Чтение 21–й страницы книги ~Кесаревна Отрада~

Может, лекаря? вдруг робко предложил Клим.

Ни хрена они мне не сделают, объявил Арий, оглядываясь. Нет еще такой ворожбы...

Он сам себе казался картонным, и все вокруг тоже было картонным и плохо раскрашенным.

Когда Андронику Левкою, стоящему штабом на поросшем диким виноградом холме в предместье Бориополя, доложили, что видят головы Иерона Корнута и Титана Аспазия, выставленные на копьях над воротами крепости, он пришел в ярость и велел выдвинуть на линию стрельбы все метательные машины, которые успели собрать. Полтора десятка катапульт были заряжены зажигательными горшками. После первого же залпа за стенами крепости взметнулось пламя пожара. Катапульты сделали по пять выстрелов, после чего Андроник приказал отвести катапульты в тыл: заранее пристрелянные крепостные станковые луки просто выкашивали прислугу машин. Ничего, за ночь строители поставят временные стены, и обстрел можно будет возобновить... Он смотрел на столбы темного дыма, поднимающиеся в нескольких местах, и в глазах его розовело.

Чудом оставшись в живых после разгрома его под Ирином, Андроник уже не мог относиться к противнику бесстрастно, как это положено стратигу. Им владел почти неуправляемый страх, который он глушил вином и яростью. Никакой осады, он это уже знал, не будет: только штурм. Послезавтра.

У него было семнадцать тысяч войска, в том числе тысяча степных богатырей. Военные машины подтягивались со скоростью обозов, их собирали со всей возможной поспешностью...

Решено, повторил он. Послезавтра.

Первые две тысячи гвардии Аркадия Филомена, мятежного правителя конкордийской южной провинции Мра, высадились ночью в порту Петронелла и теперь маршировали на север. Терентий Вендимиан готовился встретить их в городке Миррина неподалеку от границы с кесарийской областью. Там уже стояли наготове полторы сотни крестьянских телег, готовые отправиться к Кузне за обусловленной платой...

За стеной Бориополя путь доместику преградил огромный гончар Илья с чем-то лоснящимся чернокрасным на руках, и Арий не сразу понял, что это ребенок.

Вот, глянь... только и сказал Илья. Внучкуто... а?

Девочка, сожженная конкордийским воспламеняющим снарядом, вздрагивала и часто-часто дышала, свистя каждым вдохом. На лице Ильи застыло тупое изумление. И Арий торопливо огляделся, будто искал взглядом того, кто сейчас придет и поможет, обязательно поможет.

Но не нашел.

Глава седьмая

Подобраться удалось на бросок копья, а дальше бьию совершенно открытое место, вырубка, и Валентин махнул рукой: вперед! Бросились волками. Их заметили, конечно, но сделать уже ничего не смогли: трое проскочили за ворота до того, как створки захлопнулись, и этим было решено все. Валентин видел, как у подножия башни стражники вздымают коней. Он вдруг понял, что их много больше, чем есть бойцов у него.

Класс, все решал класс.

Стоящих у ворот изрубили в полминуты. Деревенские парни, впервые взявшие в руки меч, а не палку, они умирали с недоумением на лице: что, это уже всерьез?

Конные не строились, неслись редким роем. Их выбивали из седел стрелами, даже не подпуская вплотную.

Потом кто-то принял команду. Валентий видел, как крутился, горяча коня, воин в красной шапке. К нему стекались. Сорок только конных, определил Валентий, и пеших чуть меньше.

По команде его моментально выстроился клин. Раз-и-два, раз-и-два славы разгоняли ход. Лучники, подошва клина, останавливались на миг, выпускали по стреле и занимали свое место. Раз-и-два... раз-два... раз-два... быстрее. Почти бегом. Бегом.

Отряд стражи еще до соприкосновения с клином как бы подался назад, поджался. Конные натянули седельные луки, готовые грянуть залпом.

Сарвил остановился и быстро произнес одно старое, знакомое ему слово. Все, что было из жил животных: шнуры панцирей, шитье рантов сапог, а главное тетивы луков, сократилось лихорадочно. Натянутые луки лопнули, не выдержав натуги, или бросили стрелы черт знает куда...

