я с первого разу так поняла. Она не отвечала ни слова: значит, тоже сог-
лашалась в проступке.
указав на меня.
тельным видом.
затопав ногами. - Не хочу, папа, прощения просить. Я не люблю ее. Я не
буду с нею вместе жить... Я не виновата, что она целый день плачет. Не
хочу, не хочу!
кабинет. - Неточка, ступай наверх.
повторил свое приказание, и я пошла наверх, похолодев от испуга как
мертвая. Придя в нашу комнату, я упала на диван и закрыла руками голову.
Я считала минуты, ждала Катю с нетерпением, хотела броситься к ногам ее.
Наконец она воротилась, не сказав мне ни слова, прошла мимо меня и села
в угол. Глаза ее были красны, щеки опухли от слез. Вся решимость моя ис-
чезла. Я смотрела на нее в страхе и от страха не могла двинуться с мес-
та.
что я во всем виновата. Тысячу раз хотела я подойти к Кате и тысячу раз
останавливалась,не зная, как она меня примет. Так прошел день, другой. К
вечеру другого дня Катя сделалась веселей и погнала было свой обруч по
комнатам, но скоро бросила свою забаву и села одна в угол. Перед тем как
ложиться спать, она вдруг оборотилась было ко мне, даже сделала ко мне
два шага, и губки ее раскрылись сказать мне что-то такое, но она остано-
вилась, воротилась и легла в постель. За тем днем прошел еще день, и
удивленная мадам Леотар начала наконец допрашивать Катю: что с ней сде-
лалось? не больна ли она, что вдруг затихла? Катя отвечала что-то, взя-
лась было за волан, но только что отворотилась мадам Леотар, - покрасне-
ла и заплакала. Она выбежала из комнаты, чтоб я не видала ее. И наконец
все разрешилось: ровно через три дня после нашей ссоры она вдруг после
обеда вошла в мою комнату и робко приблизилась во мне.
вы меня простите?
Катю, я увидала в ней какое-то необыкновенное движение. Губки ее слегка
потрогивались, подбородок вздрагивал, глазки повлажнели, но она мигом
преодолела свое волнение, и улыбка на миг проглянула на губах ее.
ла она потихоньку, как бы размышляя сама с собою. - Я уже его три дня не
видала; он не велел и входить к себе без того, - прибавила она помолчав.
уверилась: каков будет прием отца.
опрокинулось и разбилось, несколько книг полетело на пол, обруч загудел
и запрыгал по всем комнатам, - одним словом, я узнала, что Катя помири-
лась с отцом, и сердце мое задрожало от радости.
мен того я имела честь в высшей степени возбудить ее любопытство. Сади-
лась она напротив меня, чтоб удобнее меня рассмотреть, все чаще и чаще.
Наблюдения ее надо мной делались наивнее; одним словом, избалованная,
самовластная девочка, которую все баловали и лелеяли в доме, как сокро-
вище, не могла понять, каким образом я уже несколько раз встречалась на
ее пути, когда она вовсе не хотела встречать меня. Но это было прекрас-
ное, доброе маленькое сердце, которое всегда умело сыскать себе добрую
дорогу уже одним инстинктом. Всего более влияния имел на нее отец, кото-
рого она обожала. Мать безумно любила ее, но была с нею ужасно строга, и
у ней переняла Катя упрямство, гордость и твердость характера, но пере-
носила на себе все прихоти матери, доходившие даже до нравственной тира-
нии. Княгиня как-то странно понимала, что такое воспитание, и воспитание
Кати было странным контрастом беспутного баловства и неумолимой строгос-
ти. Что вчера позволялось, то вдруг, без всякой причины, запрещалось се-
годня, и чувство справедливости оскорблялось в ребенке... Но впереди еще
эта история. Замечу только, что ребенок уже умел определить свои отноше-
ния к матери и отцу. С последним она была как есть, вся наружу, без
утайки, открыта. С матерью, совершенно напротив, - замкнута, недоверчива
и беспрекословно послушна. Но послушание ее было не по искренности и
убеждению, а по необходимой системе. Я объяснюсь впоследствии. Впрочем,
к особенной чести моей Кати скажу, что она поняла наконец свою мать, и
когда подчинилась ей, то уже вполне осмыслив всю безграничность любви
ее, доходившей иногда до болезненного исступления, - и княжна великодуш-
но ввела в свой расчет последнее обстоятельство. Увы! этот расчет мало
помог потом ее горячей головке!
от какого-то нового, необъяснимого ощущения, и я не преувеличу, если
скажу, что страдала, терзалась от этого нового чувства. Короче - и пусть
простят мне мое слово - я была влюблена в мою Катю. Да, это была любовь,
настоящая любовь, любовь со слезами и радостями, любовь страстная. Что
влекло меня к ней? отчего родилась такая любовь? Она началась с первого
взгляда на нее, когда все чувства мои были сладко поражены видом пре-
лестного как ангел ребенка. Все в ней было прекрасно; ни один из пороков
ее не родился вместе с нею, - все были привиты и все находились в состо-
янии борьбы. Всюду видно было прекрасное начало, принявшее на время лож-
ную форму; но все в ней, начиная с этой борьбы, сияло отрадною надеждой,
все предвещало прекрасное будущее. Все любовались ею, все любили ее, не
я одна. Когда, бывало, нас выводили часа в три гулять, все прохожие ос-
танавливались как пораженные, едва только взглядывали на нее, и нередко
крик изумления раздавался вслед счастливому ребенку. Она родилась на
счастие, она должна была родиться для счастия - вот было первое впечат-
ление при встрече с нею. Может быть, во мне первый раз поражено было эс-
тетическое чувство, чувство изящного, первый раз сказалось оно, пробуж-
денное красотой, и - вот вся причина зарождения любви моей.
тера, которое неудержимо старалось воплотиться в свою натуральную форму
и, естественно, находилось в состоянии склоненном, в состоянии борьбы, -
была гордость. Эта гордость доходила до наивных мелочей и впадала в са-
молюбие до того, что, например, противоречие, каково бы оно ни было, не
обижало, не сердило ее, но только удивляло. Она не могла постигнуть, как
может быть что-нибудь иначе, нежели как бы она захотела. Но чувство
справедливости всегда брало верх в ее сердце. Если убеждалась она, что
она несправедлива, то тотчас же подчинялась приговору безропотно и неко-
лебимо. И если до сих пор в отношениях со мною изменяла она себе, то я
объясняю все это непостижимой антипатией но мне, помутившей на время
стройность и гармонию всего ее существа; так и должно было быть: она
слишком страстно шла в своих увлечениях, и всегда только пример, опыт
выводил ее на истинный путь. Результаты всех ее начинаний были прекрасны
и истинны, но покупались беспрерывными уклонениями и заблуждениями.
решилась оставить меня в покое. Она сделала так, как будто меня и не бы-
ло в доме; мне - ни слова лишнего, даже почти необходимого; я устранена
от игр и устранена не насильно, но так ловко, как будто бы я сама на то
согласилась. Уроки шли своим чередом, и если меня ставили ей в пример за
понятливость и тихость характера, то я уже не имела чести оскорблять ее
самолюбия, которое было чрезвычайно щекотливо, до того, что его мог ос-
корбить даже бульдог наш, сэр Джон Фальстаф. Фальстаф был хладнокровен и
флегматик, но зол как тигр, когда его раздражали, зол даже до отрицания
Каменистый Артем
Лукин Евгений
Прозоров Александр
Березин Федор
Прозоров Александр
Самойлова Елена