Чтение 21–й страницы книги ~Князь Рус~

-- Разве не ты говорил, что настоящий воин должен вставать рано?

-- А ты настоящий?

-- Настоящее не бывает, -- заявил Буська гордо.

Дружинники рассмеялись. Рус отмахнулся:

-- Езжай. Только я в твои годы предпочитал спать в такую рань.

Буська смолчал, но по его не по-детски серьезным глазам Рус понял, что потому его и поперли из дому. А кто рано встает, тот сам кого угодно выпрет за ворота.

Молча они выехали за пределы стана. Град еще спал, хотя на темных стенах горели красные огоньки. Русу даже почудился горьковатый запах дыма смолистых факелов.

-- Проедем вдоль берега? -- спросил Сова.

-- Да. Там у нас самое слабое место. Если бы иудеи догадались сделать вылазку, они бы успели перебить наш обоз. Или хотя бы часть.

-- Я уже сказал Корниле, -- быстро сообщил Сова, -- чтобы оттянулся назад.

-- И что он сказал?

-- Что волхвы должны находиться в средних рядах.

-- Дурень. Хоть и храбрый.

Дальше ехали молча, кони неслышно ступали по мокрой от росы траве. Дальше пошла вовсе вода, хоть и по щиколотку, но плеск был слышен в утренней тиши далеко. Не сговариваясь, разом повернули коней и поехали по берегу выше.

Со стороны иудеев была стена предрассветного тумана. В нем тонули как звуки, так и берег, кусты, редкие деревья. Рус всматривался и вслушивался до рези в глазах и ушах. Он точно попытался бы ударить с этой стороны, потому ждал и от иудеев, пытался предугадать каждое движение, а если они так и не выступили с этой стороны, то явно какая-то иная хитрость, еще более изощренная, ведь он -- молодой князь, не все воинские хитрости и уловки знает.

Сова и трое всадников растянулись в широкую цепь, ехали шагом. Рус выдвинулся вперед, он же первый услышал подозрительный шум, плеск. Он прислушался, но плеск оборвался, как обрезанный ножом. Затем послышался уже ближе. Рус видел, как застыли Сова и его люди, будто вбитые в землю колья. Даже кони застыли, ухом не прянут.

Плеск послышался ближе. Из тумана вынырнула сгорбленная фигура человека. Одежда на нем блестела. Он брел как можно тише, часто останавливался, всматривался в мокрую землю, примятые стебли.

Рус прыгнул прямо с коня. Человек не понял, что обрушилось ему на плечи, но огромная ладонь уже зажала рот, а в следующее мгновение он рухнул под чудовищной тяжестью в жидкую грязь лицом.

Подержав трепыхающуюся жертву для верности, Рус приподнял, встряхнул. На него смотрела грязевая маска. Человек задыхался, наглотавшись вонючего ила. Глаза были выпучены от ужаса. Рус сказал злорадно:

-- Попалась, ворона!.. Я ж говорил, оттуда попрут лазутчики!

Он швырнул его в руки дружинников. Пленнику скрутили за спиной руки. Сова всмотрелся:

-- Э, да это тот, которого мы однажды уже захватывали! А потом он еще руководил обороной града!

-- Где мы потеряли восьмерых? -- спросил Рус хищно.

-- Он. Еще и показывал нам вослед такое... Не при детях будет сказано.

Буська обиделся:

-- Я не дитя, а отрок!

-- Дозволь, княже, -- попросил Сова, -- я его тут же порешу?

Он толкнул пленника, тот рухнул на колени. Дружинник подошел с топором, примерился деловито, коснувшись лезвием топора склоненной шеи -- худой, тонкой, грязной. Пленник покорно нагнул голову. На шее из пореза выступила полоска крови.

-- Сейчас зарубишь, -- пообещал Рус. -- Эй, ты, тварь дрожащая, что успел выведать о нашем войске?

Пленник, поняв, что обращаются к нему, осторожно приподнял голову. Глаза смотрели исподлобья, недоверчиво. В лице была покорная обреченность.

-- Яхве, -- сказал он, -- в твои руки вручают жизнь мою. Суди строго, но суди справедливо... А тебе, князь скифов, разве не важно, что я отвечу? Ты все равно меня убьешь. Как убил многих моих родственников, как убил жену и брата, как убивал моих соплеменников.

