будто угадав мысли Алексия, кинул глазами семо и овамо (он уже управился с
варевом и доскребывал тарель) и начал изъяснять вслух:
возьмет? В Италии ихней рать без перерыву. В Риме свой государь объявился.
Николаем, как-то Ренским, зовут, государь не государь, а навроде того.
Южане те и вовсе в стороне. Генуэзски фряги с веницейскими немирны о сю
пору, и конца-краю той войне не видать, да и прочие грады передрались -
ето раз! В гишпанской земле - толковал я с има тут, которые служат у царя,
да и купцей прошал - бают, в ихней земле король им не по ндраву, дак жди
войны; вот и оттудова кака помочь! В немецких землях такая замятня, што им
опеть не до греков! Ну, ближние - дак те хуже всех! Стефан Душан с ромеями
рать без перерыву держит; угры тоже не помогут Палеологам ни за што! Ляхи
далеко, да и с Литвой у их нынче брань! Одна была надея - франки! Дак у их
опять с англянами война пошла, десяток летов тому крепко франков побили
англяне, сколь, бают, одних рыцарей полегло! А нынче снова рать, и уж
полстраны никак король Иван Добрый потерял, дак не то что помочи грекам
дать, а самим бы просить у кого подмоги! Тута Палеолог хошь в мехметову
веру перекрестись, а ни лысого беса они не получат! - заключил Дементий,
крепко облизывая ложку, и, кончив, отодвинул тарель и оглядел всех
веселыми стариковскими глазами в умно-лукавом прищуре.
кому помогать-то?!
вс° <мы самые>, да вс° <великие>... Была и Русь Киевска! А ныне сидим, не
чванимся. Биты, дак поумнели!
Горсть русичей из разоренной чумою страны - и то толкуют о помочи
Византии, а сами греки? О чем мыслит давешний протонотарий? Почто у них
так ослабло зрение, что окроме ненавидимого ближнего своего уже и не зрят,
и не мыслят иного?
коряги, попавшей в омут, которая кружит и кружит, то выныривая, то утопая,
но все не попадая на стрежень реки.
успехах в переводе с греческого, но все не находил времени или, вернее, не
хотел поговорить о главном - нуждах митрополии и поставлении Алексия. В
секретах сакеллария, хранителя утвари и скифилакоса, великого эконома, к
нему относились хорошо (да и не диво, памятуя серебряный русский дождь!),
но в главном секрете великого хартофилакта, в коем хранился архив,
соборные уложения, велись деловые бумаги и вся переписка патриархии, где
составлялись указы и проверялось исполнение церковных установлений, -
творилось совсем неподобное.
ни вида, ни имени. Великий хартофилакт (по-русски - печатник, по-латински
- канцлер), правая рука патриарха, вечно отсутствовал, как долагали - по
болезни, а ежели бывал, Алексию никак не удавалось его поймать. А
протонотарий, помощник хартофилакта, тот самый гладколицый грек, вел себя
и вовсе безлепо. Обещал найти нужную Алексию до зарезу грамоту
новогородцев (жалобу на покойного Феогноста с просьбою церковного
отделения) и искал ее целый месяц. Алексий давал деньги, тем не менее
грамота так и не находилась, должен был списать противни с грамот
патриарха в Литву и Галицию о незаконно поставленном Феодорите, и не
снимал. Жаловаться Алексий пока не хотел, чая на случай своего отъезда
иметь добрые отношения в секретах, но и они не завязывались.
объяснил ему сию трудноту. Великий-де хартофилакт предан Каллисту и недруг
Кантакузина, к тому же подкуплен Романом, но доказать последнее
невозможно, ибо он очень осторожен; а его помощник, протонотарий,
поклонник известного Никифора Григоры, историка и хулителя Кантакузина,
ныне посаженного василевсом в тюрьму, с ним еще хуже: подкупить-де его
невозможно, овиноватить - тоже. Но оба тянут, а остальные - боятся...
объяснив.
Отвечали уклончиво, оглядываясь. Наконец один юный монах, получивший от
него златницу, сунул Алексию записку с приглашением зайти в монастырь
Святого Федора Студита к такому-то старцу. Туман, кажется, начинал
рассеивать. Во всяком случае, приглашением сим никак не следовало
пренебрегать.
Агафаниелом не провожать себя, и пошел не по Месе, ради лишних глаз и
ушей, а, уклонившись за ипподром, спустился к гавани Кандоскамии,
запиравшейся с моря железною решеткою, и оттуда, минуя церкви Святых Фомы
и Акакия, извилистою грязною улицей, идущей почти вдоль воды, по-за
стеною, защищающею Константинополь со стороны Пропонтиды, устремился к
западу, в сторону Золотых ворот.
стороне. Под ногами пока еще чуялась каменная мостовая из покореженных и
полузасыпанных плит, но далее, ближе к Ликосу, улицы становились все
грязнее, дома беднее и ниже, пустыри зримо надвигались на остатние жилые
кварталы, в коих и жизнь теплилась едва-едва. Словно в деревне, бродили
свиньи и козы, кое-как загороженные грядки с зеленью подступали к самой
мостовой. Воняло падалью и отбросами, и даже ветер с Пропонтиды, натыкаясь
на каменные стены, сникал, не в силах разогнать смрадный дух городских
свалок, которые никто явно не собирался ни чистить, ни вывозить за пределы
Константинополя. Только уже у самых Псамафийских ворот начали встречаться
вновь мраморные палаты, некогда строенные в загородье и попавшие в черты
городских стен после того, как была возведена нынешняя тройная стена
Феодосия, перепоясавшая полуостров от Золотых ворот и до Влахерн.
сгущающемся горнем эфире началось первое, еще робкое, роение звезд,
показался величественный древний монастырь с возвышенным храмом и
роскошною трапезною, воспетый греческими витиями и прославленный русскими
паломниками, обитель, откуда Великий Феодосий Печерский получил устав,
ставший каноном для русских монастырей, откуда вышли многие и многие
подвижники церкви православной. В иную пору Алексий не умедлил бы вновь и
опять обойти все местные святыни и отстоять службу, но ныне ему было не до
того. Он лишь на миг заглянул в пустой к этому часу храм с удивительными,
словно усыпанными жемчугом полами, преклонив колена у нетленных мощей
Святых Саввы и Соломониды, прославленных чудесными исцелениями.
иные из коих явно служили отхожими местами для монастырской братии.
Наконец, когда Алексий уже отчаивался в своих блужданиях (спрашивать отца
эконома или келаря, по необходимости открывая свое имя, ему вовсе не
хотелось), в грубой, кое-как сложенной каменной стене показалась отверстая
дверь, скорее дыра, в проеме которой стоял знакомый молодой инок (как
оказалось, племянник старца), уже сожидавший Алексия.
наливная плошка с зелеными носиками для фитилей. Тусклая лампада освещала
небогатую божницу. Ларь для одежды, да скамья, да глиняная корчага, да
старинной работы поставец с немногими книгами, да жесткое ложе схимника,
застланное рядном, - вот и все убранство бедной монашеской кельи.
молчаливый вопрос Алексия. Тут же, приняв посох гостя и подвинув ему
деревянное блюдо со смоквами, он принялся, уже не таясь, изъяснять то, что
ранее постигалось Алексием лишь из отрывочных намеков и умолчаний.
постригшийся три года назад в монахи. Григора заглазно изрыгал сугубую
хулу на Алексия: де, неученый медведь, надеющийся на московское серебро, и
вообще-де ныне греков покупают огулом и в розницу кому не лень. Сими
словесами он весьма огорчил протонотария, ныне воспомнившего, что он -
гордый ромей, коему негоже подчиняться северному варвару...
замялся и опустил глаза.
вопросил Алексий в лоб. - Но почему не страшатся иные?
слишком не везет! Двукратная гибель кораблей, чума, землетрясение... Отец
мой потерял руку, когда пожалел заключенных, убивших Апокавка. Семейство
наше бедствует, живет только моим скромным жалованьем. Поэтому я, как
видишь, осмелел... Но я тоже не ведаю, в кого верить! Одни ни во что не
верят, другие верят еще...
Каллиста и молодого Палеолога, верят тверже, а сторонники Кантакузина на
всякий случай ищут, как уцелеть, ежели...
- По слухам - пойми, русич, токмо по слухам! - сам Дмитрий Кидонис,
обласканный василевсом, от коего зависит и твоя судьба, и тот ныне
склоняет к Варлаамовой ереси и к союзу с латинами!
силою вопросил Алексий.
других, а вышло... Сейчас не разобрать концов. В том ли виноват император,
что не отстранил Палеологов, или наоборот - в том, что воевал с ними?
Контровский Владимир
Лукин Евгений
Влодавец Леонид
Марко Джон
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк