ни пить:
продал и сюда приехал. Зачем, почему: Может, знал, что тебя увижу.
Может, еще что.
купили за твое золотишко, налоги платят, и дела никому до них нет.
стенка на стенку бьются. За командира, мол - получите!.. Ты им напиши
непременно, что жив. А то забьют немцев, изведут ни за что:
загадкой, поскольку, судя по выщербленности белого камня ее стен,
стяла она здесь еще в те времена, когда предки известного русского
пирата только еще пришли в степи Паннонии.
венгром, ввязался в восстание польских конфедератов, был бит, поначалу
в бою, а потом кнутом, сослан на Камчатку, где взбунтовал ссыльных,
угнал бриг "Петр и Павел", основал русское поселение на Мадагаскаре и
совсем было собрался учредить там коммунизм (промышляя на морских
торговых путях), но тут пуля французского морского пехотинца поставила
точку в его военно-политической карьере. Скорее всего, мальгаши
настолько боготворили сакалава Беньовского, что возведение древней
башни приписали именно ему - а кому же еще?
четырех сущих в мире. Строили ее, не прикладая рук человеческих, да и
Мадагаскар не был островом в те недоступные ни памяти, ни воображению
годы.
Греко-латинской академии - и, возможно, за спиной моей так же
шептались: "Гляди-ко, кака дубина стоеросовая учиться грамоте
собралась!.." И, как Ломоносов, я весь с головой ушел в занятия, чтобы
не слышать этих шепотков.
скверно, упустив столько возможностей, что и перечислить нельзя. Мне,
видевшему себя вторым Стенли или первым Бартоном, не удавалось
набросать простейшие кроки, и то же самое было с языками: я мог читать
на трех, но понимали меня только на родном. Привычки к
последовательным, обязательным и кропотливым штудиям не было, поэтому
в первые месяцы здесь мне приходилось тратить большую часть сил именно
на преодоление натуры. Здесь некому было сказать, заступаясь за
нерадивого гимназиста: "Господа, но ведь мальчик пишет стихи!.."
исступлении истиное Слово, запоминать его и никогда не применять.
знание стиха - сродни папуасскому понятию об устройстве аэроплана:
Ося, и
себя здесь столь же неуверенно и неуютно. Аннушке трудностей добавило
бы еще и то, что одевались мы в холстину, спали на циновках и ходили
босиком, как абиссинские ашкеры. Но вовсе не от бедности - по уставу.
меня, отливаясь в строки. Но что - не знаю, не помню, а восстановить
не получается. Помню только, что писать нам дозволялось лишь в
огромных черных книгах, похожих на амбарные, причем на каждой странице
изображены были запирающие знаки.
как в шестнадцатом году в госпитале встретил я родственную бродяжью
душу - ротмистра Юру Радишевского. Вот закончим войну, мечтали мы,
спасем цивилизацию от тевтона, проедем на белых конях по Берлину,
залезем, в посрамление всем, на купол германского Рейхстага, водрузим
там российский флаг - а потом, всюду чтимые победители, закатимся как
раз сюда, на
или великими географами...
изредка являя солнцу сверкающую спину. Острые камешки уже не могли
повредить моим ступням. Высокие цветущие кусты обрамляли тропу. Две
бабочки, огромные и розовые, как ладони воина, покачивались на ветке.
Птичий гомон то нарастал, то почему-то прекращался. Слева проступали в
густой синеве вершины далеких вулканов, прямо - угадывался океан.
Ленивец, висевший на лиане подобно перезревшему плоду, при виде
человека не только не убрался с дороги, а еще и, распушив хвост,
мазнул меня по лицу. Он чувствовал себя здесь в своем праве - реликт
пропавшей Лемурии. На пузе у него сидела беспечная бабочка.
дикие козы, и домашние. Мальгаши сами не всегда различают их:
воздух, как делал бы еще год назад) я увидел огромный панданус,
дерево-рощу, непонятно как возросший здесь, на голых камнях. Его
воздушные корни, подобно когтистым лапам, вцеплялись в глыбы старой
лавы, протискивались в узкие трещины и щели, распластывались
по-осьминожьи по камню, силясь захватить все пространство. Птицы
неистовствовали. Весенний месяц октябрь: как странно.
торжествам . Предвкушая раздачу праздничных пайков и демонстрацию
трудящихся. Отсюда
действительности, а единственно в предсмертных видениях государя Петра
подобного: облака летели навстречу друг другу, сталкиваясь и пожирая
друг друга, словно пытались разыграть передо мною сцену из древнего
мифа, сложенного народом, давно покинувшим лицо земли:
пришедшим на смену тому неведомому племени. Много странных сущностей
мне предстоит найти - и каждой нужно будет дать имя. Беда, если
сущность не уложится в это имя... Беда поэту и магу, сбившимся с
Пути...
- и тугая волна прошла по ним от края до края необъятной кроны, будто
змей или дракон, проснувшись, потянулся и вновь свернулся в кольцо. На
миг сверкнул между листьев кровавый глаз - и тут же померк, убедившись
в отсутствии перемен.
год разноцветные ленточки, лоскутки и нитки бус, каменных и стеклянных
- на счастье. За счастьем же и пришли сюда старик и девочка:
одежды. В костяной, табачного цвета руке старик держал отполированный