Чтение 21–й страницы книги ~Автономный рейд~

Конечно, ихнему населению это не нравится, конечно. У рабовладельцев
души тонкие и чувствительные. Конечно, наши отцы-командиры послушно
разъясняют, что зазря пострадавшие жители плодят мстителей-партизан. Но у
них, у командиров то есть, плохо получается. Тут ведь вот какое дело: те,
кто способен эти разъяснения воспринимать всерьез, быстро попадают либо в
землю, либо в рефрижератор. А выживают только невосприимчивые к подобным
словесам. Поэтому как наш Пастух действовал, когда надо было спешно куда-то
добраться? Он сажал на броню нашего бэтээра самого уважаемого местного
старика. Старейшину тейпа. И все ихнее мирное население знало: вторая пуля
-- старикова. И не было случая, чтобы при таком раскладе мы на засаду
напоролись. За что моя мама и я лично Пастуху очень и очень благодарны. Живу
вот.

Но -- правда: оккупация не победа, а затишье. Если его не использовать,
чтобы мирное население зажило по-человечески, чтобы научилось рабовладельцев
презирать и бандитов ненавидеть, ничего путного не будет. Но ведь у нас до
сих пор как: кого освободили из рабства, тех по телику показывают. А тех,
кто ими пользовался, их жен и детишек -- нет. Почему? Чтобы наши солдаты
зверьем казались. Так пацифистам проще. У них ведь тоже восприятие
черно-белое: вот пусть все будет хорошо, по закону, но без насилия. Ага.
Разбежался. Что-то не припомню гневных речей московских чеченцев против
рабства, как такового. А вот что антиконституционная регистрация в Москве их
возмущает -- слышал. Но о рабстве в Ичкерии они что-то помалкивают.
Законники. Может, поэтому и рабов в Чечне не регистрируют?

Суки.

Так их всех Пастух идентифицирует, уточняя: "Увидел ствол -- сади!
Пусть лучше его мама плачет, чем твоя".

Аминь.

И Аллах тоже, разумеется, акбар.

Очень мне его модель рая нравится.

x x x

Однако в том частном случае, возле Биноя, роли поменялись. Бандиты на
маршруте, то есть их цель -- идти к определенной точке; они пленных взяли,
что для партизан последнее дело, да еще -- женщин... А мы в тот момент в
роли партизан. У нас забота святая: мирное население от захватчиков спасти.
Задача при этом только одна: максимальный урон противнику, трофеи (пленных)
сгрести и -- ходу. Никаких территориальных притязаний. Ну и минус
партизанский -- тоже наш: времени в обрез. Потому что супостатам ничего не
стоит пленных порешить. Не обсуждая, но давая себе отчет во всем изложенном,
мы на это дело, на освобождение пленных то есть, шли с энтузиазмом.

Поэтому Пастух, рискуя чуть сильнее обычного, высадился с нами вплотную
к ихнему арьергарду и попер почти в лоб, связывая заслон. А майор Куликов,
тоже наш, спецназовский, со своими контрактниками во второй вертушке --
наперерез. Только у него не получилось. Задергалась, задымилась их машина, а
потом огненный столб на склоне -- и все. Мусульмане грамотно так отходят. Мы
им не нужны, и нам по всем канонам ловить уже вроде бы нечего, только баб-то
жалко. Свои ведь. Они за денежкой, квартирками и мужьями сюда приехали, не
за муками. И к тому же местность эту мы случайно хорошо знали: в прошлом
году чечены наш батальон тут, возле спаленной турбазы, крепко приперли, а
все потому, что одним хитрым распадочком воспользовались. Вот Пастух меня,
Боцмана, Артиста и еще одного бойца, Васильева, по нему и послал. Задачу
поставил ту же, что была у куликовского неудачливого взвода: обойти, связать
боем до подлета подкрепления. Партизанить, короче.

Остальные в это время должны видимость производить, будто наседают они
по обязаловке и вот-вот намерены отойти.

Мы вчетвером удачно большую часть пути прошмыгнули, а когда уже
чуть-чуть осталось, снайпер уложил Васильева, который шел последним. Я
сперва услышал, как он упал. Оборачиваюсь: полчерепа снесено, хрипит и
ногами сучит. Все. Остальное все вокруг тихо и неподвижно. Впереди -- голый
откос, поджимающий фактор времени, и совсем непонятно, где тот снайпер.
Слева ложбинка, еще с прошлого раза выжженная, извивается. Я -- туда, потому
как мельче и юрче. Пыхчу вверх, вдруг слышу бряк какой-то за спиной и мушку
меж лопаток чую. Я на такую ситуацию уже тренирован -- мигом руки вверх,
встаю, рот набок, чтобы поиспуганнее казаться, и поворачиваюсь. А сзади --
пацан.

Натуральный мальчишка лет четырнадцати, палец на курке карабина, вторая
рука, держащая цевье, удобно так локтем на камушек опирается, левый глаз
прижмурен. Он только чуть-чуть промедлил. Потом рассмотрел меня: маленького,
не выше его самого, дрожащего, ну и перестал щуриться. Размечтался пленного
привести. Денежку, может, потом за меня слупить. Встал, дурачок, винт у
пояса держит, стволом дергает -- брось автомат, мол. Моя рука машинально
действует. Вроде просто снимаю лямку своего АКМ, но прихват такой, что мне
его срезать -- полсекунды.

И вдруг мне как голос в ухо: "А _зачем_ этот парнишка тебе встретился?"

