Чтение 21–й страницы книги ~Князь Владимир~

-- Княже, остановись...

-- За святыни!

-- Кня...

Не отвечая, он сек единственным уцелевшим мечом, пока вдруг не хрустнуло звонко. Руке стало совсем легко, он увидел зажатую в руке рукоять с обломком не длиннее ладони. Его тут же с трех сторон закрыли щитами, по ним загрохотало, он был приметен, да и многие рыцари жаждали сразиться с таким неистовым воином и обрести славу сильнейшего.

Владимир выдернул из рук трупа топор с прилипшими на лезвие волосами. Мокрое от крови топорище скользило в ладони, но он лишь крепче стиснул рукоять. Германцы почему-то пятились, медленно и угрюмо. Все же как-то восстановили строй, изломанная линия копий выглядела все еще опасной.

Он наконец-то разобрал, что выплевывает с кровью Тавр:

-- Наши... Ломят! Ломят эту силу!

Шлем боярин потерял, справа волосы слиплись от крови, другая ранка рассекла бровь, красная струйка заливала глаз, а губы были расквашены так, словно кто-то изловчился достать его сапогом в лицо. А может и изловчился: локти и грудь Тавра были в грязи.

Справа и спереди нарастал пока едва слышимый, но все более грозный крик: "Слава!". Земля гудела под конскими копытами, донесся клич: "Русь! Русь!"

Владимир ощутил руку на плече, стряхнул раздраженно. Боярин Стойгнев по праву старшего по возрасту придержал его как простого гридня, осуждающе покачал головой. Уцелевшие дружинники, их осталось меньше половины, устало опустили оружие. На конях трое, остальные заканчивали бой пешими. Далеко за задними рядами германцев внезапно раздался клич: "За Русь! Пленных не имать!"

Чужая сила внезапно покинула тело Владимира. Руки налились тяжестью, он ощутил как со всхлипами бьется загнанное сердце, а в пересохшей глотке дерет как в высохшей бересте. На сердце стало пусто и холодно, он почему-то ощутил себя обманутым.

Топор как тяжелая рыба выскользнул из мокрой ладони. Владимир вытер руки о бедра. Голос был хриплым как у старой вороны:

-- Коня... и обратно на холм!

Коня разыскали, с него уже успели содрать узорную попону. Седло было забрызгано кровью. Тавр взвесил меч в руке, сказал зловеще:

-- Княже, дозволь завершить начатое?

-- Нет,-- ответил Владимир с усилием.-- Ты же... умный.

-- Жаль... Я в самом деле увидел в этом... в этой резне... какую-то подлую радость. Необычно и сладко, будто козу имел...

-- Не дозволяю,-- мотнул головой Владимир.-- Без нас довершат. Потешились детством, теперь надо взглянуть сверху. Истинный государь должен быть над полем битвы, сверху!

Тавр хмыкнул. Двадцать весен миновало в жизни Владимира, а уже объясняет как править. Сейчас же великий князь как-то сразу постарел, обмяк, из него словно вынули булатный стержень. Конь под ним пошел шагом, оскальзываясь на мокрой от крови траве. Красная раскисшая глина была выбита конскими копытами, в ямках скопилась кровь.

Конь привычно переступал через павших, обходил раненых, что лежали или сидели, зажимая раны, пробовали ползти, за ними оставались красные мокрые следы.

С холма Владимир смотрел, как справа в ровные ряды германцев врубился воевода Панас. Тяжеловооруженные конники, закованные в булат, даже кони укрыты защитными попонами, вооруженные до зубов лучшими оружейниками Киева, а значит -- и всей Европы, медленно и неуклонно рассекали германское войско на две половины. Середина рыцарского воинства таяла на глазах, так оседает снег под палящим солнцем в месяце бокогрее...

Теперь Владимир видел блестящие доспехи Панаса уже со спины. За ним двое отроков везли великокняжеский прапор. На Панаса со всех сторон были нацелены копья, в него метали топоры, боевые гири, пытались достать шипастыми шарами из булата, прикованными цепями к длинным топорищам, но дружинники, готовые к этому, умело защищали лжекнязя, да и сам он рубился хищно и умело.

Владимир поморщился:

-- Кто это придумал?

-- Что? -- спросил Тавр невинно.