Выиграна была главная секунда.

Славы ударили в клинки.

Ржанули кони, но их никто не услышал.

Конные, попавшие под прямой удар, грянулись с маху всадники и лошади одним существом.

Прочие раздались в стороны, разворачиваясь для сдачи.

Когда они поняли, что так и было задумано, вышло поздно. Две шеренги спиной к спине стояли против них, не помышляя о маневре бегства. И несколько человек, будто брызги воды, вылетевшие из-под быстро сведенных ладоней, неслись к основанию башни, уже недостижимые даже для конных. Даже для стрел, ибо еще не совсем расслабились жилы, к которым обратился чародей...

Венедим проводил их взглядом, не поворачивая головы. Напротив него заворачивал рыжего коня смуглый, без шлема, усатый воин с кривым мечом в опущенной руке. Сейчас он отъедет и пошлет коня в прыжок.

Венедим приподнял и чуть занес влево меч чтобы защититься от удара чужого клинка и успеть ударить вдогон. И-не попасть под грудь и копыта коня...

Она будто бы шла, ощупывая руками стену и находя неровности там, где взгляд видел лишь сытый блеск мрамора. Эта стена называлась "течением времени". Вот-вот она должна была закончиться, и тогда, может быть, начнется что-то другое...

Саня очнулась. Солнце слепило глаза. Оно наконец нашло прогалину в слоисто-войлочных облаках и теперь слепило глаза. Солнце было отчаянное. Оно обжигало.

Алексей лежал лицом вниз. Не дотрагиваясь, Саня провела рукой над его правой лопаткой зубчатый синий рубец от удара степняковской боевой плетью, потом над поясницей две белые звезды там, откуда вышли стрелы... Правое предплечье, перевитое толстыми венами, семь косых и поперечных шрамов...

Она беззвучно встала. Ноги казались далекими. Потерла языком нёбо, пытаясь соскрести налет. Подошла к окну и сплюнула густую тягучую слизь.

Обезьяны внизу сидели замерев и все, как одна, смотрели на нее. Она усмехнулась. Потрескавшиеся губы отметили эту усмешку.

Последний день третий день, со странным значением подумала Саня. Больше мы не выдержим.

Я не выдержу.

Они не голодали, но ели очень мало: еда не лезла в горло. Страх того, что соленая колбаса только усилит жажду, пересиливал чувство голода.

Обезьяны смотрели на нее, а она на них. Конец вам, сказал кто-то, но Саня не поняла, кто сказал и кому конец.

Алексей застонал и повернулся на бок. Он стонал и ночью, когда засыпал, проваливался... ах, какой беззащитный он был тогда, какой мягкий, хотелось взять его в ладони, прижать к груди и спрятать...

Без дневных лат он становился просто человеком. Не рыцарем, не суперменом... сильным, но местами очень уязвимым и податливым... нежным. Нежным во всех смыслах.

И потом, когда он проснулся и сел, улыбаясь ей, она сказала:

Давай пойдем сегодня. Пока есть силы. Он долго молчал и смотрел на нее и не мог насмотреться.

Да, сказал он. Пойдем сегодня. ..."Интипехтъ. Винное товарщество. Существуеть с

1776 года. Коллекцш отборныхъ красныхь винъ..." Саня долго смотрела на этикетку.

У нас будет так же, как здесь? вдруг спросила она.

Алексей помедлил.

"У нас" это где?

Где я росла. В Краснокаменске. В России. На Земле... Ведь получается: куда ни сунься, везде какието твари... по ту сторону, по эту...

Тебя это волнует?

Кажется, да. То есть я все понимаю: видимость... но уж очень плотная видимость... как шарахнешься о какой-нибудь выступ иллюзии...

Я не знаю, сказал Алексей. Я многого не знаю, к сожалению. Откуда взялись эти твари... какой цели они служат... Вполне может оказаться так, как ты говоришь. Тем более что в преданиях это нашествие описывалось много раз.

Но предания же они же о прошлом? Или как бы сказать...

Не совсем о прошлом. Понимаешь, в Кузне и время идет по кругу, замыкается само на себя...

Не поняла.

Из меня объясняльщик... Ну, это примерно как пространство. Ведь Земля считается круглой? И ее можно обойти и вернуться в ту же точку? Так и со временем...

Постой-постой-постой. Земля что только считается круглой? А на самом деле?..

На самом деле никакой Земли не существует. А подлинный мир конечно, какой же он круглый? Как мир может быть круглым? Он бесконечный.

Саня покачала головой. Ничего не сказала.

Так же и время, продолжал Алексей. Землю можно обойти вокруг, но вернуться не в ту же точку, а в сотне верст. И это будет уже совсем другая местность. Так же и со временем. Оно прокручивается, наматывается само на себя и кажется, что позади бесконечность, а на самом деле меньше тысячи лет... и каждый оборот меньше сотни. Каркас остается тот же, только оболочка другая... И вот так сколько-то оборотов, оборотов, конец сцепляется с началом...

Я поняла, глухо сказала Саня. Спасибо, Алеша. Давай поговорим о другом.

О чем ты хочешь?

О нас.

Говори.

И ты тоже.

Конечно.

Если мы умрем все равно все было не зря. Правда. Вот эти два дня и две ночи... полная жизнь. Бедность, любовь и война...

Она вдруг замолчала. Показалось, что все вокруг стало призрачным и тонким затвердевший дым, а по тому немногому, что сохранило плотность, проплыл пролетел стремительный золотой отблеск. Боясь потерять то, что увидела, Саня изо всех сил зажмурилась. Но нет уже все ушло, то, что было рядом, исчезло, и остались лишь неразрушимые стены вдали и реденькая, вся в дырах, циновка под ногами... непонятно, как держит она людей...

Что?.. Алексей держал ее за руку и озирался. Он тоже почувствовал.

Здесь кто-то был. Только что. Уже нет.

Человек?

Она покачала головой. Нет, это не человек. И не мускарь. Что-то низкое и стремительное...

И тут почему-то от напряжения памяти, должно быть, перед внутренним ее взором возникла заваленная мебелью и хламом кухня. Она возникла не фотографией, не так, как ее увидели глаза, а будто бы древней гравюрой, где тени изображены параллельными царапинами... Она всматривалась в эту гравюру, стараясь понять, для чего она вообще возникла, с какой целью память выбросила вдруг эту карту и, наконец, что же такое странное отмечает взгляд, но никак не желает охватить слабый разум? А потом понимание это вдруг пришло и стало неясно, где оно было раньше...

Вот большая печь. Стулья, столы, сундуки до потолка. А под потолком и в стороне от печи большая квадратная металлическая воронка, соединенная с коробом вентиляции.

Вытяжка. Ставится обычно над газовой плитой.

Алеша...

Через час они добрались до этой плиты. Горелки питались от баллона, большого красного баллона с надписью "Пропанъ-бутанъ". И еще один баллон стоял дальше в углу.

Вот теперь повоюем, негромко сказал Алексей.

Чародей Сарвил и с ним трое воиновносильщиков озирались посреди обширного, но низкого круглого зала, пропорциями и чем-то еще напоминающего внутренность бубна. Позади был немыслимой трудности подъем по спиральной лестнице, идущей внутри колодца; ступенями ее были камни, выступающие из стены на три вершка. Следовало обо всем забыть, следовало распластаться по стене и равнодушно следить, как правая нога находит следующую ступеньку, обретает опору, как переносится на нее вес тела, как подтягивается нога левая, находит место рядом с правой, принимает вес тела... и так шаг за шагом, шаг за шагом бесконечно... Только теперь, выбравшись из колодца наверх, Сарвил позволил себе подумать: а почему никто не пошел следом: ни друзья, ни враги? Не могли же они уничтожить друг друга до последнего человека? И тем не менее звуки битвы, отчетливо даже преувеличенно отчетливо, как в хорошем певческом театре, слышимые в первые минуты подъема, больше не доносились сюда; и никто не последовал за ними... Но не спускаться же теперь, чтобы избавиться от праздного любопытства а в том, что любопытство это именно праздное, Сарвил не сомневался, ибо на его дальнейшие действия никакие известия снизу повлиять не могли.