Про жалость не буду. Маленький он там или большой, не с ним воюю, а с
его карабином. Какая разница, сколько лет тому пальцу, который на курок
нажмет? Не будь этого вопроса -- "зачем?", я бы его срезал и не каялся. Но
коль вопрос проявился, всякие "почему" побоку. Все еще "панически" дрожа,
откладываю автомат подальше. При этом движений делаю много, беспорядочных и
суетливых. Чуток жду, а когда ствол его карабина пошел вниз, взвиваюсь в
косом прыжке и врезаю ребром сапога мальчишке в грудь. Он -- на спину,
головой о камень. Я его винтовку отбросил, посмотрел: еще дышит. Опять-таки,
думаю, раз он мне для чего-то нужен, надо тащить. Зачем -- не ведаю, но раз
нужно... Руки-ноги стянул, на хребет взвалил и -- дальше. Карабкаюсь,
задыхаюсь. Возле гребня опять крутая голая плешь. Делать нечего. Без ноши я
бы ее втрое быстрее, зигзагами, проскочил. Но -- тащу. И тут на полпути
снайперская пуля. В метре от головы -- так каменной крошкой и брызнула.
Вспотел я так, что аж в сапогах захлюпало, но не верю, что он просто
промахнулся. Пугает! Чтобы просто пацана пожалел -- вряд ли: война. Но коль
он мажет, то, не тратя сил на петли, жму прямиком. Он еще пару раз пугнул,
даже ляжку мне задел, но это я уже по другую сторону гребня заметил.

Скатился за гребешок, вижу внизу теток наших -- табунком сбились. И
всего двое "чехов" с ними. Один причем какую-то уже завалил и жизнерадостно
трахает. Судя по мордам и чалмам -- иноземные. Арабы какие-то. Мусульмане --
они ребята горячие, когда на бабу залазят, так просто живут этой минутой.
Впрочем, как и все другие наемники тут: никто ж точно не знает, какая именно
у него минута выдастся последняя. Но мусульмане -- разговор особый. В
мусульманских краях острейший дефицит на свободных баб. Больших денег там
это удовольствие стоит. Для них женщины, что для наших -- водка. Если б наши
ящик белого отхватили, неужто не остограммились бы первым делом? Мусульмане
сами почти не пьют и наемникам своим запрещают. Больше о малодоступном для
них сексе мечтают. Вот и напарник трахальщика -- не столько стерег, озираясь
по сторонам, сколько бесплатной эротикой наслаждался. Сплошная заря
цивилизации, естественный отбор: победитель урвал самку и спешит осеменить,
пока цел. Война.

Мальчонку я сбросил в ложбинку, так, чтобы и скатиться не мог, и не
нашумел. Сам же проскользнул вниз, быстренько от сторожей избавился, а баб
матюгами и пинками назад погнал, к Боцману с Артистом. Однако тетки не
хотели в сторону стрельбы бежать. Как своего увидели, так сразу же и
возомнили, что кого-то интересует их мнение. Вот есть у баб нутряная
потребность права качать -- с теми, кто им это позволяет. Только что стояли
и ждали, не рыпаясь, пока их разложат, а стоило русскому мужичку появиться
-- и закудахтали. В основном о том, что, мол, лучше бы отсидеться в
кустиках. Да и мой невзрачный вид уверенности в них не усилил. Но когда они
узрели здоровяка Боцмана, когда Артист им лучезарно обрадовался,
воодушевились и зашевелили задами охотнее.

...Я так и не знаю точно, почему та снайпера меня упустила. Потом мы на
ее лежке нашли осколки зеркальца со следами пудры -- от косметички. Бабы
есть бабы, они чего только с собой не таскают. Однажды возле одной
снайперши, разметанной прямым попаданием, мы нашли целехонький маникюрный
набор, инструментов на тридцать.

Боцман, романтик, теорию выдвинул, что снайпера та -- мамаша или сестра
моего юного пленителя и он у нее -- последний. Не знаю. Да и плевать. Мне
другое существенно. Опять подтвердилось: каждый, кто мне попадается под Его
присмотром, может от чего-то или кого-то меня заслонить. С тех пор я
стараюсь твердо придерживаться пределов необходимости. Убийства в
большинстве случаев от "почему". Для будущего же, ради "зачем", они
бесперспективны. Потому что ничего не дают, а только отбирают. И жизнь, и
возможности.

x x x

Помалкивая в ожидании, когда Полянкин родит что-нибудь конструктивное,
я слушал его вполуха. Сосредоточился на попытке разглядеть хоть какой-то
смысл в этом ералаше с кейсом, подпольем, сексом, шантажом и грузинскими
драгоценностями. Искал хоть какую-то взаимосвязь, позволяющую высчитать цель
событий. Еда помогла, информация отвлекла, и мысли о зеленоглазой куда-то
нырнули. Утихла смута, возникшая от желания опять ее увидеть и
почувствовать.

Понять -- "зачем" для меня означало выяснить, как мы все в этой истории
взаимоувязаны. Что мне-то самому делать -- и в первую очередь сейчас, и
вообще. Зачем мне Полянкин с его страстным желанием наложить лапу на деньги
покушавшихся на Шеварднадзе? И зачем те, кто заготовил эту бяку, наше "MX
плюс" выбрали?

-- ...придется тебе мне помочь. Не даром -- ручаюсь, что свою долю
получишь. Только не вздумай дурить: кроме видеопленки, которая тебе срок за
изнасилование гарантирует, будет еще и трупешник. С тем ножичком, который ты
на руке носил, -- это верное пожизненное. Или пуля при попытке к бегству.
Если вынудишь... С другой стороны, все, что у меня есть, в твоем