-- Натравить всех на бедного Панаса!

-- Ничего себе бедный,-- усмехнулся Тавр, но усмешка была кривая, а глаза оставались тревожными.-- За ним идут, как за великим князем Руси! Разве это не великая честь?

-- Пока что великая опасность... Леший их забери, сколько же народу на него кидаются!

Тавр заметил сумрачно:

-- А теперь посмотри со стороны. Германцы понимают как важно тебя достать железом. Без тебя все войско разбежится! Ты слишком много взвалил на свои плечи. А это опасно... для Руси. Ежели погибнешь... аль сопьешься, что с Русью будет?

Окруженные дружинниками, они медленно съехали с холма. Владимир отвел глаза в сторону:

-- Понимаю... Но припомни, я ж в твоих книгах вычитал... гибли все республики... а выживали как раз деспотии, где вся власть была в одном кулаке!

-- Княже, я не о том!

-- Бабушке моей скажи. Если власть не у одного, а у многих, то многие и передерутся. А придет сосед и сожрет всех. Так что я всякую власть буду грести под себя! Даже верховным волхвом, пожалуй, стану! Как было встарь. Раньше сам князь приносил жертвы, отправлял обряды в капище. А волхвы только хвост ему заносили на поворотах. А что? Думаешь, не справлюсь?

Тавр пожал плечами:

-- Не знаю. Одно дело сразить в бою дюжину мужиков... которые лезут на тебя с оружием, другое -- перерезать горло ребенку! Да еще тупым кремневым ножом.

Шум сражения отдалялся. Оглянувшись, Владимир увидел, что отдельные группки германцев еще отбиваются, стоя спина к спине, а вся конная масса русичей и печенегов неудержимо гонит и топчет убегающих.

-- Не знаю,-- ответил он Тавру серьезно.-- Еще не резал.

Глава 28

Панаса принесли в стан на щите. Владимир издали увидел медленное шествие воинов. На большом красном щите в полный рост, с которыми сражалась передняя линия, несли воеводу Панаса. Рука бессильно свисала, заплаканный отрок суетливо укладывал ее воеводе на грудь. Воины шли медленно, понуро. С щита все еще капала кровь.

У шатра князя щит сняли с плечей, бережно поставили на землю. Владимир опустился на колени. Сердце стиснуло печалью. Изрубленный Панас смотрел уцелевшим глазом сурово и требовательно. Лицо было обезображено, в груди зияли кровавые раны. Похоже, раненого его подняли на копья.

-- Что ты наделал? -- сказал он горько.-- Сейчас как раз жить да жить! С войнами покончено! Мы возвращаемся. Что я скажу твоей жене, твоим детям?

Один из близких Панасу воинов проворчал:

-- Он спасал тебя. А что есть достойнее, чем смерть принять за други своя?

Владимир поднялся:

-- Здесь не хоронить! Предадим земле на его родине. Он и там будет ее беречь и защищать.

Владимир раздраженно ерзал на троне. Справа и слева стоят, ловят каждое слово, каждый взгляд. Почтительно кланяются, лебезят, заискивают, но следят, сволочи! За тем, где возвысил голос, где замедлил, где повел бровью... Надо рыло держать недвижимым, аки лик богов из дерева на капище.

Ни один влиятельный двор без них не обходится: ни княжеский, не королевский, ни даже императорский. Стоят, шушукаются, от их глаз и ушей ничего не скроешь, не утаишь.

А если удалить их всех к такой матери, принимать послов одному в своей комнате? Увы, послы тут же донесут, что новый князь не пользуется поддержкой. А там сразу начнут думать как его сменить да помочь взобраться на престол более сговорчивому. Приходится выказывать единение, которого нет, наклоняться то к одному, то к другому, выслушивать, но свое внимание распределять так, чтобы предпочтения никому не выказывать. Пусть лучше меж собой за его внимание грызутся, чем всей сворой кинутся на него.

Выход один: продолжать удалять по одному. Заменять своими людьми. Правда, те тут же становятся такими же, начинают тягаться за его внимание, будут выпрашивать земли и людей, но есть ли другой выход? Нужно только подбирать сюда умных изгоев, а если и родовитых, то из дальних земель. Если опоры нет, земель нет, то поневоле будут держаться за него, помогать ему. Упадет он -- загремят и они... Но и слишком долго без раздачи пряников держать нельзя! Роптать начинают.

Поздно ночью, когда при желтом огоньке светильника рассматривал лист пергамента с изображением его Руси, заметно раздавшейся с боков, как брюхатая корова, дверь неслышно приотворилась:

-- Звал, княже?

-- Входи, Тавр,-- бросил Владимир, не оглядываясь.-- Что скажешь на седьмой день нашей победы?

Тавр развел руками:

-- Седьмой? Сколько их миновало, седьмых, а у тебя и плачем не выпросишь отдых! Мне бы завалиться на неделю да выспаться. Даже великий Род, создатель всего сущего, шесть дней творил из Яйца небо, звезды, землю и людей, а на седьмой завалился отдыхать. То же самое и нам завещал!

Владимир зло отмахнулся:

-- Так то Род! Да и не думаю, что седьмой день дан для праздности. Это волхвы что-то не тем местом поняли. Седьмой день дан свободным от работы! Так сказано. Чтобы оглянуться и полдня думать: так ли поступал все шесть дней? Правильно ли?

-- А другую полдня? -- спросил Тавр с надеждой.

-- А другую... другую думать, как правильно прожить и проработать грядущие шесть дней! А ты думал, для пьянства и скакания в скоморошьей личине с гулящими девками?

Тавр криво усмехнулся:

-- Да это я так спросил. Я не думаю, что есть великий выбор. Сейчас у тебя под рукой большие силы, и надлежит идти либо на Царьград, либо на болгар, либо направить войска на запад, где ляхи, германцы...

Владимир смотрел, набычившись. В темных глазах блистали опасные искорки, предвестники гнева.

-- Почему нет выбора?

-- Не было такого князя на Руси,-- сказал Тавр убежденно,-- кто бы не водил войска на соседей! В этом проходила вся жизнь. Вспомни: Самват, Рюрик, Олег, Игорь, Святослав... Все ждут, что ты пойдешь по стопам отца. Ты похож на него больше, чем были похожи Ярополк и Олег. Гадают только, куда поведешь дружины: на юг, на восток, на запад или север. Везде враги, княже!

Владимир молчал, упершись обеими руками в карту. Когда поднял голову, Тавра поразило плясавшее в глазах князя грозное веселье. Владимир хищно улыбнулся, показал острые, как у волка, зубы:

-- А я не хочу быть Святославом! Ни вторым, ни даже первым. Это все враки, что печенежский хан Куря написал на его черепе: "Пусть наши дети будут похожи на него!". Мои люди своими глазами видели эту окованную златом чашу. Надпись гласит: "Ищя чужих земель, свою потеряешь". Горько мне, но разве хан не прав? Сколько раз, когда Святослав уводил войска в далекую Болгарию, печенеги осаждали Киев, жгли и грабили села вокруг? Не-е-ет, больше я грабить чужакам свою землю не дам!

-- Еще бы,-- согласился Тавр.-- Если уж грабить, то самому. Ну-ну, что придумал? Я все жду, когда мы наконец-то голову сломим.

-- Вот Святослав разгромил Хазарский каганат. И что же? Сам же открыл на Русь дорогу печенегам, которых хазары сдерживали. Печенеги его и погубили! Разобьем печенегов, другая пакость выплеснется из Степи. Так и будем метаться как белки в клетке, а кощюнники нам будут славу петь как храбрым и отважным! А что мы -- дурни, кто вспомнит? И кто поймет? Ежели сами такие? Дурня тогда замечают, когда с умным рядом ставят.

Он разгорячился, отпустил пергамент. Тот скрутился в рулон, закачался на столе. Тавр развернул деловито, прижал по краям кружками с кавой, чернильницей и ломтем хлеба.

-- И что надумал? -- повторил Тавр деловито.

-- Сядь сперва. А то поднимать тебя с полу, а у тебя вон пузо какое... Сам худой, как червяк, а пузцо растет! Надумал я, воевода, опоясать землю Русскую огромным рвом, да еще и насыпать вал повыше и покруче. Пусть не вольно степнякам будет гулять по нашим полям!

Тавр в самом деле сел, с сомнением смотрел на князя. Глаза его были непроницаемые. Владимир не вытерпел:

-- Ну? Говори, что я рехнулся, что дурак!

-- Да нет,-- Тавр пожал плечами.-- Только думаю, как мыслишь такую работу проделать?

-- Не знаю. Но наши пращуры как-то сделали? Змеевы Валы и сейчас не везде с ходу одолеешь на коне. Или ты веришь, что это Таргитай запряг Змея и огородил всю Русь гигантской бороздой?

-- То наши пращуры,-- повторил Тавр.-- Выкопали ров и насыпали вал от гуннов. Волхвы говорят, что туда нагнали пленных киммерийцев, а потом их всех посекли и оставили в том рву...

Владимир облегченно вздохнул. Тавр усиленно думает, с ходу не отверг. Значит, какое-то зерно есть. Но прорастет ли, зависит не только от них двух.

-- Не просто насыпать вал и выкопать ров поглубже,-- сказал Владимир с нажимом.-- Надо еще настроить больших и малых крепостей вдоль всего рва! Скажем, через каждые полсотни верст. Чтобы можно подавать друг другу дымные знаки. Сила степняков в неожиданности, в нахрапе. Если их остановить, то победа почти наверняка будет за теми, кто защищает свои земли, своих женщин и детей.

-- Придумано хлестко... Но как осуществить? Южные земли пустуют. Там и заяц не пробежит, птица не пролетит в страхе перед жестокими степняками. Откуда людей наберешь на такую работу? И чем платить будешь?

Он видел, что князь ответил сразу, уже обдумал:

-- Валы и крепости будут защищать всю землю Русскую. Верно? Значит и строить их должны все наши земли. Не только поляне, древляне, но и северяне, радимичи, вятичи... Словом, вся Русь. На Севере народу сейчас наплодилось много, вот и перегоним сюда малость на племя. Земли на юге жирные, один чернозем! Пусть плодятся под защитой вала и крепостей!

-- Много слез и горя принесешь,-- сказал Тавр хмуро.-- Кто захочет покинуть родину?

Владимир раздраженно дернул головой:

-- Когда это мы боялись слез и горя? Надо будет -- кровь прольем. Не пожалеем ни чужой, ни своей. Ежели для дела -- можно все.

-- А как же Покон?

-- Кто-то же его устанавливал? Когда-то и то, что мы сейчас говорим, будет Поконом. А что народ? Когда его спрашивали? Хозяин знает, что с кобылой делает!

Тавр смотрел в пол:

-- Как думаешь осуществить?

-- Сперва надо подготовить защитную линию, потом переселять северные племена. Иначе те сразу же станут добычей степняков... Но тут загвоздка. Пока народ не переселили, кто копать да насыпать будет?

Тавр долго думал, морщил лоб. Сказал нерешительно:

-- А если не отпускать войско? Наступает осень, уже не успеют до зимы добраться домой. А нужны они тут всю зиму? Будут пьянствовать да драки чинить... Сразу отправить их в Степь, пусть роют немедля. А по селам и весям кликнуть плотников, чтобы до снегов крепость срубили. Степняки на зиму тоже замирают. А весной ждут, когда воды спадут, да земля подсохнет. За это время можно успеть укрепиться.

Владимир спросил:

-- А чем плотников приманить?

-- Особо заманивать не придется. По осенним болотам и рекам в северные земли на заработок не проберешься, все одно зиму просидят без заработка. А тут работы невпроворот! А там сумеем оставить и на другой год...

-- Ты сумеешь,-- согласился Владимир. Тавр проглотил крючок, его ясная голова уже начала строить эту защитную полосу. Пока что в голове, но зато со всеми мелочами, что потом понадобятся.-- Боярам Киева и окрестных сел останется только кормить, обувать и одевать эту северную армию? Это немало!

-- Но лучше, чем самим гнуть шеи, копая рвы,-- возразил Тавр. Владимир изо всех сил подавил улыбку. Тавр уже начинает убеждать его самого, как с наименьшими затратами создать такую линию обороны.-- Ты сам сказал, что все земли Руси, что платят Киеву дань, должны прислать своих людей копать рвы и строить крепости! Вот тут борьбы будет больше. Ты подумай, как обойти бояр, как убедить старейшин племен дать людей. Каждый печется лишь о своем племени, что им общие границы Руси!

-- Буду думать,-- согласился Владимир.-- И ты думай тоже.

-- Кого думаешь привлечь еще?

Владимир пожал плечами:

-- Пока что только мы двое. А там распределим и на другие плечи.

Тавр сказал неожиданно серьезно:

-- Спасибо, княже.

-- За что?

-- Мне первому доверяешь такое. Если не надорвем пупки, то -- тьфу-тьфу! -- великое дело сотворим для Руси.

Владимир отмахнулся:

-- Мог бы и не напоминать, что я сам не справляюсь.

Он ударил в гонг, взятый из покоев Ярополка. Шаркая стоптанными башмаками, вошел молчаливый Сувор, забрал пустые чаши, заменил двумя с горячей кавой. По комнате пошли тяжелые волны бодрящего запаха. В большой чаре Сувор принес и золотистый мед диких пчел. Кава что-то непонятное, а вот мед в самом деле придает сил, проверено отцами и дедами.

А силы понадобятся, князю предстояла еще одна бессонная ночь. И не только князю.

Тавр скинул верхнюю одежку и уставился в свежий лист тонкой телячьей кожи. Там уже смутно выступала, начерченная рукой Владимира, прерывистая линия первой границы-кордона Руси.

И все-таки, даже начав это великое дело, он стискивал зубы от нетерпения и злости. Да, в степи удалось оставить не только новгородцев, но даже киевское войско. Спешно рыли ров, насыпали гигантский вал, сами начали строить на валу деревянные крепости, не дожидаясь подхода плотников.

Но все равно земля кипит в сражениях! Повсюду льется кровь, звенят мечи, люди падают, сраженные стрелами, топорами, шестоперами, клевцами, копьями, кинжалами, оскерпами, булавами, даже палицами и камнями. Их топчут конями, сбрасывают со стен, а в короткие промежутки мира их душит недород, засуха, лютые морозы, а по уцелевшим прокатывается либо чума, либо холера...

И все равно по всей земле горят города и села. Проносятся полчища убийц, все живое бежит с дороги в леса, но и там настигает смерть, и долго еще черные вороны жиреют так, что не могут летать. А часто бывают времена, когда вороны питаются только своим лакомством: глазами павших витязей! Мясом пренебрегают, завтра поле будет засеяно новыми телами.

И кто же эти враги? То одно племя, то другое пытается освободиться от позорной, как они считают, зависимости Киеву. Пользуясь тем, что он чуть ли не все огромное войско обратил в строителей, вятичи первыми отказались платить дань, за ними -- кривичи, илвичи, а там пошло-поехало...

Не желая прерывать начатого дела, он отряжал малые отряды лучших воинов под началом опытнейших воевод. Сам возглавлял карательные отряды. За его войском остаются сожженные села и города, деревья гнутся под грузом повешенных, реки текут красные от крови и выходят из берегов, запруженные трупами.

Но виноват ли он, если делает как все? Такие же битвы гремят и на Востоке от Руси, на Западе, и на Юге, и на Севере.

Все чаще стал заходить Борис. Сам заваривал каву, у него получалось вкуснее, чем у Сувора, внимательно и сочувствующе смотрел на хмурого князя. Владимир ощутил, что с волхвом можно приоткрыться больше, излить душу. Не целиком, целиком не покажет никому на свете, но этому суровому волхву открывал больше, чем даже Тавру.

-- Ты не прав,-- возразил Борис однажды.

-- Почему?

-- Ты видишь только войны... Но если бы только войнами жил человек, если бы только воинскую доблесть признавал, растил и лелеял, то мы бы не накопили столько солнца в себе. Да, славяне, славные воители, были всегда, им поют славу, но были и другие люди из нашего племени... Мстислав, в крещении Хирон, за исповедование христианской веры был усечен мечом и сожжен в Томах. Это было еще в царствование Диоклетиана, в триста третьем году от рождения Иисуса. Теперь он -- святой мученик. Там же в Томах казнен за веру в Христа и Богун, в крещении -- Христ. Тоже славянин, ныне святой мученик. Он погиб в царствование Ликиния, в триста двадцатом году... Не разумеешь?

-- Нет,-- признался Владимир.-- Но ты не робей, учи! Я умею учиться у всех. Потому и стал князем... а не был поставлен.

Борис заговорил быстрее, подбодренный вниманием:

-- Они сделали для людства не меньше, чем все полководцы и воители, вместе взятые. Не вскидывайся, княже! Это обидно, но это так. Погибнуть за веру -- совсем не то, что за свои стада, богатство или при грабеже чужих земель. Ведь так просто было спасти жизни! Снять крест с шеи и бросить под ноги!

-- И они... не бросили?

Борис пристально и бесстрашно взглянул князю в грозные глаза:

-- Они показали нам, как и всему миру, что над самой большой силой... силой рук и мечей... есть сила выше! Богун был слабый человек: кричал и плакал под пытками, а уж палачи старались вовсю, семь потов пролили, но все равно Богун крест не бросил!

Владимир спросил подозрительно:

-- Такая мощь в том христианстве?

Борис покосился на суровое лицо, в глазах князя загорались огоньки гнева. Ноздри раздувались как у арабского жеребца, дыхание пошло чаще.

-- Не в нем дело,-- сказал он осторожно.-- И у нас, и у других народов хватало случаев, когда люди шли на смерть за правду, за честь. Но то были отдельные победы благородства, чистоты души, власти духа над плотью! А христианство -- попытка возвести это в ранг закона. Поставить это и этих людей выше. Выше победоносных завоевателей, князей, королей и даже императоров! Такого раньше еще не было.

Владимир бросил хмуро:

-- Ну-ну, продолжай.

-- А раз они выше,-- сказал Борис тяжело, словно тащил в гору камень,-- то этим людям и надо бы подражать! Надо жить так, чтобы все люди на свете стали такими же. Вот что такое учение Христа.

-- А вера Мухаммада?

Борис скривился:

-- Как христиане признают, что их вера -- лишь росток от могучего древа веры Моисея, так и Мухаммад говорит, что его вера вытекает из учения Христа. Христианство развивалось, росло, крепло. Через шестьсот лет это крепкое древо дало новый росток -- ислам. В нем сохранено почти все, что было в старых, но добавлено новое, что накопилось за шестьсот лет. И подправлены кое-какие ошибки... Но дело не в исламе! Все эти новые веры едины в одном: нельзя жить по старым волчьим законам! Душа важнее, чем плоть. Вот сперва эту трудную правду надо принять душой, принять крепко. А потом смотреть, что лучше: ислам, иудаизм, вера Христа, арианство, буддизм, индуизм, огнепоклонение...

-- Их так много? -- ужаснулся Владимир. Он с уважением посмотрел на Бориса.-- Откуда ты все это знаешь?

Борис невесело усмехнулся:

-- Если бы не увечье, я бы так и шел по жизни с окровавленным мечом... Так что вижу скрытый смысл в словах, что раньше казались дурацкими. Мол, блаженны увечные, калеки, юродивые...

Владимир ощетинился:

-- Как они могут быть лучше нас?

-- И я так думал... Но если бы меня не порубили так, что в битвы уже не годен, я бы прожил жизнь отважного воина, постарел бы и умер достойно, окруженный детьми и внуками. При удаче, конечно. И не увидел бы совсем другого мира... Я доволен, что теперь узрел мир, скрытый от простых людей. Будь они смерды, холопы или базилевсы. Волхв знает и видит неизмеримо больше!

Владимир засмеялся:

-- Когда-то я очень хотел стать волхвом. Но как можно думать о высоком, когда навозных дел невпроворот? А власть -- это по колено в дерьме... Хорошо, если еще по колено!

Глава 29

Когда покоренные вятичи снова не прислали дани, рассвирепевший Владимир сам встал во главе карательной дружины. Налетел внезапно, здесь он был подобен Святославу, если не выше на голову, посек наспех собранное малое войско. Местных князей распял на воротах, чтобы умирали долго и страшно, со старейшинами решали по-быстрому: привязывали за ноги к двум деревцам за вершинки, разом отпускали, и вороны весело слетались на две еще теплые сочащиеся кровью половинки...

Но что обрадовало больше всего, на этот раз захватили неуловимого Варяжко! Вряд ли дался бы живым, но умело оглушили издали брошенным молотом, навалились, связали, а затем сковали цепями.

Кремень, который так удачно метнул оружие, вздохнул с облегчением:

-- Все, распрям конец...

-- С чего бы? -- удивился другой.

-- Этот змей всех подзуживал.