Воины сбросили свои мешки и опустились на пол. Кто-то что-то сказал, Сарвил не услышал. Голоса звучали глухо и даже не звучали, а пробивались сквозь что-то мягкое. Он топнул ногой, ударил в ладоши. Ни малейшего отзвука, будто вместо воздуха насыпана мука. Тогда он пошел к окну. Окон было числом шесть, низкие и очень широкие, чуть скругленные по углам. Ему пришло в голову, что снизу он этого зала не видел, ему просто негде было разместиться в этой башне разве что в прозрачном шаре, но шар был именно прозрачный, пустой... Мысль была короткой, потому что через несколько шагов он понял, что к окну ему не подойти расстояние не уменьшалось, а увеличивалось. Теперь зал был размером с небольшую городскую площадь... Он знал, как это делается, хотя сам таким умением не владел.

Сарвил вернулся к своим. Его о чем-то спросили, он ответил и сразу же забыл и вопрос, и ответ.

Единственно настоящим здесь был колодец, единственной несомненной материей его пустота.

Он взялся за мешок, развязал тесьму, стягивающую горловину. Мешок набит был пеналами из жесткой серой кожи каждый пенал размером с огурец. Он стал вытаскивать эти пеналы и укладывать в ряд. Всего в трех мешках должно было быть сто сорок таких пеналов. На дне мешка стоял каменный горшочек с разведенным мелом из Кузни и, завернутые в тряпочку, лежали кисти из хвостов плакачей.

Сарвил раскрыл горшочек и, размешав мел черенком кисти, стал наносить на камень пола знак Агапита Повелителя. Знак был очень сложным, и некоторые его элементы следовало рисовать одновременно двумя кистями, не отрывая их от поверхности. Сарвил трудился долго, и все это время воины смотрели на него. Кому-то из них сейчас предстояло дать свою кровь. Двое других могли уйти. Сарвил надеялся, что они уже все решили между собой.

Кто? задал он вопрос, когда знак был готов. Вместо ответа один из воинов взял меч. Обнажил

клинок. И обхватил рукой лезвие у гарды.

Второй обхватил над его рукой. Третий еще выше.

Так они поднимались к острию. Наконец тот, кто был вторым, накрыл острие ладонью.

Я, сказал он.

Голос был еле слышен в сыпуче-мягком воздухе зала.

Уходите, сказал Сарвил оставшимся.

Они кивнули. Обнялись с товарищем коротко, будто расставались до утра. Подошли к колодцу. Не глядя на Сарвила, кивнули еще раз и стали спускаться. По пояс шаг влево по плечи шаг по шею шаг макушка шаг... медленнее, медленнее!..

Удивленный вскрик. Один. Но когда Сарвил склонился над колодцем, тот был пуст.

И на дне его не было распростертых тел...

Незачем было думать об этом.

Сарвил разложил пеналы в нужных местах знака группами по семь и одиннадцать. Три последних он положил за пределами знака они были запасными на случай, если некоторые пострадают при переносках. Однако груз несли осторожно, как если бы это был легендарный хрустальный журавль.

Воин стоял, глядя куда-то поверх головы Сарвила. Чародей взял его за руку и привел в южный дом знака. Снял с себя амулет с красным камнем и повесил воину на грудь. Потом сотворил заклинание от боли. Лицо воина было равнодушным и даже чуть одутловатым, как у идиота. Лишь глаза вздрагивали за приспущенными веками.

Сарвил простым ножом разрезал воину рукава рубахи до подмышек. Потом взял футляр с ланцетом из вулканического стекла острый до такой степени, что плоть почти не оказывала ему сопротивления, и перерезал воину обе руки в локтевых сгибах, перерезал глубоко, до кости, чтобы рассечь артерии. Кровь хлынула потоками. Сарвил аккуратно упрятал в футляр древний ланцет и ушел в северный дом знака. Там он повернулся лицом к уже побелевшему, но твердо стоящему на ногах воину, глубоко вдохнул и выдохнул и принялся нараспев читать Слово Червя...

Наверное, здесь давила чужая воля: для чтения не хватало воздуха, пол вздрагивал под ногами. В глазах темнело, будто не чужая, а его кровь щедро лилась на землю. Но противодействие не было настолько сильным, чтобы помешать Сарвилу довести дело до конца.

Все произошло в один миг: ручейки крови, текшие доселе свободно, вдруг притянулись меловыми линиями, проникли в белое и стремительно потекли по линиям знака, меняя его цвет с охранительного на уничтожающий. Воин все еще стоял, обескровленный и сухой; лицо его стало лицом скелета. Сарвила в грудь ударил прилив, давление силы, его будто накачивали мехами, голова гудела колоколом, из груди рвался рев, руки вздымались. Он сумел как-то договорить Слово, последние его такты дозвучали, воздух перестал быть сыпучим, теперь все в нем разносилось широко; и пеналы разом шевельнулись, потом задергались, начали раскатываться и наконец полопались разом, в одну секунду. Из каждого вырвался червь: черный, зеленый, мерзко-розовый, красный... В локоть длиной, в частых перехватах, с маленькой круглой пастью, окруженной треугольными зубками. Почувствовав камень, они тут же обратили головки вниз и начали стремительно в него вгрызаться...

Саня удивлялась, что Алексей вообще стоит на ногах, а он не только стоял, но еще и подпрыгивал. Оба баллона весили килограммов восемьдесят, а кроме них в Алексеевом рюкзаке лежала и тяжелая чугунная бомба на крайний случай, сказал он, чтоб уж наверняка... Вторая такая бомба стояла сейчас на подоконнике рядом с четырьмя обычными, из пивных и консервных банок. Для себя Саня нашла в доме брезентовый плащ с огромными карманами (полы с рукавами обрезала, и стало удобно) и большой ранец, вряд ли школьный, скорее солдатский, из грубой кожи, с несколькими отделениями. В него сложили остаток провизии, последнюю бутылку вина и взрывчатку. Готовые бомбы шесть штук как раз поместились в карманы плаща...

Револьвер за пояс, в левую руку факел: ножка стула, обмотанная тряпкой, пропитанной жиром из найденных там же, в кухонном завале, пустых плоских консервных банок.

Валькирия...

Чувство необычайной легкости. Мрачноватый восторг. Нетерпение.

И медленность. Каждое движение бесконечно. Она посмотрела на Алексея. Он держал в руке коробок спичек и рассматривал его.

Алеша... поцелуй меня... еще раз. Потеря себя. На месте сердца бездна, захватывающая дух. Истома, как чад...

Все... иначе мы... никуда не уйдем... Кто сказал? Никто не говорил... но ясно и так... В глазах солнце и мед. Пальцы Алексея трясутся. Он зажигает лишь четвертую спичку.

Факел занимается желтым очень дымным огнем. От него Алексей поджигает такое же промасленное тряпье, накрученное на конец трубы огнемета. И уже от этих факелов начинают шипеть и разбрасывать искры фитили бомб...

Слабые разлетаются далеко в стороны. Обезьяны опасливо шарахаются от них.

Чугунная падает метрах в семи от входа.

Саня уже у двери, отдергивает засов, тяжелую створку на себя. Алексей стоит, чуть подавшись вперед. Растопившийся жир с горящих тряпок падает на пол тонкой огненной струйкой.

Потом будто бы все погружается во мрак, остается лишь белая ревущая струя, вылетающая из клуба медленного темного дымного пламени и пропадающая там, за дверью.

И рев огня погребают под собою скрежещущие вопли, визг, хрип...

В этот момент догорают фитили.

Все содрогается под ногами, резчайший удар, уши и темя пронзает дикая мгновенная боль. Темнота и дым. Валится штукатурка с потолка. Бегом! Саня уже на лестнице. Смрад гари. Катятся и дергаются огненные клубки. Поворот. Рев огнемета и белое пламя как водяная струя из шланга. Оно дробится на перилах, оно отлетает от пола, оно сметает в углы прыгающих повсюду четвероногих.

За входной дверью стоит плотный дым. Саня поджигает факелом фитиль еще одной бомбы и бросает ее сквозь проем двери. Алексей жестом велит ей отодвинуться вбок и отходит сам. Удар. Что-то врезается в косяк, отлетает к другому. Маленькая черная голова с исполинскими зубами.

Алексей встает на пороге. Дым вспыхивает. Силуэт в двери делается черным, очень широким. Доносится знакомый смертельный вой и скрежет. Саня идет вперед. Она не может идти, но все равно идет.

Опять какая-то лестница. Полукруглые ступени. Пыль, камни и черные шевелящиеся ошметки.

Саня поджигает следующий фитиль...

Дым тает стремительно. Опадает вниз, будто всасывается в поры земли. Она бросает бомбу вперед, далеко-и видит, как шарахаются приземистые черные твари.

Взрыв. Бегом туда.

Несколько обезьян возникают буквально под ногами, Алексей встречает их огненной струёй в упор. В белом пламени расцветают красно-желтые цветы. Но еще одна, с веревкой, набрасывается на него с другой стороны, Саня тычет факелом, потом выхватывает револьвер и стреляет. Обезьяну подкидывает вверх, она летит, растопырив ручки и ножки, маленькая и беззащитная. У нее нежный розовый животик.

Они проходят мимо провала, где вечность назад погибла их маленькая крепость на колесах. Здесь открытое место, обезьянам не подобраться. Но чтобы обойти провал, надо приблизиться к густым и высоким, выше пояса, серым зарослям. Сане кажется там нет отдельных растений, все переплетено, как волокна морской губки...

Она бросает две бомбы: поближе к дороге и подальше, чуть в глубину.

Первый взрыв взметает вверх комья и клочья, чтото горит, кто-то бежит не видно и не понятно. Второй заметно глуше, и вверх взлетает нечто: половина гигантского, с лошадь, рака или скорпиона коническая голова и две широко распахнутые клешни. В зарослях бьется невидимый отсюда оторванный хвост.

Алексей кивает головой. Проводит струёй белого пламени по кромке зарослей. Треск и паническое разбегание. Вопли и вонючий дым. Заросли не горят, но и не спасают от огня.

Они обходят провал спина к спине. Алексей оберегает со стороны зарослей, Саня со стороны провала. Черный остов машины. Несколько чешуйчатых тел будто огромные камбалы с раскинутыми членистыми ножками и длинными раздвоенными хвостами. Ничего не боясь, их расклевывают серые птицы с голыми змеиными шеями.

Сзади, там, где остался дом, множественное движение. Всегда только там, куда в этот миг не смотришь. Обезьяны не намерены так запросто упускать добычу.

Теперь вперед...

Голос Алексея далекий-далекий, хотя сам он рядом.

Саня, не вполне доверяя памяти, озирается с закрытыми глазами. Стены, стены... туда.

Точно. Туда же ведет и дорога.

Какое удивительное совпадение...

Не переставая оглядываться, они медленно пошли по самой середине асфальтовой ленты. В зарослях то справа, то слева кто-то полз, бежал, ел другого или был поедаем сам.

Обезьяны вновь набросились на них минут через десять.

Поперек дороги здесь лежал столб. Нормальный бетонный столб с фонарем на вершине. В теле столба зияли дыры выщербленный цемент и расплетенные проволоки каркаса. Через это дыры и посыпались с невозможной скоростью юркие черные твари.

Но Алексей успел почувствовать услышать их приближение и опустить ствол...

Ревело все: и пламя, и звери. А потом рев стих, и остался только жирный треск. Обезьяны корчились молча огонь сжег их гортани. Но справа и слева бросились новые. Первые их движения были преувеличенно плавные, медленные, потом все быстрее и быстрее. Это уже было, было! крикнула про себя Саня, хотя что было и когда она вряд ли могла бы сказать. Обезьяны налетали одновременно с обеих сторон, визжа и завывая, и Алексей успел полить огнем лишь тех, которые набегали справа, развернулся Саня упала на четвереньки, освобождая ему сектор обстрела, ранец больно ударил ее по затылку но и спас, потому что первая летящая, как мяч, обезьяна впилась зубами не в ее шею, а в твердую кожу. Обезьяну Алексей убил ударом нога и на миг застыл в нерешительности, опасаясь поджечь Саню. Она тут же перекатилась на бок, под самые его ноги, выставила перед собой все еще горящий факел. Потом дотянулась до револьвера...

Будь обезьяны лишь чуть-чуть более напористы на какую-то сотую долю... но, видимо, и их не так уж безоглядно тянуло в смерть, и их проняла огненная участь сородичей так что этой сотой доли сейчас им не хватило. Они тормозили бег, обтекая людей, они прижались к земле, готовясь прыгнуть разом... и Саня трижды выстрелила в ближайших крупные пули "Шериффа" отбросили зверей, а Алексей все же успел, присев на корточки, повернуться и провести струёй пламени слева направо и тут же струя заметно ослабла справа налево. Визг вновь стих: раскаленные кляпы, безжалостно раздвинув или выбив острые длинные зубы, навсегда заткнули маленькие глотки, и горящие зверьки разбегались и дергались молча... а у Сани вдруг потемнело в глазах, и асфальтовая плоскость превратилась в море, она смотрела на него с невысокого берега, а солнце давно село... это продолжалось секунды две или три, но там, у моря, время текло совсем по-другому.

Потом она поднялась на колени и тут же на ноги, ее качнуло вбок, факел выпал из рук и распластался пламенем красно-желтый на сером. Кольцо копоти моментально окружило его. Все казалось плавным и чересчур подробным, как в замедленном кино.

А потом ее стало рвать. Желудок был совершенно пуст, но рот наполнился немыслимой горечью, она сплюнула зеленый комок. И дальше были только спазмы, обидные и болезненные, и муть в глазах, и страстное желание вывернуть желудок наизнанку...

И все это время ее наполнял дурацкий гул, ни на что не похожий долгий меняющийся гул.

Когда она чуть пришла в чувство: слишком утрированно воспринимая себя: обвисшую, с перекошенным ртом, с отвисшим подбородком, испачканным дрянью, она опять же как-то со стороны и сверху увидела, как стоит криво, поддерживаемая Алексеем, в другой руке он держит дымящуюся уже не горящую трубу, а спереди к ним медленно подкатывается огромная бочка, грохоча и подпрыгивая, а за бочкой движется устрашающего вида красный грузовик, и на кабине его, наверху, сидят и скалятся два парня в черной одежде и с ружьями в руках, и еще кто-то высовывается из кузова, и за ветровым стеклом проступает круглая физиономия водителя...

Этого не могло быть, но вот было, было... и Саня, поняв вдруг, что это не грезы и не сон, позволила себе потерять сознание.

Глава восьмая

Венедим не видел Рогдая около года и сейчас никак не мог понять, что же изменилось в этом невысоком коренастом человеке. Рогдай будто бы одновременно и помолодел, и состарился этак лет на двадцать в ту и другую сторону. Он так же, как прежде, юным петушком вышагивал по комнате, резко, по-птичьи, поворачивая голову, и еще более задиристо, чем всегда, торчал его меч в простых кожаных ножнах, а животик, который он всегда выпячивал, уменьшился в размерах до скромной тыковки но при этом то ли в прищуре глаз, в неподвижности век, то ли в уголках рта не столько опущенных, сколько запавших таилось нечто тяжелое, вроде бы и невидимое, но уж очень заметное, если смотреть не конкретно на глаза или рот, а на лицо в целом. Поэтому когда Рогдай удалялся в дальний от Венедима край сцены, он казался тридцатилетним воином, а когда приближался вплотную семидесятилетним отставником, нацепившим амуницию по случаю дня тезоименитства...

...Теперь ты знаешь об этом столько же, сколько и я, закончил Рогдай, останавливаясь перед Венедимом и сверля его сердитым взглядом да, очень старых глаз. Чрезвычайно старых глаз. Будто жил Рогдай четвертую жизнь подряд... Я должен, конечно, спросить тебя:

хочешь ли ты сам туда идти. Потому что Кузня... это Кузня. Случается, лучшие славы ломаются, не выдерживают... хотя будто бы ничего не происходит. Я сам чувствовал себя там скверно. Ты был там?

Только в меловых катакомбах, сказал Венедим. Ниже не спускался.

И как себя чувствовал? Венедим пожал плечами.

Словами, потребовал Рогдай. Со мной только словами. Перед девками будешь плечами дрыгать.