внутри самолета, а только вместе с ним.
умереть, а с нею жить? Я тоже хочу жить с тобой. Пусть не все время, но
когда мы вместе, я хочу жить, а не умирать, понял? И больше не предлагай
мне умирать, я не хочу.
было и следа от солнечного дня, лил дождь, истошно выл над летным полем
ветер, но все теснились, стремясь как можно быстрее на трап, который
пришлось ждать слишком долго.
бронежилетов длинных шинелях, в насаженных торчком поверх ушанок касках, с
автоматами, косо лежащими на высоких грудях - словно чудовищные бабы на
чайник. Офицер в пятнистом бушлате останавливал некоторых из прилетевших,
проверял документы.
еще будет время, дадут и нам слово..." На его документы глянул
невнимательно, потом сообразил: "И вы, конечно, туда же... Ладно".
негромко, косясь на шофера: "Этот... военный... Как будто пригрозил. Как
ты думаешь, не могут сообщить на работу?"
сигарету наружу, пожал плечами: "Ну, сообщат. А что, собственно,
криминального? Едешь на встречу с друзьями, по официальному приглашению, я
- по своим делам... На нас не написано, что мы вместе. Так что и огласки
никакой бояться не надо. Или ты боишься чего-то еще конкретного? Не бойся,
девочка, не бойся... Нам уже поздно бояться".
ни по поводу их русского языка, ни по поводу их принадлежности к
метрополии. В лифте, как в гостиницах всего мира, стоял запах хорошего
табака и парфюмерии, сияли темные зеркала. В номере шумело отопление, по
телевизору передавали концерт из фрагментов старых фильмов. Вдруг -
все-таки другая страна! - показали кусок из "Blues brothers". Пел,
нескладно, по-слепому двигаясь, великий Mister Ray Charles. Он играл
продавца в магазине музыкальных инструментов, слепого продавца, у которого
пацанята пытаются стырить гитару. Намеренно не попадая, а только пугая,
гений стрелял на звук, и одновременно играл на электропиано, и пел,
неловко дергаясь, склоняясь и распрямляясь над клавишами... Genius sings
the blues.
выключая телевизора, пошел в ванную.
управления каким-то важным прибором, - холодная до упора, горячая до
предела терпения, опять холодная, опять горячая, опять... Пульт управления
телом.
все-таки это их гостиница! Не разворовали, хотя открыты уже давно.
оставила следов.
и помоложе. Но еще вопрос, было бы это лучше или нет... Каждому идет
какой-то возраст, ему, видимо, больше всего подходит не юношеский.
дружелюбие. Чужие люди... Может, рюмку коньяку? У нас это еще возможно.
Спасибо. Еще одну? Одну, спасибо - и все... Чужие, чужие люди, пустой
разговор... Знаете, господин москвич, теперь это уже непоправимо. Вы
понимаете нас, надеюсь? Мы, балтийцы, уже никогда не сможем быть с вами на
ты, я правильно выразился? Давайте выпьем с вами эту рюмку коньяку, но не
будем лгать друг другу о дружбе...
бы, если бы они привезли ее в гостиницу пораньше. Конечно, они не отпустят
ее одну... Трудно привыкать ждать любимую, которой угрожает настоящая
опасность, подумал он.
собой.
бесконечная программа, а может, телевизор был настроен на заграничную
передачу, кто их знает, что здесь теперь возможно...
ужасно, сказала она, но глаза сияли. Знаешь, так здорово все прошло, и,
по-моему, я всем понравилась. Как я выгляжу, правда, хорошо? Правда, я
хорошенькая? Они говорили такие добрые слова, такие милые люди. Знаешь,
один, такой пожилой дядька, поцеловал меня прямо во время записи.
Смотрите, я целую русскую, и мы оба живы, говорит, и все засмеялись, а мне
перевели. А ты опять пьешь? Ну зачем? Будешь глупеть, болеть, и я тебя
брошу, я терпеть не могу пьяниц, мне их даже не жалко...
последние капли в стакан, выпил. Разлепил стянутые от коньяка губы.
снится, поняла? Это сон, ничего этого нет и быть не может, мы не прилетали
сюда, просто мы с тобой у себя дома, это наш с тобой дом...
тогда не сон?..
изо всех сил.
темный воздух, в звоне, доносящемся со всех сторон, - осколки выбитых
оконных стекол выпадали после выстрела еще какое-то время - он кричал,
забыв обо всем, кроме ее жизни: "Нет! Нет! Нет!" И, столкнув ее на пол,
навалившись, прикрывая, глядя в ее невидимое лицо, повторял бесконечно:
"Нет... нет... нет..."
самолете.
выживем - ведь это же я все придумываю, в конце концов.
сбоку, следом цепочкой три, следом опять одна чуть сбоку.
фонарями и сиренами.
летели, в тишине поглощали они дорогу - черные колесницы власти - в
тишине...
настоящие бомжи, прежде всего бросились шарить по припасам. Нашли
консервы, крупу, подсолнечное масло, старую, с рассыпающейся спиралью
электрическую плитку. Спираль скрутили удачно, Юра мгновенно приготовил
еду. Голодны были отчаянно, вторые сутки не выходили на люди -
подстраховывались от случайного памятливого на лица встречного. Теперь ели
ссохшегося лосося с гречневой кашей, политой подсолнечным маслом. Дай Бог
здоровья, хорошие люди оставили, сказал Юра. Сергей привычно по
зековско-солдатски сел на корточки у стены, закурил, экономно, глубоко
затягиваясь.
изумился Сергей, с проклятьем швыряя микроскопический, обжегший пальцы
окурок в холодный зев нерастопленной печи. С ума сошел?! А баб наших они
нам так отдадут, за то, что стрелять толком не умеем? Или за то, что нам
одного из них же, который им почему-то мешает, жалко стало? Нет, это не
игра... Юльку я у них вытащу, хотя бы для этого пришлось замочить все
начальство в мире...
исправно готовился к драке и даже не подумал, чем она кончится.
послушаем Володю, Сережа, ты ж, наверное, согласен, что он побольше нас с
тобой просек эту жизнь.
Рыжие кудри отросли и спутались, но и они, и рыжая щетина необъяснимым
образом придавали ему дополнительный модный шарм - жиголо не истребить
образом жизни советского бездомного ханыги.
и вообще вряд ли оставят кого-либо в живых после дела, сказал Олейник.
Неужели это не понятно? Нас уберут всех до единого, и бедную свою
американочку ты если и увидишь, то лучше бы тебе не видеть ее в том ужасе,
который нас ждет.
уже и от Гали? Не думаю, не похоже на тебя... И если мы не сделаем дело,
отпустим его машину, нам что, легче будет своих выручить? Ты ж знаешь, я
Корнев Павел
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Гюго Виктор
Лукин Евгений
Громыко Ольга