и перцем.
слышали, как от их шагов начинает просыпаться дом. Неожиданно одна из
дверей открылась, мелькнула рука со слабо мерцавшим светильником, а затем
раздался отчаянный женский визг.
за шею исходящую визгом Феодору и обольстительно скалил влажные беззубые
десны.
не сможет родить ребенка.
воспитывает отчаянных девиц! - он указал на появившуюся из темноты
Мегисто. Она сжимала в руках бронзовую кочергу и несомненно пустила бы ее
в ход, но Калхас успел вырвать светильник из рук Феодоры и поднести его к
своему лицу.
высаживать одну дверь за другой.
говорят!
светильник, подошел туда. Последняя дверь снаружи была закрыта на засов.
ложе, покрытом старой изношенной тряпкой, сидела Гиртеада. Как и днем в ее
взгляде страх смешивался с надеждой. На какое-то мгновение страх победил,
но почти тут же его сменили облегчение и радость.
больше не пытались появляться в коридоре. Где-то пряталась София; у
Калхаса не было желания ни искать ее, ни вести с ней разговор. Один
Сопатр, привлеченный шумом в доме, попытался было натравить на наемников
собак. Он кричал на них, смешивая эллинские и варварские слова, однако
молосские псы пребывали в странном равнодушии. Они сонно смотрели в
сторону аркадян и не пытались даже облаять их. Калхас на всякий случай
опять дотронулся до шарика, но эта предосторожность была излишней. Собаки
вяло переступая лапами проводили их до ворот, а Сопатр ретировался в глубь
сада, едва один из наемников сделал шаг в его сторону.
улице. - Видишь, как быстро! Доволен, Калхас?
под ребрами не проходит. Он накинул на плечи Гиртеады плащ, обнял ее и
произнес вполголоса: - Очень быстро...
спящего младенца. Крылатые сандалии несли бога сквозь хрустальные сферы, и
каждая из них по-новому преломляла свет, струившийся откуда-то сверху.
Свет становился все ярче, но в глазах Калхаса от этого не темнело;
наоборот, взор прояснялся. Пастух видел сразу все вокруг себя: и Гермеса,
и те сферы, которые они уже миновали, и те, которые были наверху.
этом. Гермес не касался его, но сила, исходившая от Вестника, влекла и
поддерживала Калхаса. Пастух ощущал себя настолько уверенно, что
головокружительная высота, на которую возносил его Гермес, не казалась
страшной.
горный склон, обтекаемый хрустальными сферами. Скорость, с которой они
взлетали, показалась аркадянину ужасающе быстрой. И снизилась она только
когда досчитав до сорока, он потерял счет сферам.
затем прямо из него выросли ослепительно белые стены. Калхас так и не
увидел, чем кончаются стены, ибо в то же мгновение они с Гермесом и
младенцем чудесным образом оказались внутри них. Пастух стоял прямо
посередине огромных золотых покоев, где свет был настолько силен, что
каждый предмет казался вылепленным из него. Ложа из слоновой кости,
серебряная утварь, переливающиеся стены, на которых словно живые плясали
изображения танцоров и охотников. Курительницы, разукрашенные смарагдами,
корундами, жемчугом и камнями, имени которых пастух не знал, разливали
сладкие ароматы. И все это накрывал свод в виде панциря черепахи,
выпуклостью обращенного вниз.
благовония настолько тонкие, что пастуху мнилось, будто его плоть
преображена, будто здесь она состоит совсем из другого вещества, чем там,
внизу, на земле. Она воспринимала такие сложные ощущения, которых он не
мог раньше знать.
приближаются окутанные белыми одеждами боги. Их голоса наполняли чертоги
Олимпа, а светоподобные лица были обращены к ребенку, что лежал на руках
Гермеса. Казалось, они не видят замершего, трепещущего Калхаса, а тот
настолько растерялся, что их лики слились для него в одно могучее и
властное лицо, которое спросило:
Мать бросила бы его на камни.
ребенка.
младенца. Тело покрывала вьющаяся козья шерсть, ноги кончались копытцами,
а на голове явственно были видны небольшие рожки. И, наконец, сквозь
шерсть проступал багряный фаллос совсем не младенческих размеров. Существо
сладко потягивалось, издавая урчание одновременно детское и звериное.
состроило необычайно уморительную физиономию. Зевс расхохотался - смех
рассыпал богов, они перестали сливаться в нем одном, и Калхас с радостью
вторил хохочущим олимпийцам кругом обступивших Гермеса. Ужас пропал,
предсказатель испытывал ясную и чистую радость от близости к Средоточию
мира.
передавали его с рук на руки, а Калхас узнавал их, одного за другим -
Аполлон, Гера, Гефест, Афродита...
повторять Олимпийцы.
Пусть именем его будет слово, которое повторяется здесь чаще всего!
На Земле будут целые племена нимф, дриад, женщин, которые станут убегать
от него, но эти копытца их догонят. Горные склоны - его царство; глаза его
будут здесь, а ноги - на земле.
свело от страха и радости, печали и удивления, растерянности и счастья.
Пастуху казалось, что сейчас его сердце разорвется на части - так много
чувств оно вмещало. Потом все затопила нежность - он забыл и о золотых
чертогах, и о Зевсе, и о сонме Олимпийцев. Лишь легкая хрупкая тяжесть в
руках - больше ничего он не ощущал. Нежность породила в душе горькую
твердость, а еще - грусть, от которой на глазах едва не навернулись слезы.
беззубый рот. Он весело сморщил нос и залился детским беспричинным смехом.
Калхас тоже засмеялся, с облегчением чувствуя, как детский голос смывает с
его глаз грусть.
нелегко, но ты сможешь. Ты не бросишь его подобно матери, а он не бросит
тебя.
в своей комнате на краю ложа, а Гермес стоял перед ним, держа в руках
обернутого заячьей шкуркой ребенка. Бога окружало многоцветное радужное
сияние, и такое же сияние виделось пастуху вокруг младенца.
Маркелов Олег
Флинт Эрик
Круз Андрей
Никитин Юрий
Каргалов Вадим
Афанасьев Роман