пока! Рук бы не замарать!> - мелькает у Никиты сторонняя мысль. Впрочем,
он отлично понимает Василь Василича и не гневает на того. А померяться
силой с пришлыми хвостовскими, которые совсем распустились на Москве, ему,
коренному москвичу, и самому любо.
Акинфов с Александром Морхининым. В гости пожаловал большой, тяжелый
Андрей Кобыла. Барственным медведем расселся, весело оглядывает загорелые,
обветренные рожи приятелей. Набежали родичи, знакомцы, шабры, московская
чадь.
вкусный пар. Иван Акинфов мечется из больших горниц в нижние, заскакивает
в медовушу, в челядню, в хлебню... А тут как на грех и еще гость
пожаловал, по днешнему часу словно бы и немного лишний - сам Алексей
Петрович Хвост, затеявший тяжбу с Вельяминовыми, у которых он самостийно
едва не отобрал тысяцкое, пока князь Семен болтался в Орде.
нельзя бы... и принимать-то тово... Тем паче, гости тута, как оно повернет
еще!
употчевать только! Соорудил, кивнув кравчему, целый костер из закусок,
блюд и питий: тут и резаная осетрина, и печеный фазан в перьях, и кулебяка
на четыре угла, и гора творожных ватрушек, и мед, и фрукты ордынские...
печеного фазана, что, расправленный на серебряных проволоках, словно бы
готовится взлететь, приподняв долгий переливчатый хвост. - Али стыд перед
гостями меня принять?
обихаживает Хвоста, сам почти подает блюда и тарели.
хозяина. Он нехотя отпивает, заедает, а Иван мелким бесом плетет что-то
неважное, и все не о том, все не по делу. И Алексей срывается. Ударяя
серебряным кубком о стол, расплескивает дорогое греческое вино, кричит:
съедят меня Вельяминовы! С потрохами съедят! Даве моих молодцов в драку с
моста спихнули!
помедлив, сползает с лица.
забирали?! - кричит он в ответ высоко, с провизгом. - Погодь! Прошал ты
меня о том, когда ты государев наказ ни во что поставил? Грамоты я тебе
давал, што ль, противу князя своего?! Все мы слуги верные! И волен един
князь нас и судить и миловать! - кричит Иван, забывая в сей миг, что сам
мирволил Хвосту, дабы навредить Вельяминовым. Но... Тогда Симеон еще не
был великим князем и неведомо было, станет ли, а ныне и Симеон на
владимирском столе, и Алексий наместником назначен, а Бяконтовы вовек с
Вельяминовыми в дружбе стоят... Тут как еще повернет дело! И потому,
наглея, отбросив увертки и лесть, он и кричит на Хвоста.
наливает кубок, подвигает блюдо греческих черных соленых маслин,
приговаривая:
на меня, сам взойди в мою трудноту: давно ли мы на Москве? Меня да Кобылу
Иван Данилыч, покойник, без году неделя как от князь Лександры из Твери
перезвал! А Вельяминовы еще с Данилою Лексанычем прибыли на Москву, боле
полувека тута! Твой родитель тоже князю Даниле служил, понимаю, и
рязанского князя имал, и тово... (Иван Акинфич стесняется произнести, что
и убил плененного рязанского князя тоже родитель Хвоста, Петр Босоволк, по
приказу Юрия, о чем доселе крепко помнится на Москве). Теперича думай!
Природны москвичи, тот же Сорокоум, поддержат тебя? Ай нет? Ну, пришлые,
принятые, рязане, коломенски, оне поддержат, дак Москва не Коломна ищо!
Тута и налететь мочно! А я-ста как? Братья ноне в Орде со князем побывали,
честь великая! Нам противу Семен Иваныча свово никак нельзя! Уж ты тово...
Пади хошь Алексию в ноги!
Вельяминовым! Батьку мово покойного ищо князь Юрий ладил тысяцким
поставить на Москве! Убили, дак не успел! А князь был - Семену не чета!
Михайлу Святого передолил самого! На дочке царевой был женат!
покойника, не забудь!
отдал! А теперя кака беда, - одолел бы хошь Костянтин Суздальский, - и не
видать нам Переслава, как ушей на голове! На покупки ярлыков всю казну
потребили, всих князей озлобили, а и Новгород против нас, не так разве? Да
не сам ли ты и баял о том?!
оглядывая на слуг. - Ты, Алексей Петрович, молод ищо, норовист! Не видавши
жизни, с маху-то... Василь Протасьич всюю жисть, эко! В отца место. Ты
охолонь, охолонь... Пади в ноги, пади! От поклону-ту голова не болит!
съешь, выпей! Ты ведь у меня гость дорогой, особенной! А токо не время
нонече, не пора! Утихни теперь!
бурчит Хвост.
просто, открыто и весело глядючи в лицо Алексею: <Непутем творил, и моей
заступы тебе тута не будет! Не обессудь! Протасьич в сем дели правее
тебя!> Сказал прямо, попросту. И обижаться на огромного человека, на его
мужицкую прямоту нельзя было. Ни с чем ушел Алексей от Андрея Кобылы. А
теперь, с отказом Ивана Акинфова, почуял, как неверные весы, на коих
весятся успех и неудача, зримо и веско склонили в сторону его
супротивника...
на самих братьев великого князя. Только - помогут ли и они?
Взоранная, рыхло раздвинутая ралом земля осыпается под сохой. Крепкие руки
молодого девятнадцатилетнего парня сильно и бережно ведут деревянную
снасть. Ровно идет приученный к пахоте конь. Не рванет в сторону, не
выскочит из земли тяжкое рало, едва проблеснут в крошащейся земле
отполированные до блеска сошники двоезубой сохи.
нарушая пахотного слоя. Еще целые века пройдут, пока по этой земле пойдет
сверкающий сталью отвальный плуг, переворачивая наизнанку слежавшийся
пласт.
размыве земли оврагами, ни о черных бурях, - он попросту работает так, как
работали предки до него.
уверенность в том, что облегчать себе труд - греховно. Сказано бо: <В поте
лица>. Вот он останавливает на миг коня и отирает рукавом влажное чело.
Осень уже обрызнула близкий лес первым своим золотом и напоила легчающие
небеса ясною прозрачною тишиной. Молодой пахарь вновь берется за
темно-блестящие рукояти. Конь поводит глазом, гнет шею; видя, что хозяин
взялся за соху, напруживает задние ноги, сам, без зова, трогает с места.
выгоревших на солнце русых кудрей. Ничто в нем не обличает отличия от
обычного смерда. На груди, на кожаном гайтане, серебряный крест, -
впрочем, серебро не в редкость и у крестьян, так что и эта подробность не
в отличие, и догадать, что пашет землю боярский отрок, неможно ни по чему.
Да и почто бы боярину самому пахать под озимое? Хотя пахать, как и косить,
умеют все в русской стороне, и все же, чтобы так вот, с полною отдачей,
по-крестьянски? Бывает! Но редко. Верно, из разорившихся вконец боярчат?
Да нет! Из оскудевших, верно, но далеко не вконец. Мог бы и не сам пахать
боярский отрок! Однако, пашет сам. Ладно поворачивает соху, обнажая
блестящие наральники, ладно ведет борозду и думает...
золотой свет низящего солнца, мечтает, мыслит о свете Фаворском - таком же
золотом, сказочном, о коем когда-то, в дали дальней прожитых лет, толковал
он пятилетним младенем умирающей девочке в отцовом дому, когда страшная
федорчукова рать катилась мимо их родового ростовского терема и отец,
рискуя жизнью, подбирал на завьюженном пути обмороженных, полумертвых
беглецов. Подбирал и выхаживал в погребах своего боярского дома.
сидючи с нею, гладил ее по волосам и объяснял, сам горячо веря тому, что
ее после смерти унесут с собою на небо ангелы и она узрит свет, фаворский
свет! Неизреченно прекрасный, струящий лучи от престола господня.
монастырь. И ему неведомы споры ученых иерархов о Варлааме и Акиндине, о
Григории Паламе, сотрясающие далекую Византию. Но свет духовный, фаворский
свет, чает он увидеть сам, когда уйдет совершать подвиг иночества в лесную
одинокую пустынь. И что там мыслят ученые люди? О чем толкует его
многоумный старший брат Стефан? Юноша с грубыми руками, что до заката
Куликов Роман
Суворов Виктор
Прозоров Александр
Андреев Николай
Панов Вадим
Муркок Майкл