любовно вычищен, лишь на обушке - несколько темных вмятин-оспинок. Что еще
ты должен вспомнить, пока не упал этот топор?
радостен, и на веселые крики сошлись все, кто мог еще в задавленном
страхом городе. Впервые за последние недели глашатай возвещал не казнь, а
прощение. Милость и прощение, коих удостоился виллан Вудри, известный
многим под разбойным прозвищем Степняка; он, образумившись,
споспешествовал властям в захвате богопротивного вожака бунтарей, и тем
обелил себя, уберег от кары и удостоился дворянского звания. Но, - ликующе
возвысил голос глашатай, - оный Вудри, проявив истинное благородство,
свершил и большее. Неисповедимыми путями он уберег, и спас, и сохранил, и
представил ко двору императора дщерь дан-Баэлей, единственный росток
достойного рода. И посему, как верный и высоконравный, заносится помянутый
Вудри со всеми потомками своими в матрикулы сеньоров по Шелковой Книге
Баэля, получая землю и герб! И да будет сие назиданием каждому и памятью о
том, что воздается смертному по делам его! Но последние слова глашатая
заглушил крик седовласого простолюдина. Он потрясал кулаками и выкрикивал
бессильные проклятия. Вокруг него опустело, люди расступились, и внезапно
кто-то сдавленно ахнул: "Глядите, Ллан", и сразу же сквозь покорную толпу,
раскидывая людей, как валежник, бросились стражники...
Вместе с ветром в щели несло трупным смрадом; даже не видя, можно было
понять по вони и хриплому карканью, что вдоль дороги стоят виселицы и что
виселиц этих много. Совсем одного увозили его из Восточной Столицы: всех
остальных, видать, уже перебили, а кого не убили еще - выловили.
пленных, прибереженных специально для этого дня. А Ллана не убили на
месте, чтобы не портить сочную приправу к празднику сеньоров: зрелище
гибели отца мятежей, ненавистного едва ли не больше, нежели сам Багряный.
Ведь тот - непостижим. Ллан же понятен. И ненависть к нему тоже понятна и
проста; тем сладостнее станет его казнь...
шеи приспущенные петли, и за концы веревок ухватились кольчужники.
подобравшуюся толпу и вздрогнул: прямо против него, на высокой скамье,
близ императора, восседал Вудри в золоченой накидке с гербом - драконом на
лазоревом поле. Сидел и небрежно обнимал левой рукой худенькую
светловолосую девушку, вернее, еще девочку - подростка. Глаза их
встретились, и Вудри, скривив губу, пожал плечами - слегка, почти
незаметно; пожал плечами и улыбнулся, отвечая на пристальный взгляд
осужденного.
милости и через брачное таинство, провожал мятежника без ненависти; имей
он в душе больше веры - попросил бы Вечного о милости к дураку.
плаху.
жгло, болью сводило скулы:
подпрыгнул и заиграл перед глазами.
последний раз взглянуть на высоко поднявшееся солнце, которое пригревало
его спину и обнаженную шею. Какое оно, солнце? Ведь он, звавший людей к
Солнечному Царству, в последние годы ни разу не вскинул голову, чтобы
посмотреть на ясное предвечное светило...
помахал квадратной ладонью толпе, и пошел вниз по ступеням с видом
человека, хорошо и полезно поработавшего, а тот, второй, в колпаке, отошел
от жаровни к столбу - и толпа затихла, будто уже и не помнила о только что
спрыгнувшей в корзину голове. Люди замерли, почти все развернулись к
почетной трибуне; кому же не интересно поглядеть, как радуется император?
Только немногие не сделали этого, и в их числе - я: мне плевать хотелось
на императора и на его радости, но главное, я боялся встретиться взглядом
с девочкой в голубом, с юной супругой свежеизготовленного графа Вудрина; я
боялся, что, увидев, она спрыгнет со своей скамьи и побежит ко мне,
боялся, хотя отлично понимал: меня не разглядеть в море голов, я очень
далеко от трибуны, и, в конце концов, она навряд ли может хоть что-то
видеть сейчас.
гораздо больше тебя самой, девочка, если уравновесило великий мятеж. Ты
сидишь, и смотришь пустыми глазами, и ждешь меня, а я... я продал тебя.
Продал, и хуже того - струсил; назвал улицу, дом, и за тобой пошли, но без
меня: я боялся смотреть тебе в глаза...
тебя, это была окончательная цена... Они знали, что ты жива, и искали, а
мне нужно было купить кого-то в стане Багряного, чтобы бунт закончился
так, как всегда кончаются бунты... И я прав, потому что машину нужно было
остановить любой ценой!
говорил с Нуфкой об этом, но ясно было, что и его судьба тоже входит в
цену, хотя и довеском; надеюсь, что он, верный слову, отдал тебя не просто
так и дорого продал свою жизнь; его убили из-за меня, но уцелеть он не
мог, потому что солидные люди, делая свои дела, обходятся без ненужных
свидетелей, а Нуффир - солидный человек...
дал клятву беречь тебя, сестричка, и ничто не заставило бы его эту клятву
нарушить... А ты уже была продана, продана очень дорого - и что значила
для тех, кто тебя купил, еще одна старая жизнь... Но я нрав даже в этом,
потому что здесь уже не до чистоты рук, если машину нужно было остановить
любой ценой!
интересе впрямую; надо думать, они решили, что я - из людей императора, а
вся одиссея моя - лишь преамбула к торговле и предложению столь
безусловной гарантии, как дочь почти напрочь выбитых дан-Баэлей...
дней своих... но он, в конце концов, был стар, ему уже недолго
оставалось... да и не знал же я наверняка, что люди Нуфки займутся им! А
Олла, что ж... она родилась графиней и останется ею, ей жить здесь... И я,
в сущности, ничего не изменил, я вошел в ее жизнь и исчез из нее, это было
неизбежно... А я очутился здесь лишь потому только, что машину нужно было
остановить любой ценой!
даже сумел не сорваться, когда увидел ее, а рядом с ней - Вудри, который
ее купил. Я ненавидел его, его мясистые губы, его довольную ухмылку - но
понимал в то же время, что не имею права на ненависть, что ненависть эта
есть лишь потому, что он ее купил... но он-то всего лишь купил, а продал
я!
людских костях свое холодное царство логической справедливости... кости
все равно лягут, но так уж повелось, что крестьянские бунты кончаются
колесами и кольями, тут я ничего не могу поделать...
штатного сотрудника, и отпуск; Серега хлопнет меня по плечу, а я смогу
выставить ему ящик "Наполеона"; а еще я могу съездить на Фрязино-IV и
поцеловать Аришку, а потом рвануть чуть дальше и дать по морде кому
следует... все это я могу, но это мои дела, земные дела...
помощник его вынул из жаровни длинные иглы и подошел к киберу, и воткнул в
щели забрала рдеющие стальные острия... И все мои доводы стали шпиком,
потому что в небо над площадью ввинтился жуткий, невероятный, выматывающий
душу _Ч_е_л_о_в_е_ч_е_с_к_и_й_ вопль. Визг! Крик!! Вой!!!
просмоленных канатов, а из-под забрала двумя струйками сочилась кровь.
Человеческая кровь, едва заметная, но все-таки более темная, чем багряные
латы, он выл и бился у столба, а пламя уже подбиралось к нему, и лизнуло,
и охватило полностью... доспехи вздулись, багряный суперпласт почернел и
растекся бесформенной массой, из которой внезапно пополз, мешаясь с