Да, но от этого он помер. Правда, что мэтр Этьенн Луазо, который верил в
свой нос и с ним и спал, помер точно так же.
своих коллег, бросил не нос, а должность... Однако куда я заехал, ведь
это уже конец истории, а я еще и предисловия не округлил! Начнем с нача-
ла, сынок, и возьмем опять козу за бороду. Крепко держишь на этот раз?
ны, что чума не почтит посещением наши дома! У нее, говорили, тонкий
нюх; запах наших кожевен ей претил (всякому известно, что ничего нет
здоровее). Последний раз, когда она появилась в наших краях (это было в
тысяча пятьсот восьмидесятом году, и лет мне было, как старому быку, че-
тырнадцать), она сунула было нос на наш порог, но понюхала - и наутек.
Тогда-то оно и было, что жители Шатель-Сансуара (и трунили же мы над ни-
ми потом!), недовольные своим заступником великим святым Потенцианом,
плохо их защищавшим, прогнали его со двора, взяли на пробу другого, за-
тем третьего, затем четвертого; они меняли заступника семь раз, выбирая
то Севиниана, то Перегрина, то Филиберта, то Гилария. И, не зная уж, к
какому святому припасть, они припали (озорники!) к святой и на место По-
тенциана взяли Потенциану.
Чтобы доказать, что мы всему этому не верим, равно как и врачам и стар-
шинам, мы отважно отправлялись к воротам Шастло побеседовать через рвы с
застрявшими на том берегу. Некоторые, из молодечества, ухитрялись даже
выбраться на волю, чтобы выпить кружку в ближайшей корчме с кем-нибудь
из тех, у кого райские врата захлопнулись под носом, хотя бы с одним из
ангелов, поставленных на страже (ибо службу свою они не принимали
всерьез). Я поступал, как они. Мог ли я допустить, чтобы они шли одни?
Разве мыслимо было стерпеть, чтобы другие на моих глазах забавлялись,
увеселялись и вкушали заодно свежие новости и свежее вино? Я бы лопнул с
досады.
го, отца Гратпена из Майи-ЛеШато. Мы с ним сели пить. Это был веселый
толстяк, круглый, красный и коренастый, лоснившийся на солнце от пота и
здоровья. Он хорохорился еще пуще моего, знать не хотел никакой заразы и
заявлял, что все это лекарские выдумки. По его словам, если иные горемы-
ки и умирают, так не от болезни, а от страха.
по руке или теребить вам бедро или локоть, разговаривая. Тогда я об этом
не думал. Зато подумал на следующий день.
всяком случае, ждать недолго...
сами понимаете, что голова у меня была занята совсем не тем. Я думал:
сделать третьего дня. Мы в сегодняшнем дне. В нем и останемся, черт
возьми! Приходится защищаться. Враг меня еще не одолел. Я подумал было
обратиться за советом в лавочку святого Кузьмы (то есть к лекарям). Но
остерегся и не стал. У меня, невзирая на волнение, сохранилось достаточ-
но бургундского здравомыслия, чтобы сказать себе:
затем попросту отправят тебя в чумной загон, где ты не преминешь и сов-
сем зачуметь. Боже тебя избави им сознаться! Ведь не сошел же ты с ума?
Если требуется всего лишь помереть, так это мы и без них сумеем. И, ей
же богу, как говорится, "назло врачам мы будем жить до кончины".
лудке у меня неладно. Я щупал себя то тут, то там, то... Ай! на этот раз
- это она... И что хуже всего, так это то, что за обедом, перед миской с
жирными красными бобами, сваренными в вине с ломтиками солонины (даже
сейчас, вспоминая об этом, я плачу от сожаления), у меня не хватило сил
разинуть челюсти. Я думал с тоскою в сердце:
здесь, эти разбойники-старшины сожгут мой дом, потому что, дескать (вот
вздор!), другие от него заразятся. Совершенно новехонький дом! До чего
же люди злы или глупы! Уж лучше я на гноище подохну. Мы их проведем! Не
будем терять времени...
книг, добрые изречения, галльские скоромные повестушки, римские апофтег-
мы, "Золотые слова Катона", "Вечеринки" Буше и "Нового Плутарха" Жиля
Коррозе; сую их в сумку вместе со свечкой и с краюхой хлеба; отпускаю
подмастерьев, запираю дом и храбро отправляюсь на свой кута [10], за го-
родом, пройдя последний дом, на Бомонской дороге. Жилье невелико. Лачу-
га. Сарайчик, куда складывают орудия, в нем старый сенник и дырявый
стул. Если все это и сожгут, беда невелика.
лихорадка, в боку кололо, а нутро сводило так, словно оно выворачивалось
наизнанку... Ну, и что же я сделал, добрые люди? О чем я вам поведаю? О
каких героических деяниях, о каком бестрепетном челе, противопоставлен-
ном, по примеру великой римской публики, враждебной судьбе и желудочной
боли?.. Добрые люди, я был один, никто меня не видел. Так я и стал ло-
маться и разыгрывать перед стенами римского Регула! Я бросился на сенник
и принялся вопить. Вы не слышали? Это было рычание зверево. Слыхать было
у Самберского дерева.
ка, который ничего тебе не сделал?.. Ой, голова! Ой, левый пах! Тяжело
помирать в цветущих годах! И на что моя душа тебе нужна?.. Ой-ой, спи-
на!.. Разумеется, я буду очень рад - то есть польщен - к тебе явиться;
но так как мы все равно когданибудь увидимся, рано или поздно, то к чему
такая гонка?.. Ай-аи, селезенка!.. Я не тороплюсь... Господи, я не бо-
лее, чем жалкий червяк. Раз уж нельзя иначе, да будет воля твоя! Ты ви-
дишь, я смирен и кроток, я покорен... Подлец! Да уберешься ли ты, нако-
нец? Что это за скотина грызет мне бок?
силу. Я сказал себе:
бы не было. Ежели правда, как говорят, что ты его подобие, то он посту-
пит по-своему, и ты надсаживаешься напрасно. Побереги дыхание. Тебе его
хватит, быть может, на какой-нибудь час-другой, а ты, дурак, расточаешь
его на ветер! Используем то, что у нас осталось, этот добрый старый ос-
тов, с которым придется расстаться (увы, приятель, не по моей это во-
ле!). Умираешь однажды. По крайней мере удовлетворим наше любопытство.
Посмотрим, как это вылезают из собственной шкуры. Когда я был мальчиш-
кой, никто не умел лучше меня выделывать из ивовых прутьев красивые ду-
дочки. Я стукал черенком ножа по коре, пока она не отставала. По-моему,
тот, кто на меня сейчас глядит сверху, совершенно так же забавляется и с
моей корой. Ну-ка, слезет она?.. Ай, и здорово же стукнул... Прилично ли
человеку таких лет развлекаться детскими пустяками?.. Так, Брюньон, не
сдавайся, и, пока кора еще держится, давай наблюдать и примечать, что
такое под ней творится. Осмотрим этот ящик, процедим наши мысли, иссле-
дуем, пережуем и переварим соки, которые бродят у меня в поджелудочной
железе, волнуются там и спорят, как немцы, просмакуем эти рези, испытаем
и прощупаем наши кишки и почки... [11].
ния, чтобы поорать. Ночь тянется. Я зажигаю свечу, втыкаю ее в горлышко
старой бутылки (она пахла черносмородинной наливкой, но наливки уже не
было: образ того, чем я готовился стать еще до утра! Тело исчезло, оста-
лась одна душа). Скрючившись на сеннике, я силился читать. Героические
апофтегмы римлян не имели никакого успеха. К черту этих краснобаев! "Не
всякому суждено побывать в Риме". Я ненавижу дурацкую спесь. Я хочу
иметь право жаловаться всласть, когда у меня рези... Да, но если они
унимаются, я хочу смеяться, буде могу. Я и смеялся... Вы мне не верите?
Однако, когда я был совсем жалок, как орех в ведре, и зубы у меня стуча-
ли, я раскрыл наугад "Фацетии" этого доброго господина Буше и напал на
такую славную, хрусткую и золотистую... боже мой милостивый! что разра-
зился хохотом. Я говорил себе:
чтобы посмеяться. И вот я ору и хохочу... Чума посмеивалась тоже. Ах,
милый мой ты голубчик, ну и орал же я, ну и хохотал же я!
Я подполз на коленях к единственному окошку, выходившему на дорогу. Пер-
вого же встречного я окликнул голосом треснувшего горшка. Чтобы меня по-
нять, ему не требовалось и расслышать. Он взглянул на меня и бросился
удирать, осеняя себя крестным знамением. Не прошло и четверти часа, как
я имел честь увидеть возле моего дома двух стражей; и мне было запрещено
переступать порог оного. Увы, я об этом и не помышлял! Я попросил, чтобы
сходили за моим старым приятелем, мэтром Пайаром, нотариусом, в Дорнеси,
дабы я мог изъявить свою последнюю волю. Но они так трусили, что боялись
даже звука моих речей; и мне кажется, честное слово, что из страха перед
чумой они затыкали себе уши!.. Наконец, один храбрый малыш, "овчий сто-
Ильин Андрей
Лондон Джек
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Афанасьев Роман