая это бесстыдство: он
забыл Мариту, перестал даже думать о ней, и если вспоминал, то как
отдаленный полузабытый сон. Еще бы чуть-чуть, и тяжкая, горькая память
утратилась навсегда, вытесненная из сознания и сердца странной и порочной,
на его взгляд, любовью сразу к двум женщинам.
Утратил бы, но тут откуда-то явился Князь - сам Тучков, молодожен, который
будто бы собирался куда-то в свадебное путешествие. Пришел он не в
квартиру, а перехватил поздно вечером возле гаража, когда Глеб ставил
машину, причем сразу же предупредил о конспиративности встречи. Тучков
всегда был в плотной связке с Глебом, ибо, помимо всех прочих обязанностей,
званий, субординаций и должностей, каждый, кто принадлежал к "Молнии", имел
одну общую обязанность - рядового бойца, когда подразделение штурмовало
"объект". На этот критический кульминационный миг не существовало старших и
младших, командиров и подчиненных: все были в одинаковой экипировке, с
одинаковым оружием, в одном строю и цель имели единственную - победу.
"Рядовые" обязанности Головерова и Тучкова относились к снайперскому
искусству, и потому они всегда были рядом, выполняли обычную армейскую
работу, тонкую, ювелирную и страшную, потому что приходится видеть, как от
твоей пули погибает чья-то жизнь. Хоть и врага, но все равно - жизнь. Когда
из автомата и от живота - не видно, попал или нет, убил или пощадил. А тут
требовалось, помимо прочих премудростей, охотничье хладнокровие. Они с
Тучковым были братьями по хладнокровию.
Иные снайперы по старой традиции вели счет, который упоминался в служебных
бумагах, в аттестациях на присвоение внеочередного звания или награды; этот
же счет вел и Головеров, пока в теплотрассе приднестровского города Бендеры
не встретил Мариту - литовскую чемпионку СССР по пулевой стрельбе, наемного
снайпера "румын", на прикладе охотничьей винтовки "Барс" у которой было
семнадцать отметин, сделанных пилочкой для ногтей. Именно встретил, а не
взял с поличным, потому что не хватало воинского духа увидеть в стройной,
хрупком и очаровательной женщине врага. К тому же после артобстрела
обломками здания наглухо завалило люк теплокамеры, через которую Глеб попал
в городские коммуникации, и они вынуждены были около двух суток в полной
темноте ползать под землей, в грязной воде, по трубам, задыхаться от
сочащегося откуда-то газа и воевать с крысами. Они по очереди нагревали
севшие батарейки фонарика под мышками, чтобы посветить на часы и узнать
время. Сначала он водил Мариту, потом она водила его, поскольку прекрасно
знала расположение ветвей теплотрасс и по ним перебиралась из дома в дом,
меняя позиции. И в темноте привела к тайнику, где был спрятан еще один
карабин с оптикой и боеприпасами, незаметно достала его и уперла ствол в
грудь.
- Вспоминай Бога, русская свинья, - сказала она. - Сейчас тебе будет
смерть.
И это после суток блуждания под землей, после ночи, когда они полуспали,
полубредили, обнявшись и согреваясь друг от друга на холодной изоляции
холодных труб теплотрассы. Он посчитал это за шутку, за нервный срыв,
сумасшествие, ибо сознание отказывалось верить, что она выстрелит. Она же
выстрелила, и его спас инстинкт руки, мгновением раньше отбившей ствол.
Пуля разодрала кожу на шее и слегка захватила плечевую мышцу. Он отобрал у
Мариты винтовку, вставил ствол между труб и загнул его в крючок - так же
как у первого карабина.
Потом заставил ее перевязать рану и нагреть батарейки на своем теле. При
тусклом свете он разглядел те же черточки на прикладе, только не мог
сосчитать их количества...
О существовании Мариты никто в подразделении не знал, даже дед Мазай.
Появление же Тучкова как бы всколыхнуло и освежило память, хотя он тоже
ничего не знал, однако догадывался, что почти двухсуточное пребывание Глеба
под землей связано с какой-то тайной, глубоким переживанием, трагедией.
Догадывался, но из-за своего княжеского такта и воспитания никогда ни о чем
не спрашивал. Просто Тучков искал и добывал его из теплотрассы и заметил
тогда состояние души вышедшего на свет Божий начальника штаба. Головеров
уверял, что от света у него режет глаза и потому текут слезы. Князь кивал,
говорил какие-то слова и не верил, и потом, когда Глеб уже привык к свету,
но слезы продолжали бежать, он оправдывался, что это от боли, потому что
отдирают присохший к ране бинт. Князь опять понятливо кивал и успокаивал...
Все в подразделении знали, что он никакой не князь, а всего лишь столбовой
дворянин Тучков, но редко кто обращал на это внимание, ибо у него было
благородное княжеское начало. А потом, люди настолько уже отвыкли от
благородства, что любое его проявление казалось не менее чем княжеским...
Тучков увлек Глеба на пустырь между домами и без спешки рассказал все, что
получил и о чем просил дед Мазай. Вся эта история показалась Головерову
надуманной, какой-то фантастической в мирных, лениво-безразличных условиях
московской жизни. К тому же Тучков не мог объяснить, кто конкретно
устраивает тотальную слежку за бывшими спецназовцами и готовит их
похищение.
- Дед здоров? - на всякий случай спросил Глеб. - У него с крышей все в
порядке?
Князь был сильно озабочен и это язвительное замечание проигнорировал.
- Мне на "хвост" сели чуть ли не возле его дома. Спецы, но не наши
семерочники. Сидели так прочно, что в Москве едва отделался. Работают с
Белов Вольф
Лукин Евгений
Мурич Виктор
Херберт Фрэнк
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия