противника, будто и не думая наступать, занялись
прихорашиванием собственных квадратов,-- что-то у себя
пестовали, переставляли, приглаживали,-- и вдруг опять
неожиданная вспышка, быстрое сочетание звуков: сшиблись две
мелкие силы, и обе сразу были сметены: мгновенное виртуозное
движение пальцев, и Лужин снял и поставил рядом на стол уже не
бесплотную силу, а тяжелую желтую пешку; сверкнули в воздухе
пальцы Турати, и в свою очередь опустилась на стол косная
черная пешка с бликом на голове. И, отделавшись от этих двух
внезапно одеревеневших шахматных величин, игроки как будто
успокоились, забыли мгновенную вспышку: на этом месте доски,
однако, еще не совсем остыл трепет, что-то все еще пыталось
оформиться... Но этим звукам не удалось войти в желанное
сочетание,-- какая-то другая, густая, низкая нота загудела в
стороне, и оба игрока, покинув еще дрожавший квадрат,
заинтересовались другим краем доски. Но и тут все кончилось
впустую. Трубными голосами перекликнулись несколько раз
крупнейшие на доске силы,-- и опять был размен, опять
преображение двух шахматных сил в резные, блестящие лаком
куклы. И потом было долгое, долгое раздумье, во время которого
Лужин из одной точки на доске вывел и проиграл последовательно
десяток мнимых партии, и вдруг нащупал очаровательную,
хрустально-хрупкую комбинацию,-- и с легким звоном она
рассыпалась после первого же ответа Турати. Но и Турати ничего
не мог дальше сделать и, выигрывая время,-- ибо время в
шахматной вселенной беспощадно,-- оба противника несколько раз
повторили одни и те же два хода, угроза и защита, угроза и
защита,-- но при этом оба думали о сложнейшей комбинации,
ничего общего не имевшей с этими механическими ходами. И
Турати, наконец, на эту комбинацию решился,-- и сразу какая-то
музыкальная буря охватила доску, и Лужин упорно в ней искал
нужный ему отчетливый маленький звук, чтобы в свою очередь
раздуть его в громовую гармонию. Теперь все на доске дышало
жизнью, все сосредоточилось на одном, туже и туже сматывалось;
на мгновение полегчало от исчезновения двух фигур, и опять --
фуриозо. В упоительных и ужасных дебрях бродила мысль Лужина,
встречая в них изредка тревожную мысль Турати, искавшую того
же, что и он. И оба одновременно поняли, что белые не должны
дальше развивать свой замысел, вот-вот сейчас потеряют ритм.
Турати поспешил предложить размен, и число сил на доске снова
уменьшилось. Новые наметились возможности, но еще никто не мог
сказать, на чьей стороне перевес. Лужин, подготовляя нападение,
для которого требовалось сперва исследовать лабиринт вариантов,
где каждый его шаг будил опасное эхо, надолго задумался:
казалось,-- еще одно последнее неимоверное усилие, и он найдет
тайный ход победы. Вдруг что-то произошло вне его существа,
жгучая боль,-- и он громко вскрикнул, тряся рукой, ужаленной
огнем спички, которую он зажег, но забыл поднести к папиросе.
Боль сразу прошла, но в огненном просвете он увидел что-то
нестерпимо страшное, он понял ужас шахматных бездн, в которые
погружался, и невольно взглянул опять на доску, и мысль его
поникла от еще никогда не испытанной усталости. Но шахматы были
безжалостны, они держали и втягивали его. В этом был ужас, но в
этом была и единственная гармония, ибо что есть в мире, кроме
шахмат? Туман, неизвестность, небытие... Он заметил вдруг, что
Турати уже не сидит, а стоит, заломив руки. "Перерыв,
маэстро,-- сказал голос сзади.-- Запишите ход". "Нет, нет,
еще",-- умоляюще сказал Лужин, ища глазами говорившего.
"Перерыв",-- повторил тот же голос, опять сзади, такой
вертлявый голос. Лужин хотел встать и не мог. Он увидел, что
куда-то назад отъехал со своим стулом, а что на доску, на
шахматную доску, где была только что вся его жизнь, хищно
накинулись какие-то люди и, ссорясь и галдя, быстро
переставляют так и этак фигуры. Он опять попытался встать и
опять не мог. "Зачем, зачем?"-- жалобно проговорил он, стараясь
разглядеть доску между склоненных над ней черных, узких спин.
Они сузились совсем и исчезли. На доске были спутаны фигуры,
валялись кое-как, безобразными кучками. Прошла тень и,
остановившись, начала быстро убирать фигуры в маленький гроб.
"Конечно",-- сказал Лужин и со стоном усилия оторвался от
стула. Кое-какие призраки еще стояли там и тут, обсуждая
что-то. Было холодно и темновато. Призраки уносили доски,
стулья. В воздухе, куда ни посмотришь, бродили извилистые,
прозрачные шахматные образы,-- и Лужин, поняв, что завяз,
заплутал в одной из комбинаций, которые только что продумывал,
сделал отчаянную попытку высвободиться, куда-нибудь вылезти,--
хотя бы в небытие. "Идемте, идемте",-- крикнул ему кто-то и со
звоном исчез. Он остался один. Становилось все темней в глазах,
и по отношению к каждому смутному предмету в зале он стоял под
шахом,-- надо было спасаться. Он двинулся, трясясь всем своим
полным телом, и никак не мог сообразить, как делают, чтобы
выйти из комнаты,-- а ведь есть какой-то простой метод...
Черная тень с белой грудью вдруг стала увиваться вокруг него,
подавая пальто и шляпу. "Зачем это нужно?"-- забормотал он,
влезая в рукава и кружась вместе с услужливой тенью. "Сюда",--
бодро сказала тень, и Лужин шагнул вперед и вышел из страшного
зала. Увидев лестницу, он стал ползти вверх, но потом передумал
и пошел вниз, так как было легче спускаться, чем карабкаться.
Он попал в дымное помещение, где сидели шумные призраки. В
каждом углу зрела атака,-- и, толкая столики, ведро, откуда
торчала стеклянная пешка с золотым горлом, барабан, в который
бил, изогнувшись, гривастый шахматный конь, он добрался до
стеклянного, тихо вращающегося сияния и остановился, не зная,
куда дальше идти. Его окружили, что-то хотели с ним делать,
"Уходите, уходите",-- повторял сердитый голос. "Куда же?"--
рыдая, проговорил Лужин. "Идите домой",-- вкрадчиво шепнул
другой голос, и что-то толкнуло Лужина в плечо. "Как вы
сказали?"-- переспросил он, вдруг перестав всхлипывать. "Домой,
домой",-- повторил голос, и стеклянное сияние, захватив Лужина,
выбросило его в прохладную полутьму. Лужин улыбался. "Домой,--
сказал он тихо.-- Вот, значит, где ключ комбинации".
заросли могли его снова оцепить. Пока же была кругом сумеречная
муть, глухой ватный воздух. У призрака, шмыгнувшего мимо, он
спросил дорогу на мызу. Призрак ничего не понял, прошел. "Один
момент",-- сказал Лужин, но было уже поздно. Тогда, покачивая
короткими своими руками, он ускорил шаг. Проплыл бледный огонь
и рассыпался с печальным шелестом. Трудно, трудно было найти
дорогу домой в этом мягком тумане. Лужин чувствовал, что нужно
взять налево, и там будет большой лес, а уж в лесу он легко
найдет тропинку. Опять шмыгнула мимо тень. "Где лес, лес? --
настойчиво спросил Лужин и, так как это слово не вызвало
ответа, попробовал найти синоним:-- Бор? Вальд?-- пробормотал
он.-- Парк?"-- добавил он снисходительно. Тогда тень указала
налево и скрылась. Лужин, коря себя за медлительность,
ежеминутно предчувствуя погоню, зашагал по указанному
направлению. И точно: деревья неожиданно обступили его, шуршал
папоротник под ногами, было сыро и тихо. Он тяжело опустился,
присел, очень уж запыхался, и слезы лились по лицу. Погодя он
встал, снял с колена мокрый лист и, побродив между стволами,
нашел знакомую тропинку. "Марш, марш",-- подгонял себя Лужин,
шагая по вязкой земле. Полпути было уже сделано. Сейчас
появится река и лесопильный завод, и через голые кусты глянет
усадьба. Он спрячется там, будет питаться из больших и малых
стеклянных банок. Таинственная погоня далеко позади. Теперь уж
его не поймаешь. Нет-нет. Если б только легче было дышать, и
прошла бы эта боль в висках, одуряющая боль... Тропинка, поюлив
в лесу, вылилась в поперечную дорогу, а дальше, в темноте,
поблескивала река. Увидел он и мост, и на том берегу смутное
нагромождение, и сперва, на один миг, ему показалось, что вон
там, на темном небе, знакомая треугольная крыша усадьбы, черный
громоотвод. Но сразу он понял, что это какая-то тонкая уловка
со стороны шахматных богов, ибо на перилах моста выросли мокрые
от дождя, дрожащие, голые великанши, и невиданный отблеск
запрыгал в реке. Он пошел берегом, стараясь найти другой мост,
тот мост, где по щиколку утопаешь в опилках. Искал он долго и
наконец, совсем в стороне, нашел мостик, узенький и тихий, и
подумал, что тут можно по крайней мере спокойно перейти. Но на
том берегу все было незнакомо, пробегали огни, скользили тени.
Он знал, что усадьба где-то тут, под боком, но подходил-то он к
ней с незнакомой стороны, и так это было все трудно... Ноги от
пяток до бедер были плотно налиты свинцом, как налито свинцом
основание шахматной фигуры. Понемногу исчезли огни, редели
призраки, и волна тяжкой черноты поминутно его заливала. При
каком-то последнем отблеске он разглядел палисадник, круглые
кусты, и ему показалось, что он узнает дачу мельника. Он
потянулся к решетке, но тут торжествующая боль стала одолевать
его, давила, давила сверху на темя, и он как будто сплющивался,
сплющивался, сплющивался и потом беззвучно рассмеялся.
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Лукин Евгений
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Лукин Евгений