купить на радость Бобке, на лыжах бы ходили каждую субботу, в кино... В
общем, так или иначе, а получается, что все это касается не только одного
меня. И под бомбами сидеть плохо, и за медузой замужем через десять лет
супружества вдруг оказаться - тоже не сахар... А может быть, как раз
ничего? Откуда я знаю, за что меня Ирка любит? То-то и оно, что не знаю.
Между прочим, она этого, может быть, тоже не знает...
Рядом с помойным ведром лежал паспорт. Очень мило. Все собрали до
последней бумажки, до последнего медяка, а паспорт - вот он. Взял
черно-зеленую книжицу и рассеяно заглянул на первую страницу. Сам не знаю
- зачем. Меня окатило холодным потом. Сергеенко Инна Федоровна. Год
рождения 1939... Что такое? Фотография была Иркина... Нет, не Иркина.
Какая-то женщина, похожая на Ирку, но не Ирка. Какая-то Сергеенко Инна
Федоровна.
прокрался в комнату. Меня окатило ледяным потом вторично. У женщины,
которая лежала под простыней, сухая кожа туго обтягивала лицо, и были
обнажены верхние зубы, белые, острые - то ли в улыбке, то ли в
страдальческом оскале. Это ведьма была там под простыней. Не помня себя, я
схватил ее за голое плечо и потряс. Ирка мгновенно проснулась, распахнула
свои глазищи и невнятно проговорила: "Димкин, ты чего? Болит
что-нибудь?.." Господи, Ирка! Конечно, Ирка. Что за бред? "Я храпела, да?"
- спросила Ирка сонным голосом и заснула снова.
выволок из пачки последнюю сигарету и снова закурил. Да. Вот так мы теперь
живем. Такая вот у нас теперь будет жизнь. Отныне.
лица противный пот, потом спохватился и снова полез в Иркину сумку. Иркин
паспорт был там. Малянова Ирина Ермолаевна. Год рождения 1933. Ч-черт...
Ну, хорошо, а это-то зачем им понадобилось? Ведь все же не случайно. И
паспорт этот, и телеграмма, и с каким трудом Ирка добиралась, и даже то,
что она летела в одном самолете с гробами - все ведь это не случайно...
Или случайно? Слеподыры же, матушка-природа, стихия безмозглая... Вот это,
между прочим, очень хорошо подтверждает Вечеровского. Потому что если это
на самом деле Гомеостатическое Мироздание сокрушает микрокрамолу, то это
так и должно выглядеть... Как человек, который охотится за мухой с
полотенцем, - страшно свистящие удары, разрезающие воздух, летят с полок
сбитые вазы, обрушивается торшер, гибнут ни в чем не повинные ночные
мотыльки, задрав хвост, удирает под диван кошка, которой наступили на
лапу... Массированность и малоприцельность. Я ведь вообще ничего не знаю.
Может быть, сейчас где-нибудь за Муринским Ручьем дом обрушился - целились
в меня, а попали в дом, а мне и невдомек, на мою долю только этот паспорт
и достался. И неужели это только из-за того, что я давеча подумал об
М-полостях? Только представил себе, как я мог бы рассказать о них Ирке...
считал, но так вот жить, чтобы ни минуты покоя не было, чтобы от
собственной жены шарахаться, принявши ее за ведьму... А Вечеровский
Глухова теперь в упор не видит. Значит, и меня не станет видеть. Все
придется изменить. Все будет другое. Другие друзья, другая работа, другая
жизнь... Семья, может быть, тоже другая... С тех пор все тянутся передо
мной кривые, глухие окольные пути. Глухие. Глухов... И будет стыдно
смотреть на себя по утрам в зеркало, когда бреешься. В зеркале будет очень
маленький и очень тихий Малянов.
можно привыкнуть. И к любой утрате. Но какая это все-таки будет
немаленькая утрата, если подумать. Ведь я десять лет шел к этому. Даже не
десять - всю жизнь. С детства, со школьного кружка, с самодельных
телескопов, с подсчетов чисел Вольфа по чьим-то наблюдениям... М-полости
мои - я ведь о них, собственно, ничего не знаю: что там у меня могло бы
получиться, что бы могло получиться из этого у тех, кто заинтересовался бы
этим после меня, продолжил бы, развил, добавил свое и передал бы дальше, в
следующий век... Наверное, что-то немаленькое могло бы получиться, что-то
немаленькое я утрачиваю, если оно оказывается зародышем потрясений, против
которых восстает сама Вселенная. Миллиард лет - большой срок. За миллиард
лет из комочка слизи вырастает цивилизация...
если это не поможет - просто растопчут... Мать моя мамочка! Шесть часов.
Солнце уже вовсю жарит.
поднялся, спокойно ступая, пошел в комнату, залез в свой стол и вытащил
свои бумаги, и взял ручку. А потом вернулся в кухню, расположился, сел и
стал работать.
набита, веки жгло, - но я старательно и тщательно перебрал черновики,
выкинул все, что было уже не нужно, остальное расположил по порядку, взял
общую тетрадь и стал все переписывать начисто, не торопясь, с аппетитом,
аккуратно, тщательно выбирая слова, - так, словно я писал окончательный
вариант статьи или отчета.
оттачивать терминологию, не спеша и со вкусом обдумывать наиболее изящные
и экономичные обозначения, вылавливать блох, засевших в черновиках,
вычерчивать графики, оформлять таблицы. Это благородная черная работа
ученого - подведение итогов, время полюбоваться собой и делом рук своих.
со мной Ирка - обняла меня голой рукой за шею и прижалась теплой щекой к
моей щеке.
явилась вчера. Она была розовая, свежая, ясноглазая и веселая. Жаворонок.
Ирка у меня жаворонок. Я - сова, а она - жаворонок. Где-то я слышал про
такую классификацию. Жаворонки ложатся рано, легко и с удовольствием
просыпаются и сейчас же начинают петь, и никакая мерихлюндия не заставит
их проваляться, скажем, до полудня.
ответа, пошла к балконной двери. - Чего это они там разгалделись?
галдеж - толковище того типа, какое бывает на месте происшествия, когда
милиция уже подъехала, а "скорая помощь" еще в пути.
прекрасно. В конце концов все на свете получается прекрасно. За эти десять
дней Одесса успела надоесть ей хуже горькой редьки, потому что нынешним
летом туда понаехало столько народу, сколько никогда еще не бывало, и
вообще она соскучилась и возвращаться в Одессу не собирается, тем более,
что билета сейчас наверняка не достать, а мама все равно намеревалась в
Ленинград в конце августа, вот она Бобку и привезет. А сейчас она, Ирка,
вернется на работу - прямо сейчас вот кофе попьет и вернется, - а в отпуск
поедем вместе, как когда-то собирались, в марте или в апреле: в Кировск
поедем, кататься на горных лыжах.
помидорами, Ирка облазала всю квартиру в поисках сигарет, не нашла и вдруг
погрустнела, затуманилась, сварила еще кофе и спросила про Снегового. Я
рассказал ей, что знал со слов Игоря Петровича, тщательно обойдя все
острые углы и постаравшись представить эту историю как очевидный
несчастный случай. Пока я все это рассказывал, вспомнилась мне красотка
Лидочка, и я совсем было раскрыл рот, но вовремя спохватился.
печально опустились ("...теперь вот и сигаретку не у кого попросить!"), а
я пил маленькими глоточками кофе и думал, что непонятно, как мне сейчас
быть; что пока я не решил, рассказывать Ирке про все или не рассказывать,
пожалуй не стоит заводить разговор ни о Лидочке, ни о столе заказов,
потому что и с Лидочкой, и со столом заказов все обстоит чрезвычайно
неясно, а точнее говоря - очень даже ясно, потому что вот уже сколько
времени прошло, а Ирка еще ни словечком не упомянула ни о своей подружке,
ни о своем заказе. Конечно, Ирка могла забыть. Во-первых, треволнения, а
во-вторых, она всегда все забывает, но лучше все-таки, от греха подальше,
эти скользкие темы не затрагивать. Впрочем, маленький пробный шарик
пустить, может быть, и стоит.
перешла к более веселым предметам - как Бобка сверзился в канаву, а за ним
сверзилась теща, - я спросил небрежным голосом:
и щербат. Ирка вытаращила глаза.
таком контрвопросе. - Одесса, броненосец "Потемкин"... Шаланды, полные
кефали... Ну, вспомнилось просто, и все! Что ты пристала?
пробный шарик! Мне же и по лбу. Под испытующим взглядом Ирки я поставил на
блюдце пустую чашку и, сказавши фальшивым голосом: "Как там наше дерево?",
я отошел к балконной двери и выглянул. Ладно, так или иначе, но с Лидочкой
все стало ясно: теперь уже окончательно. Н-ну, а как же наше дерево?
Шилова Юлия
Корнев Павел
Дальский Алекс
Доценко Виктор
Афанасьев Роман
Распопов Дмитрий