отчаянию и страшным размышлениям, именно этот жест ("Погляди,
Боже, на эти цепи!") лучше всего мог бы выразить без слов мое
настроение.
действовать - да, "действовать" как раз подходящее слово; в
доброе старое время мне достаточно было начать выворачивать
толстой Валечке хрупкую кисть (ту, которую она повредила при
падении с велосипеда) для того, чтобы она мгновенно изменила
свое мнение; но в отношении Шарлотты все это было немыслимо.
Хладнокровная американская Шарлотга на меня наводила страх. У
меня ни~его не вышло из беспечной идеи завладеть ее волей через
ее любовь. Я не смел ничего сделать, что могло бы нарушить мой
образ, который она создала, чтобы ему поклоняться. Я
подлизывался к ней, пока она была грозной дуэньей моей душеньки,
и нечто от этого пресмыкания сохранилось и теперь в моем
отношении к ней. У меня был только один козырь - то, что она
ничего не знала о моем чудовищном увлечении ее девочкой. Ее
злило, что я девочке нравился; но моих собственных чувств она
угадать не могла. Валерии я бы сказал: "Послушай-ка, толстая
дура, c'est moi qui decide, что хорошо для Долорес Гумберт".
Шарлотте же я даже не смел сказать (с подобострастным
спокойствием): "Извини меня, голубка, но я не согласен с тобой.
Дадим девочке еще один шанс. Я готов учить ее дома год или два.
Ты однажды сама говорила". Дело в том, что я не мог ничего
сказать Шарлотге о девочке без того, чтобы не вьщать себя. Ах,
вы не можете себе представить (как и я никогда не представлял
себе), какие они, эти женщины с принципами! Шарлотта, которая не
замечала фальши обиходных условностей, правил поведения,
патентованной пищи, книг и людей, на которых она молилась,
немедленно различила бы неправильную интонацию, какие бы слова я
ни произнес с целью удержать Лолиту около себя. Она была как
музыкант, который может быть в жизни ужасным пошляком, лишенным
интуиции и вкуса, но дьявольскиточный слух которого расслышит
малейшую ноту в оркестре. Чтобы разбить силу ее воли, мне
понадобилось бы разбить ей сердце. Если я разбил бы ей сердце,
мой образ в нем разбился бы тоже. Если бы я ей сказал:(TM)Или я
делаю с Лолитой, что хочу - и ты помогаешь мне держать дело в
тайне, - или же мы тотчас разводимся", - она бы побледнела,
словно превратившись в матовое стекло, и неторопливо ответила
бы: "Хорошо: чего бы ты теперь ни прибавил, чего бы ни взял
обратно - это конец". И так оно и было бы.
площадки для парковки и как, накачав из фонтанчика пригоршню
ржавой на вкус воды, хлебнул ее так жадно, как если бы она могла
мне дать волшебную мудрость, юность, свободу, крохотную
наложницу. Потом посидел - в фиолетовом своем халате, болтая
ногами, на краю одного из грубо сколоченных пикниковых столов
под широкошумными соснами. Поодаль две девочки в трусиках и
лифчиках вышли из бликами испещренной будки кнозета с пометой:
Для Женщин. Жующая резину Мабель (или дублерша Мабели)
медлительно, рассеянно полезла верхом на велосипед, а Марион,
тряся волосами чтобы отогнать мух, села сзади, с широко
расставленными ногами; и, виляя, они медлительно, рассеянно
слились со светом и тенью. Лолита! Отец и дочь, исчезающие в
тающей этой глухомани. Естественнейшим разрешением задачи было
бы: уничтожить г-жу Гумберт. Но как?
преступление; случай, однако, способен на это. Криминалисты
помнят, например, знаменитое убийство некоей мадам Лякур в Арле,
на юге Франции, в конце прошлом столетия. Неопознанный бородач
сажен ного роста, который, может быть, был с этой дамой в тайной
любовной связи, подошел к ней на многолюдной улице, несколько
дней после того, что она вышла за полковника Лякура, и трижды
вонзил ей кинжал в спину, покамест полковник, бульдожьего типа
коротыш, продолжал висеть на руке у убийцы. По чудесному и
прекрасному совпадению как раз в это мгновение, когда преступник
стал разжимать челюсти сердитого маленького мужа (между тем как
сбегался народ), - какой-то мечтатель-итальянец в доме,
ближайшем к месту происшествия, совершенно случайно привел в
действие взрывчатый снаряд, с которым возился; и немедленно
улица обратилась в адский хаос дыма, падающих кирпичей и
спасающихся людей. Взрыв, однако, никому вреда не нанес (если не
считать того, что нокаутировал доблестного полковника Лякура); а
мстительный любовник кинулся бежать, когда кинулись бежать
остальные, после чего прожил долгую и счастливую жизнь.
устроить идеальное изъятие.
"приличных" семейств (Фарло, Чатфильды) облюбовали место для
купания, представлял собой небольшой затон; моей Шарлотте он
нравился тем, что это было почти как "частный пляж". Публичный
же пляж - со всеми удобствами для купающихся (или топящихся, как
"Рамздэльский Листок" имел случай выразиться) - находился в
левом (т. е. восточном) очке озера и не был виден из нашего
затончика. Сосняк, бывший справа от нас, дальше сменялся
болотом, после чего, описав полукруг, берег снова одевался бором
по другой стороне западного очка.
вздрогнула.
продолжал думать. Прошла минута с лишним. <Ладно. Пошли>.
ей до толстых, покрытых гусиной кожей ляжек; затем, вытянув
перед собой сложенные лщони, плотно сжав губы, с неожиданно
попростевшим в оправе черного резинового шлема лицом, Шарлотта
ринулась вперед с громким плеском.
(если бы можно было шагать по воде), я различал крошечные
силуэты двух человек, усердно работавших на своем куске берега.
Я в точности знал, кто они: отставной полицейский польского
происхождения и отставной водопроводчик, которому принадлежала
большая часть леса на той стороне озера. Я тоже знал, чем они
заняты - постройкой, для собственного дурацкого развлечения,
деревянной пристани. Доносившийся до нас стук казался до
странности значительнее, чем подходило бы их карликовым рукам и
инструментам; можно было подумать, что заведующий звуковыми
эффектами не сговорился с пупенмейстером, особенно потому что
здоровенный треск каждого миниатюрного удара запаздывал по
отношению к его зрительному воплощению.
мы теперь несколько удалились, достигнув глубокой воды - бывала
пуста в будни. Никого не было кругом, кроме этих двух
сосредоточенно работавших фигурок на том берегу, да
темно-красного частного самолета, который высоко прожужжал и
пропал в синеве неба. Лучшей декорации и придумать нельзя было
для быстренького булькающего человекоубийства, и вот тончайшая
пуанта: применитель закона и проводчик воды находились как раз
достаточно близко, чтобы быть свидетелями несчастного случая, и
как раз достаточно далеко, чтобы не разглядеть преступления. Они
находились достаточно близко, чтобы услышать, как мечущийся в
воде растерянный купальщик отчаянно ревет, призывая на помощь
кого-нибудь, кто бы спас его тонущую жену; и они были слишком
далеко, чтобы различить (ежели они посмотрели бы до времени),
что отнюдь не растерянный купальщик как раз кончает затаптывать
жену под воду. Этой стадии я еще не достиг; я только хочу
объяснить простоту действия, отчетливость постановки! Так вот,
значит, Шарлотта подвигалась вплавь с неуклюжей
добросовестностью (была она весьма посредственной ундиной), но и
не без некоторого торжественного наслаждения (ведь ее водяной
состоял при ней); и наблюдая все это с самодовлеющей ясностью
будущего воспоминания (как, знаете ли, когда смотришь на вещи,
стараясь увидеть их такими, какими будешь потом их вспоминать) -
лоснящуюся белизну ее мокрого лица, весьма слабо загоревшего,
невзирая на все ее старания, и бледные губы, и голый выпуклый
лоб, и тесный черный шлем, и полную мокрую шею, - я знал, что
мне только нужно слегка отстать, набрать побольше воздуху в
легкие, затем схватить ее за щиколотку и стремглав нырнуть под
воду с пленным трупом. Говорю "трупом", ибо неожиданность, испуг
и неопытность заставили бы бедную ундину разом хлебнуть целое
ведро смертоносной озерной воды; я же мог бы выдержать по
крайней мере с минуту под водой, не закрывы при этом глаз.
Роковое движение мелькнуло передо мной, как хвост падучей
звезды, по черноте замышляемого преступления. Так, в безмолвном
зловещем балете, танцор держит партнершу за ножку, стрелой уходя
в чудно подделанную подводную мглу. Я бы всплыл за глотком
воздуха, все еще держа ее под водой, и затем продолжал бы нырять
Шилова Юлия
Акунин Борис
Андреев Николай
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Каменистый Артем