Рус прорычал угрожающе:

-- Они убиты по закону и праву войны! А ты ответствуй, когда спрашивает князь. Иначе умрешь не просто без головы, а сперва потеряешь ногти, зубы, кожу, тебе перебьют все кости, бросят в грязь, а умирать будешь много дней, пока тебя заживо не сожрут пиявки и болотные черви!

Даже под маской грязи было видно, как побледнел пленник. Голос его задрожал:

-- Я не лазутничал!

-- Все говорят, -- усмехнулся Сова. Он ударил в ухо, тот рухнул на бок. Грязь плеснула на ноги коня, тот брезгливо отодвинулся. -- Вставай и стой ровно, а то втопчу целиком.

Пленник, шатаясь, поспешно поднялся. Из разбитого уха текла кровь. Сова сказал почти ласково:

-- И чем же ты занимался? Пугал уток?

-- Искал... -- прошептал пленник.

-- Что искал?

-- Детей искал.

Дружинники захохотали. Усмехнулся и Рус. Слишком нелепый был ответ перепуганного насмерть иудея, который не понимал, что лепечет.

-- Детей? -- удивился Сова. -- Ах, детей... Я-то, дурень, думал, что детей ищут в другом месте... ха-ха!.. Хотя бы в капусте. А иудеи, значит, своих детей находят в грязи?

Дружинники весело заржали. Иудей стоял в грязи маленький и жалкий, с него текла грязь, глаза из-под грязи на лице смотрели затравленно и вместе с тем заискивающе.

-- Они ушли вчера днем, -- сказал он торопливо. -- Не бейте меня!.. Я говорю правду. Ушли бить уток, а вечером не вернулись. Я бросился на поиски.

Рус посмотрел на алый рассвет. Вспыхнуло новое облачко, а небосвод алел огненно, как распустившийся маков цвет.

-- Быстро ты сюда добрался.

-- Я ушел ночью, -- торопливо сказал пленник, он понял, что имел в виду грозный князь. -- Всю ночь бродил по берегу, искал. Как я боялся, могли услышать скифы... ваши дозорные, потому ходил сам.

Рус оскалил зубы в злой усмешке:

-- Врешь. Все слишком нелепо. Без факела в полной тьме? Даже луны нет, одни тучи. И не кричать? Как же ты надеялся их отыскать? На ощупь?

Дружинники посмеивались. Вранье запутавшегося иудея было видно и слепому. А тот, затравленно оглядываясь, сказал безнадежно:

-- Да, глупо. Но что мне оставалось делать? Я все равно не мог спать. Не мог даже лежать в теплой постели, когда дети... когда не знаю, что с ними и где они.

Рус сдержал готовый сорваться с языка наказ Сове срубить голову лазутчику и ехать дальше. Подумал, покачал головой. Если бы потерялся Буська, к которому так привык, даже привязался сердцем, он бы тоже места себе не находил. Надо будет присматривать за ним получше.

-- Веревку на шею, -- распорядился он, -- и пусть бежит следом. Упадет... что ж, он сам хотел попасть к своему богу.

Сова, скаля зубы, набросил петлю и затянул на горле потуже, так что лицо Нахима посинело. Другой конец прикрепил к седлу, лихо вспрыгнул на коня:

-- Готово!

Разбрызгивая воду, они понеслись по берегу навстречу алому рассвету, похожему на стыдливый румянец на щеках молоденькой девушки.

Воздух был свеж и чист, от реки тянуло холодом. Слева туман начал рваться на куски, сбиваться в белесые валы, их катило к реке, остальные рассеивались, дробились, поднимались выше, где исчезли бесследно. Лишь над рекой туман еще стоял стеной, лишь чуть-чуть приподнялся от воды, так и завис в неустойчивом равновесии.

Буська все норовил вылезти вперед, но двое дружинников по немому наказу князя следили, прикрывали собой, буде из кустов грянет недруг или свистнет стрела. Сзади Рус слышал хрипы, шлепанье ног по грязи, потом пошла сухая земля. Ехали рысью, то переходили на шаг, остерегаясь нестись сломя голову в чужой земле, где могут быть ловушки и засады.

