Чтение 21–й страницы книги ~Флегетон~

наконец, меня провели в святая святых - огромный кабинет, набитый хитрой
медицинской механикой.

Светило заговорило со мной по-французски, и у меня отлегло от сердца,
поскольку, будь он германо-швейцарцем, мне пришлось бы говорить с ним
по-немецки. А мой немецкий, после трех лет Германской войны, приобрел
несколько окопный оттенок.

Меня долго оглядывали, ощупывали и остукивали. К счастью,
персказывать свою илиаду мне не пришлось - видать, полковник изложил все в
письме. Затем владелец кабинета что-то долго писал в чудовищного вида
гросс-бухе, а потом самым естественным тоном поинтересовался, есть ли у
меня деньги.

Я бодро вытащил свой тощий бумажник и спросил, сколько я ему должен
за визит. В ответ светило рассмеялось, назвало меня шутником и пояснило,
что деньги требуются не для оплаты визита. Деньги нужны будут в
швейцарском санатории, куда меня следует направить, и, по возможности,
немедленно. Приблизительная сумма была мне тут же названа. Естественно, не
в лирах и, само собой, не в рублях, выпускавшихся казначейством Русской
Армии.

Я замешкался с ответом, и светило повело речь о том, что, в конце
концов, мое командование должно мне помочь. Что, насколько он понимает, я
заслуженный офицер, ветеран войны, имею награды... Он готов написать
господину Врангелю...

Я не стал дискутировать эту тему, а он, качая головой, настрочил
целое послание нашему эскулапу, затем последовала целая серия рецептов и
советов относительно режима дня и питания. Я выслушал его до конца, после
чего предложил ему ответить прямо - сколько мне осталось.

Он долго молчал, а потом сказал, что об этом не говорят даже
смертельно раненым. А мне просто надо лечиться, в Швейцарии же это будет
быстрее. Я кивнул и повторил вопрос. Он долго мялся, мне даже стало жаль
его, но в конце концов, после десятка оговорок, приговор был назван. Я не
буду его записывать. Все мы ошибаемся, в том числе и светила. Может быть,
он ошибся, и я проживу еще сто лет.

Мне было очень важно узнать еще одну существенную подробность. Тут он
ответил сразу. Это даже замечательно, поскольку валяться без рук , без ног
в Голом Поле я не хочу. Тогда уж лучше сразу.

После этого я часа два гулял по весеннему Истанбулу, поглядывая на
белые дувалы, резные двери и редкие деревья, так похожие на те, что растут
у нас в Крыму. В конце концов, я махнул на все рукой и решил провести
остаток дня с большей пользой, а посему отправился в местный Музей
Древностей. Когда я был здесь в последний раз перед войной, его только
собирались открывать, и наши турецкие коллеги постоянно обращались в
Русский Археологический институт за консультациями.

Музей работал, но был почти пуст. Это было даже к лучшему, мне никто
не мешал, и я отвел душу - осмотрел неплохо составленную экспозицию,
которая была, конечно, беднее, чем античный отдел Императорского Эрмитажа,
но выглядела вполне достойно.

Кое-что было знакомо. Некоторые экспонаты мне показывали еще до
войны, а одну надпись на скверном малоазийском мраморе я приветствовал как
старую знакомую. Уж ее-то я знал. Решив себя проверить, я не стал глядеть
на мрамор и, закрыв глаза, прочитал про себя весь текст. С указанием двух
лакун и ошибки резчика. Открывать глаза мне не очень хотелось - все-таки
пять лет войны, контузии, и я мог ошибиться. Но - нет, такое не
забывается.

Затем я прочел сопроводительный текст, чуток поморщился - можно было
написать полнее, и тут только заметил, что рядом со иной стоит молодой
симпатичный турок, естественно, в феске, зато в костюме и при галстуке.
Турок вежливо поклонился и спросил по-французски, не может ли он
чем-нибудь помочь господину офицеру. Ну, хотя бы прочитать и перевести эту
надпись.

Я поблагодарил его, заметив, что эту надпись мне уже доводилось в
свое время переводить и даже публиковать. Правда, перед этим пришлось
лично выламывать ее из стенки полуразрушенного дома на окраине Конии. А
еще ранее - совать бакшиш двум сарбазам, чтобы те закрыли глаза на эту
акцию.

Турок вежливо выслушал и сказал, что, насколько ему известно, эту
надпись опубликовали профессор Кулаковский и его молодой коллега по
фамилии... Тут последовала пауза, но фамилию он воспроизвел верно. Но,
добавил он, ему также известно, что господин Кулаковский умер.

Я представился. Он чрезвычайно удивился, поглядел на мой далеко не
академический вид с некоторым сомнением, и тогда я, отвернувшись от
надписи, прочитал ее целиком, на этот раз вслух. А затем указал на две
ошибки в висящем рядом французском переводе.

Турок оказался господином Акургалом, заместителем директора по
научной части. Я тут же был отконвоирован в его кабинет, напоен настоящим
турецким кофе и засыпан вопросами. Господина Акургала интересовала масса
вещей: от того, почему мы с профессором Кулаковским датировали эту надпись
второй четвертью третьего века от Рождества Христова, до того, где теперь
его русские коллеги, с которыми из-за этой ужасной войны прерваны все
связи. И над чем теперь работает античный отдел самого великого музея мира
- Императорского Эрмитажа.

С надписью было проще: я указал на особенности написания "тэты" и
"эпсилон", посоветовав заглянуть в "Корпус грекарум", где есть точные
аналогии. Про Эрмитаж я знал лишь, что с 18-го там располагалась питерская
чека, которая, вероятно, и работает с его сотрудниками. Ну, а насчет
коллег... Видит Бог, я и сам хотел бы знать, что с ними случилось.

Профессор Кулаковский умер, не дожив, к счастью, до Армагеддона.
Академику Федору Успенскому, однофамильцу моего поручика, повезло меньше -
он умер от голода весной 18-го. Михаилу Ивановичу Ростовцеву удалось,
кажется, уехать за границу. Туда же успел вырваться в 19-м и профессор
Виппер. Об остальных я ничего не знал. Впрочем, я спросил, помнит ли он
публикации профессора Лепера.

Господин Акургал всплеснул руками и гордо заявил, что знаком не
только с публикациями, но и с самим господином Лепером, что он гордится
этим знакомством; и я его очень обяжу, сказав, где сейчас господин Лепер и
как его найти.

Я объяснил ему, как найти господина Лепера. Господин Акургал
испуганно поглядел на меня, и несколько минут мы оба молчали. Затем он
поинтересовался, где и над чем работаю я. Когда я объяснил, где и над чем
я работаю, господин Акургал заявил, что это неправильно, даже
правительство Его Величества Султана считается с тем, что специалистов по
древней истории в мире не так уж много. И даже если, от чего храни Аллах,
войска Кемаля войдут в столицу, он и его коллеги могут быть спокойны, -
Кемаль-эффенди - европейски образованный человек. И он, то есть господин
Акургал, не может понять, как правительство большевиков смеет так
относиться к русским историкам, которых он и его коллеги всегда считали
своими учителями.

Я даже не улыбнулся, слушая эту несколько цветистую речь. Многого
здесь не могут понять господа турки с их верой в европейскую
образованность.

Между тем господин Акургал оставил велеречивый слог и заговорил
вполне по-деловому. У них нет свободных штатных должностей. Зато у них
есть ставка консультантов. Конечно, господин директор - человек с
некоторыми предрассудками, но даже он не откажется от услуг бывшего
сотрудника Русского Археологического Института.

Я поправил его, заметив, что был лишь сотрудником вне штата, но
господин Акургал уже допивал кофе, явно собираясь направляться к
директору. На какое-то мгновенье я подумал, как это было бы хорошо. Может,
этот швейцарец ошибся, и у меня есть еще несколько лет. Тихий музей,
который через некоторое время вполне может стать серьезным научным
центром... Можно связаться с теми из коллег, кто сумел уехать... Можно
даже попытаться разыскать что-нибудь из фондов и коллекции института...

Я помотал головой, отгоняя наваждение. Поздно. Еще бы пару лет
назад... Правда, как раз два года назад мы вели бои на подступах к
Донбассу...

Господин Акургал решил, вероятно, что я претендую на нечто большее,
чем место консультанта, виновато развел руками и просил обязательно зайти
через несколько дней. Я поправил френч и сослался на служебные
обязанности, которые едва ли позволят мне часто бывать в Истанбуле.

Эта беседа несколько успокоила меня. Во всяком случае, я отчасти
пришел в себя. Ну что ж, Института нет, но есть господин Акургал и его
молодые коллеги. Есть даже Кемаль-эффенди, ценящий европейски образованную
интеллигенцию. А эта надпись на скверном малоазийском мраморе все равно
впервые была издана в ежегоднике "Известия Русского Археологического
института в Константинополе" профессором Кулаковским и выпускником
Харьковского императорского унивеситета Пташниковым.

В Истанбуле мне было делать больше нечего. Конечно, я мог бы зайти на
улицу Де-Руни, но сегодня меня там не ждали. Тем более , в последний раз
Яков Александрович явно что-то недоговаривал. А между тем, я к этому
никаких поводов не давал.

Я пересчитал лиры, и решил перекусить в каком-нибудь приличном
ресторане. В конце концов, будет что вспомнить в нашей офицерской столовой
за ужином. Нет, спасибо, конечно, господам французам за продукты, но лучше
бы они ели их сами.

Трудность была в том, что приличный ресторан в Истанбуле - это не
Музей Древностей. Где находится Музей, я знал, а вот с приличными
ресторанами дело обстояло сложнее. Я уж совсем было собрался спросить об
этом самым наглым образом у первого встречного британца, но затем в голову
пришла иная мысль. В конце концов, не торчать же одному за столиком,
пережевывая шашлык по-карски или азу-измит. И я направил свои грешные
стопы к гимназистке седьмого класса.