отрока), и гнев родительский в чем-то помогли Варфоломею, помогли отвердеть
и закалиться характеру его.
концов, пошел своим, предназначенным ему от рождения путем. Но, как знать,
был ли бы тогда его путь столь прям и неуклонен, столь упруг и стремителен,
словно полет выпущенной сильной рукою опытного воина боевой стрелы?
его (и на нашу!) долю. Быть может, искус надлежит испытать всякому, и без
одоления трудноты не станет и радости свершения, точно так, как сытому нет
великой услады от вкушения яств, а без тяжкого восхождения на высоту не
почуешь и самой высоты! И не кроется ли в велении: "В поте лица своего
добывать хлеб свой" - глубочайшей мудрости? Наказание ли это было, человеку
данное, или нить Ариадны, звезда путеводная, единственно охраняющая нас всех
от исчезновения в пучине времен?
всюду! Ибо расслаба телесная, как и духовная лень, несут человечеству только
одно - вырожденье и гибель.
Глава 19
брань родительская, ни поношения дружины соучеников не согнули, не ввели в
отчаяние Варфоломея, что он не утерял ни надежды, ни веры, ни стараний своих
не отринул, и упорно ревновал одолеть премудрость книжную?
дается по вере его?
ропота к Господу своему. Бог такой большой и сильный, Бог может содеять все!
А он, Варфоломей, такой слабый и маленький. Разве трудно Богу помочь
Варфоломею? Поддержать, ободрить его, наставить на путь... Или Бог не добр?
Или не всесилен? Зачем же тогда он?!
Почто помыкают им, смотрят, как на недоумка? Словно он дворовый пес, а не
человек, не сын и не брат им всем! И пусть он умрет и будет лежать в гробу
недвижный, как та маленькая девочка с восковым ликом. И придет отец, и мама,
и Стефан встанет у гроба, и тогда, только тогда они поймут, пожалеют и, быть
может, заплачут над ним!
родичей когда-нибудь обижались так, как обижаются на любимых. Кто не терзал
порою материнского сердца? И кто не роптал на Господа, спрашивая: почто он
допускает преуспеяние злых, и неправду, и ложь, и жестокость, и горе, почему
спокойно взирает на мучения бедных и добрых в этом мире?
в самых жестоких муках, или при виде гибели детей своих, любимых и близких,
кто хоть раз не возроптал и не усомнился в сердце своем? Кто в сей миг
отчаянья и злобы воспомнил строго и трезво, и повторил бы в сердце своем
молитву, которую затверживал с детства и повторял по всяк день без мысли
уже, а просто по привычке, ибо молитва эта - "Отче наш, иже еси на
небесех..." - единственная, оставленная нам самим Господом, самим Иисусом, и
сохраненная в евангельском рассказе. Все прочие сочинены много позже,
людьми, пусть и святыми, но людьми! Кто, повторим, вспомнил эту молитву в
час сомнения и вопросил себя: есть ли там, содержится ли в ней, в единой,
оставленной Господом молитве, просьба о чуде и о помощи?
приидет царствие твое. (Да приидет, то есть еще не пришло!) Да будет воля
твоя, яко на небеси и на земли. (Да будет - в будущем!) Хлеб наш насущный
даждь нам днесь. И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником
нашим. (То есть: дай, Господи, то, что имеем уже, и яви милость к нам в меру
нашей милости к ближнему своему, но не больше!) И не введи нас во искушение.
Но избави нас от лукаваго". (Значит, есть и искус, есть и "лукавый", есть
сила иная, чем сила правды и добра.) Не заповедал тот, кто наделил человека
свободой воли, просить заступы и обороны у Господа своего! Токмо душевного
укрепления, дабы не свернуть со стези многотрудной. Прочее явил Христос
образом жизни своей, крестного пути и муки крестной.
утвердиться в вере своей.
***
надо было ехать в училище, но и с тем вместе понималось не сказанное
словами:
отгонные поля. Он миновал рощу и луг. Коневое стадо обычно ходило о-край
раменья, но сейчас тут и знатья не было, что кони где-то близь. Он
прислушался - слабый звук колокола как будто доносило со стороны Митюшиной
гривы.
сторону и пошел краем поля, вдоль поскотины. Однако, поднявшись на Велесов
холм, колокола не услышал, и заворотил по березнику к Коровьему ручью. Не
обретя коней и там, выбрался, порядочно запыхавшись, из чернолесья опять в
луга и тут, под святым дубом, увидел молящегося незнакомого старца, судя по
платью и обличью - пресвитера.
страннику, тем паче, что старец молился истово, ничего не замечая вокруг.
Потом в нем шевельнулась недобрая мысль подкрасться поближе и наставить
молящемуся рога, как делали озорники из деревни. Но когда Варфоломей подошел
ближе, его поразило лицо старца. Редко видал он на лицах молящихся столько
углубленного в себя мудрого спокойствия и тишины. Казалось, и птицы
примолкли в сей час, и листы остановили трепетное движение свое, и солнечные
лучи, пронизавшие тонкую преграду листвы, упадая на суконную скуфью и плечи
монаха, претворялись в сияние, овеявшее мудрый старческий лик в потоках
легкого серебра, чуть тронутого по сторонам чернью.
пресвитеру, стараясь не шуметь, и стал посторонь, молитвенно сложив ладони и
опустив голову.
Негромко верещали кузнечики, и мелкие мураши хлопотливо сновали в глубоких
трещинах дубовой коры, что-то добывая и перетаскивая. Варфоломей, в этот
миг, ничего не просил, и ни о чем не думал. Он даже и не молился, просто
стоял и ждал. Глубокий покой охватил его всего, и в покой этот мягкими
волнами входили: солнечный свет, тихое жужжание насекомых, шевеление листвы,
- когда лица касалось едва заметное веяние воздуха, входили, растворяя и
незримо унося то горестное отчаяние, в котором Варфоломей пребывал теперь
почти постоянно.
мальчика и оборотился к нему. Какой-то миг оба не двигались. Отрок все так
же стоял со сложенными для молитвы руками, доверчиво глядя на старца ясным
взором, и тот, наконец тихо улыбнувшись, наклонился и, перекрестив,
поцеловал ребенка.
своей давешней мысли наставить старцу рога. Он ведь и верно, ничего не
просил, совсем ничего, и ни о чем даже не думал!
выпалил, сам удивясь сказанному столь смело:
посконине, однако не простой крестьянский сын, и вопросил:
от старца. Монах помолчал, понял что-то про себя, потом, воздев руки и
подняв очи к небу, глубоко, от сердца, воздохнул и начал вновь прилежно
читать молитву.
натянутая тетива, боясь даже дышать. Он не чуял ни тела, ни ног, ни рук
своих, а весь словно парил, недвижно вися над землею, и только сердце
горячими "тук, тук, тук", звоном отдавая в уши, являло ему, что он еще живой
и здешний, а не готовится улететь в небеса.
кавчежец, и оттуда бережно, словно некое сокровище, тремя перстами достал
малый кус пшеничного белого хлеба, видом похожий на анафору или антидор
(остаток причастной просфоры), и подал Варфоломею со словами:
благодати Божьей и разумения святого писания!
глядеть на старца.
примолвил старец, опуская просфору в рот отроку. Варфоломей прижал ее языком
к небу, ожидая, пока рот наполнится слюной, и вправду ощутил медовую
сладость от кусочка съеденного им хлеба.
надумал сочинить, и докончил скороговоркой:
псалма Давидова, присовокупил:
Земляной Андрей
Ильин Андрей
Андреев Николай
Браун Дэн
Контровский Владимир
Сертаков Виталий