Оглянувшись, Рус понял, что только это еще и спасло пленника от удушья. Он бежал с петлей на шее за конем Совы, его раскачивало, он хрипел, задыхался, но у него не хватало мужества Руса пасть на землю и заставить себя помереть, не дать врагу глумиться напоследок.

Рус с презрением отвернулся, с таким жалким народом и воевать-то противно, и в это время впереди раздался удивленный возглас. Один из передних дружинников натянул удила, конь встал как вкопанный. Дружинник указал рукой в сторону крутого берега.

Там, под раскидистым явором, лежали на куче хвороста пятеро детей. Озябшие, они скорчились в три погибели, прижимались друг к другу, вздрагивали, видно было, как младшая девочка трясется от холода, хотя ее обхватывал, прижимая к животу, мальчик постарше.

Рядом на дереве были подвешены связанные за шеи тушки уток. Три связки, в каждой по десять уток. Рус слышал, как уважительно присвистнул дружинник. Он тоже понял, почему дети решились заночевать. В камышах уже возятся утки, шлепают дырявыми клювами, пропуская воду.

Сова подъехал ближе. Пленник, шатаясь, вышел из-за его коня. Струи пота текли по лицу, смыли грязь, теперь было видно, что измучен до крайности, глаза почти не видят, но когда дружинник тупым концом копья ткнул крайнего мальчишку в ребра, он прохрипел:

-- Это же дети...

-- Это дети врага, -- бросил Сова холодно. -- А вырастут, будут убивать наших детей.

Мальчишка испуганно открыл глаза, зашевелился. Увидев нависших над ними всадников, испуганно вскрикнул. Начали просыпаться другие дети. Девочка, бледная и заплаканная, широко распахнула глаза:

-- Папа!

Ее трясло от холода так, что бросало из стороны в сторону. Она вздрагивала, дергала головой, лязгала зубами, словно ударялась подбородком о стол.

Нахим криво улыбнулся. Девочка уткнулась ему в грудь, удивилась, что руки отца связаны, прижалась все равно, от отца шел жар сильно разогретого тела. Другие дети приподнимались, терли глаза. Еще двое подбежали к связанному пленнику. Другие встали и смотрели исподлобья, уже все поняв. Осознание своей участи было видно в детских лицах.

Рус поморщился. Дети ревут -- понятно, но чтоб взрослый так обливался слезами... Стыд, позор всему племени мужскому. Надо зарубить поскорее, чтобы не позорил род мужчин.

-- Эй, -- сказал он, -- это твои дети?

Нахим, плача, наклонился к детям, те обхватывали его за шею, плакали, ревели в три ручья. Сова заехал сзади, вытащил нож. Прицелился, закусив губу, словно прикидывал, с кого начать, коротко и сильно взмахнул рукой.

Лезвие блеснуло в первых лучах утреннего солнца. Нахим дернулся, боль была короткая, выпрямился, его сведенные назад плечи вернулись в прежнее положение, он обхватил руками детей и только сейчас понял, что свирепый скиф перерезал веревку на руках.

Теперь он обнял уже троих, не разбирая, где свои, где соседские, вместе с ними обливался слезами. Но если он плакал молча, то дети ревели громко, слезы брызгали крупными жемчужинами, бежали по щекам, а дальше на землю.

Рус крикнул зло:

-- Слушай меня, враг!.. Ты не был лазутчиком, значит, мы не в силах тебя сейчас убить, как бы этого ни хотелось. Но сегодня будет бой, и я очень надеюсь, что встречу тебя. И разрублю тебя с наслаждением до пояса, дабы небо увидело твои поганые внутренности!

Он повернул коня. Нахим с замершим дыханием смотрел на лоснящийся круп жеребца, который тоже, казалось, выражал презрение ненавистному иудею. Но круп этот начал удаляться, другие скифы тоже повернули коней и поехали дальше вдоль берега, и Нахим все никак не мог поверить, что его, злейшего врага, все же не убили! Он был в их руках, но не убили.

Лишь один скиф, совсем ребенок, задержал коня. Его синие глаза придирчиво и с жадным любопытством обшаривали уток. Он кивнул Исхаку, спросил высоким детским голосом:

-- Тебя как зовут?

Исхак с трудом понял, торопливо сглотнул слезы:

-- Исхак, сын Нахима...

-- Хорошо уток бьешь, Исхак, сын Нахима!

Он поднял коня на дыбы, красуясь могучим животным, конь яростно завизжал и страшно замолотил по воздуху копытами, где блестели железные подковы, так на двух задних мальчишка и развернул его, а когда конь опустился на все четыре, то сорвался с места как выброшенный из пращи булыжник.

Дети со всех сторон хватались за одежду Нахима. Голоса их были тоненькие, как у лесных птичек:

-- Папа!.. Папа, что это было?

-- Папа, ты был у чужих?

-- Папа, нас отпустили?

Он обнял их всех, потом, чувствуя, что ноги не держат, опустился на землю. Дети сгрудились вокруг, подошли и Зяма с Гершелем, смотрели серьезно и печально.

Нахим прошептал:

-- Я сам еще не понимаю, что произошло... У них какие-то правила войны, отличные от наших... Но сейчас быстро берите уток, возвращаемся!

Гершель оглянулся на камыши, где призывно крякали утки, ради них и остались, самое время продолжить избиение уток-акумов, но посмотрел на избитого Нахима, заторопился:

-- Мы быстро! Может быть, послать Зяму в град за конем?

-- Я смогу идти, -- прошептал Нахим. Он ощутил, что горло еще перехвачено, он может только шептать, хотя волосяную петлю скифы забрали с собой. -- Дети мои... Глава 30

Со стороны леса несся конь, закидывая в сторону ноги. Голова всадника была едва видна из-за трепещущей гривы, Рус узнал Буську. По телу прошла дрожь, внутри дрогнула туго натянутая жилка, со звоном оборвалась.

Буська остановил коня так резко, что тот пропахал четыре глубокие борозды, сел на круп. Тонкий голос резанул по ушам:

-- Княже!

-- Что стряслось? -- рявкнул Рус. -- Что с... Ис?

Сам ощутил нелепость вопроса, ибо в первую очередь беспокоится всегда за нее, хотя и так упрятал в середину стана и приставил к ней двух дюжих парней, чтобы берегли пуще зеницы ока.

-- Баюн! -- вскричал Буська отчаянно. Слезы брызнули из чистых детских глаз. -- Баюн!

-- Что с ним?

Буська всхлипнул, две крупные слезинки выкатились, поползли по щекам. Заблестели мокрые дорожки, а капли повисли на подбородке.

-- Убит!

-- Баюн? -- переспросил Рус, не веря.

-- Да, погиб.

-- Совсем? -- переспросил Рус. Озлился на себя, вопрос глуп, зарычал. -- Кто его убил? С кем-то подрался по пьянке?

Буська опасливо подал коня в сторону. Лицо князя было перекошено от ярости.

-- Иудеи, -- крикнул Буська, конь под ним пошел боком, косясь на злого человека. -- Того, который завалил Баюна, схватили! Хотят забить...

Рус взмахом призвал дружинника с конем. Седло протестующе скрипнуло, конь даже присел, Рус всегда запрыгивал с разгона, приподнялся на стременах, со стороны леса виднелись всадники. Кони под ними плясали, а в середке виднелись люди.

Кони сорвались в галоп. Встречный ветер стал таким плотным, что срывал безрукавку, выдавливал глаза. Буська быстро отстал, а Рус подскакал к всадникам, сам вне себя от горя и ярости. Сам не понял, почему гибель Баюна привела в такое бешенство, раньше Баюна недолюбливал.

Сова был уже здесь, его слушали хмуро, но почтительно. В кругу лежали в лужах крови двое иудеев, а третьего толкнули навстречу подъехавшему князю. Иудей, со связанными за спиной руками, избитый, повалился лицом в пыль, но с двух сторон кольнули копьями, и он с трудом поднялся на ноги. Здесь же был и Корнило, Рус видел, как он зло ткнул поверженного носком сапога.

Сова оглянулся на подскакавших всадников, махнул рукой, отвернулся. Двое уже подняли залитого кровью Баюна, из него хлестало как из пробитого стрелами бурдюка с красным вином, угрюмо прилаживали поперек седла его верного коня. Сова указал на распростертого на земле:

-- Этот сумел.

Голос его был полон отвращения.

