камера ему досталась. Куда ни протянешь руку - всюду наткнешься на стену.
Здесь даже нельзя было лечь на пол. Либо стой, либо садись, подтянув
колени к подбородку. Костя сел - так все же удобнее.
пропитались серой тоской. Их было вроде бы и немного, мыслей, но одна
тянула другую, а та третью, и еще, и еще, и снова о том же.
нет. С этими мечтами можно распрощаться навсегда. А ведь еще бы немного...
Эх, если бы не идиотская затея с куревом! Ну чего ему стоило не пойти на
тренировку? Лучше бы Рыжова лишний раз погонял, как советовал Серпет. А
ведь, наверное, Серпет советовал не просто так. Он ведь что-то знал. Или
догадывался.
что ребят он больше не увидит. Какое бы ни избрали им наказание - все
равно разошлют по разным местам.
и с тоской ждут утра. А утром... Об этом не стоило думать, но сколько
Костя ни отгонял мысли, они все равно вползали непрошенные, едким дымом
заволакивали сознание, и картины сменялись одна другой - и ничего с ними
не поделать.
выведут в зал. Стулья заранее сдвинут к стене, чтобы не мешались. Ребят
выстроят в шеренгу у другой стены. Они встанут по стойке смирно, не
шевелясь, неподвижностью скрывая страх и распаленное любопытство. Все - и
Рыжов, и Царьков, и Галкин, и конечно, Серега Ломакин. Завтра он, наконец,
дождется своего - на рукаве его куртки появится нашивка Временного
Помощника. Именно его и выдвинут, больше некого. Не случайно он все время
чего-то ждал, таился. Может, он и будет завтра строить Группу - потный,
суетливый от радости, гордый оказанным доверием, ошалевший от открывшихся
перспектив.
цинковое ведро с длинными тонкими прутьями. Серпет, а может, тот самый
начальничек в белом халате, зачтет приказ. Потом Наблюдательницы приведут
его, Костю. Прозвучит команда - резкая, четкая, отданная тем самым
железным голосом. И ничего не поделаешь - не драться же с ними со всеми.
Придется, стянув трусы до колен, лечь животом на холодную скользкую
скамейку. И каждым нервом чувствовать, каждой клеточкой кожи ждать, как в
замершем воздухе просвистят розги, жадно врежутся в тело. Боль - ладно,
шут с ней, ее, наверное, можно вытерпеть, но позор... После такого позора
нельзя жить. А ведь еще придется сползать со скамьи, натягивать трусы на
горящее тело. Кстати, все это может случиться и не раз. Он ведь слышал
рассказ об одном мальчишке, который что-то такое натворил по-крупному, и
его целый месяц водили по всем Группам, и в каждой пороли. Публично. В
назидание остальным. Сейчас Костя уже не помнил, кто и когда все это
рассказывал, но сама история впечаталась ему в голову крепко.
И лучше об этом не думать - слишком страшно. И полный неизвестных,
загадочных ужасов Первый Этаж, где, между прочим, мучается сейчас
Васенкин. Неужели придется увидеть его, встретиться с ним глазами?
кое-какие истории рассказывались свистящим шепотом после отбоя. По
сравнению с Дисциплинарной Группой завтрашняя порка - детское развлечение,
цветочки.
вынесет и этого холода, одиночества и свинцовой безнадежности. Все, что бы
ни случилось с ним завтра - все к худшему. Надежды больше нет. Жизнь
отступилась от него, а пустота, подобно хищному зверю, разинула жадную
пасть - и готова прыгнуть.
совершенно точно знал, что никакие мольбы ему не помогут. Единственный
человек, на которого в первые минуты вспыхнула у него надежда - это
Серпет. Но поразмыслив, Костя понял, что все теперь изменилось. Теперь он
для Серпета не Помощник на Группе, не будущий Стажер, а всего-навсего
скверный мальчишка, нарушивший основополагающие принципы. Такого мальчишку
просто необходимо наказать. Чего ради Серпету за него заступаться? У него
и без того хватает неприятностей. Не случайно же в залитой лиловым светом
палате командовал не он, а тот начальничек с железными глазами. По всему
видать, большой чин. Нет, и ежу понятно, не станет Серпет с ним
связываться. Наоборот, сделает вид, что никаких особенных надежд на Костю
и не возлагал, что не собирался делать его Постоянным, вспомнит еще
какие-нибудь мелкие грешки, вроде Светандриной записи в Журнале. Нет, на
него рассчитывать нечего - и не остается ничего другого, как сидеть здесь,
мерзнуть и мучиться неизвестностью.
сжимал ребра. Постепенно ослабли даже мысли о завтрашнем кошмаре - уже не
до того стало. Он понимал, что вполне может и не дотянуть до утра. А что -
запросто. Утром откроют Наблюдательницы дверь - и на них упадет смерзшийся
труп.
его, кроме ржавой цепи ужасов? У него не осталось никакой надежды - даже
самой крохотной ее частички. Не такой он дурак, чтобы обманывать себя.
Впереди - безнадега. Так что замерзнуть, уснуть и не проснуться - об этом
можно было бы только мечтать.
дадут. У них ведь, наверное, все рассчитано. Холод - это чтобы помучить, а
не убить. Иначе сорвется "показательное мероприятие". Так что не стоит
убаюкивать себя несбыточными надеждами - все будет. И черная скамья, и
ухмыляющийся Ломакин, и мутная, тяжелая неизвестность. Вот что заполнит
оставшуюся жизнь.
вздрогнул от этой мысли, на мгновение даже забыв про холод. Ну почему так
всегда? Стоит лишь разрешить себе думать и вспоминать - и сразу выползают
жуткие вопросы. Кто он вообще такой? Откуда взялся? Да и все они,
остальные, из Корпуса - откуда они и куда плывут? Что он вообще помнит о
себе? Какое у него самое первое воспоминание? Как четыре года назад
оказался новичком в Группе? Как был он самым маленьким, самым хилым, как
гонял его тогдашний Помощник Андрюха Кошельков?
зубы, и когда это случилось впервые, его вырвало, и Кошельков, усмехаясь,
велел снять ему майку и майкой вытирать блевотину.
приснившейся, но он знал, что все вокруг - не сон, а самая настоящая
правда. И беззвучно плакал в подушку, чтобы не услыхал страшный Кошельков.
ощущения. Будто рядом затаился кто-то - невидимый и неосязаемый. И этот
кто-то (а может быть, эти, если их много) наблюдает за ним и подстраивает
одну пакость за другой... То Кошельков придерется к чему-нибудь, к
складкам покрывала на постели хотя бы, велит снять штаны и всласть начнет
лупить "морковкой". То Сашка Иванов сам намусорит в тумбочке, а
Наблюдательнице свалит на Костю. И Группу за это на неделю лишат прогулок,
и Кошельков, услышав о такой подначке, скверно улыбаясь, скаля свои гнилые
зубы, скажет: "Ну что, допрыгался, Глиста. Придется заняться твоим
воспитанием всерьез..." И займется. А Невидимые то затаятся на пару дней,
то опять придумают какую-нибудь штуку.
наладилась. Да только не навсегда.
раньше, до мрачных дней Начала. А ведь тогда ему было уже одиннадцать лет.
Что же, все прошлые годы стерлись? Или в голове у него какую-то стенку
поставили, и стенка эта как резиновая - ударишь по ней, а она мягко
отбросит назад.
он был тут, с самого рождения? Что-то тут с ним происходило, а он ничего
не помнит - пустота в голове.
Корпусе? Доказательств-то никаких. Но где же тогда? Ведь кроме Корпуса
ничего нет! Или все-таки есть что-то другое?
нельзя принимать всерьез. Это же болезнь. Да и слишком уж странный мир из
них выглядывает, непохожий ни на что привычное. Правда, Белый говорил как
раз наоборот: все, что кажется Косте бредом, есть на самом деле. Но ведь и
сам Белый - только дурной сон, порождение Костиного больного сознания.
слова непохожи ни на что известное. Но можно ли выдумать то, о чем не
знаешь, чего никогда не видел, о чем никогда не думал? Так сон ли это?
совсем недавно говорил Белый? Надо быстрее вспомнить, пока холод совсем не
затемнил мозги. Значит, так. Было снежное поле. И он не чувствовал холода,
и сам себе удивлялся - возможно ли такое? Стоять безо всего, по щиколотку
в снегу - и не мерзнуть? Так не бывает. Тем более, что снег-то самый
настоящий, он еще хрустел в ладонях, а Белому все никак не удавалось
слепить снежок, хотя тот и старался изо всех сил.
именно то, что нужно. Прощаясь, Белый сказал, что скоро будет плохо. Очень
плохо. Можно сказать, хреново. И тогда он придет на помощь. Только сначала
нужно кое-что сделать. А что? Да, теперь он вспомнил все! Надо мысленно
досчитать до десяти и сделать движение рукой.
локте, как ввинчивается по спирали вперед.