Рус рассматривал захваченного с изумлением и гневом. Иудей был на полголовы ниже самого низкорослого из русов, узок в плечах, грудь плоская как доска, а руки хоть и длинные, но тонкие, перевитые сухожилиями, но не мускулами. Он не выглядел воином, а в лице не было привычной бойцам гордости, надменности или вызова.

-- Этот? -- спросил Рус.

-- Он самый, -- подтвердил Сова несчастливо.

Рус вскрикнул гневно:

-- Не может быть... Это человек, который убил Баюна?

-- Он, княже, -- ответил Сова.

-- Ударил в спину? -- допытывался Рус. -- Какая-то хитрость?

-- Нет, княже.

-- Но как он мог? Баюн и с боевым топором управлялся не хуже, чем с бандурой или трембитой!

Сова зло ударил пленника по лицу. Тот рухнул как подкошенный, поднимался долго, с трудом. Из разбитых губ бежала струйка крови. Он слизывал, жалко моргал.

-- Кто ты есть? -- спросил Рус. Он чувствовал, как в груди вместе с яростью закипает и горечь. -- Кто ты, тварь дрожащая, что сумел убить одного из наших лучших людей? Да что там... нашего лучшего из людей!

Корнило перевел, иудей ответил жалким дрожащим голосом. Корнило спросил еще, повернулся к князю:

-- Его зовут Исайя. Его работа -- охранять посевы. На здешние поля нападают огромные стада свиней.

Он скривил губы, качал головой. Рус грозно сдвинул брови. Голос стал хриплым и страшным:

-- Что? Он хочет сказать, что мы свиньи?

Корнило поклонился:

-- Прости, княже. Я смеюсь их дурости. Ведь они не едят свинину. Им бог не велит. А убитых свиней бросают собакам. Стада здесь агромадные! Да ты сам видел, какие тут вепри! Такой секач кого хошь собьет с ног, боевого коня распорет клыками как щенка. Ежели этот наловчился с ними драться, то он чего-то стоит.

Рус сказал зло:

-- И кабанов бьет явно подлостью да хитростью, а не грудь в грудь!.. Что ж, за его отвагу ему и плата. Распять на виду у всего града! Пусть там смотрят, страшатся.

Сова поддакнул:

-- Иудеи -- подлый народ. За жизнь цепляются, как будто жизнь -- самое дорогое, что есть у человека! Для них это будет зрелище! Такие вопли пойдут на стенах... Спать не дадут моим вартовым, а это уже хорошо.

Иудея подхватили, поволокли с холма. Ноги уже загребали землю, пропахивая слабые борозды. Рус крикнул вдогонку:

-- Только распять так, чтобы не издох сразу! Пусть пару дней помучается.

Сова покачал головой:

-- Народ хлипкий. Вряд ли долго протянет. Но кишки стоит выпустить еще у живого. Чтоб их собаки тащили, а он смотрел сверху с перекладины и выл...

В молчании наблюдали, как вдали у обочины дороги выкопали яму. Место выбрали в полете стрелы от ворот града. Чтоб видели хорошо, но дотянуться не сумели. Охочие мигом притащили две сосенки, срубили ветви, меньшую прибили поперек комля большей, поставили в яму перекладиной вверх, засыпали землей, старательно насыпали в яму даже мелких камней для устойчивости, будто столбу стоять, пока не сгниет.

Сгорбленная фигурка иудея стояла на коленях. Он качался взад-вперед, стукался лбом в землю. Скифы заканчивали столб, утаптывали землю. Иудея подняли, связали ноги, а веревку на руках, напротив, разрезали, распинать надо с раскинутыми руками.

Рус повернулся к Сове:

-- Ты все пути к граду перекрыл?

-- Мышь не проскользнет!

-- Уверен?

-- Голову закладываю.

-- Смотри, потеряешь, -- пригрозил Рус зловеще. -- Если кто из града пробежит -- пусть, но нельзя, чтобы туда прошла хоть одна подвода с едой.

-- Мышь не проскользнет, -- поклялся Сова снова. -- Мои дозорные несут службу и ночью.

-- Твои люди рассыпались по весям, -- уличил Рус. -- Грабят да насилуют. Их можно перебить, как кроликов, поодиночке. Наше счастье, что иудеи трусы и воевать не умеют вовсе.

-- Здесь людей довольно...