экрана. Он подумал о том, что все-таки Подтягин кое-что
оставил, хотя бы два бледных стиха, зацветших для него, Ганина,
теплым и бессмертным бытием: так становятся бессмертными
дешевенькие духи или вывески на милой нам улице. Жизнь на
мгновенье представилась ему во всей волнующей красе ее отчаянья
и счастья,-- и все стало великим и очень таинственным,--
прошлое его, лицо Подтягина, облитое бледным светом, нежное
отраженье оконной рамы на синей стене,-- и эти две женщины в
темных платьях, неподвижно стоящие рядом.
его улыбку понять не могла.
простыне, и, выпрямившись, обернулся к госпоже Дорн и Кларе.
встретимся. Передайте мой привет танцорам.
добавила,-- танцоры спят на диванчике.
перекинул макинтош через плечо, и Клара открыла ему дверь.
площадку.-- Всего вам доброго.
подумал о том, что хорошо бы разъяснить Кларе, что никаких
денег он не собирался красть, а рассматривал старые фотографии,
но теперь Он не мог вспомнить, о чем хотел сказать. И
поклонившись, он стал не торопясь спускаться по лестнице.
Клара, держась за скобку двери, глядела ему вслед. Он нес
чемоданы, как ведра, и его крепкие шаги будили в ступенях
отзвуки, подобные бою медленного сердца. Когда он исчез за
поворотом перил, она еще долго слушала этот ровный, удалявшийся
стук. Наконец, она закрыла дверь, постояла в прихожей.
Повторила вслух: "Танцоры спят на диванчике", и вдруг бурно и
тихо разрыдалась, указательным пальцем водя по стене.
наискось от вывески часовщика, показывали 36 минут седьмого. В
легкой синеве неба, еще не потеплевшей после ночи, розовело
одно тонкое облачко, и было что-то не по-земному изящное в его
удлиненном очерке. Шаги нечастых прохожих особенно чисто
звучали в пустынном воздухе, и вдали телесный отлив дрожал на
трамвайных рельсах. Повозка, нагруженная огромными связками
фиалок, прикрытая наполовину полосатым грубым сукном, тихо
катила вдоль панели: торговец помогал ее тащить большому рыжему
псу, который, высунув язык, весь поддавался вперед, напрягал
все свои сухие, человеку преданные, мышцы.
воздушным шорохом воробьи и садились на узкий выступ высокой
кирпичной стены.
сверху, но нельзя было представить себе, что это закат, а не
раннее утро. Из-за того, что тени ложились в другую сторону,
создавались странные сочетания, неожиданные для глаза, хорошо
привыкшего к вечерним теням, но редко видящего рассветные.
как в зеркале. И так же, как солнце постепенно поднималось
выше, и тени расходились по своим обычным местам,-- точно так
же, при этом трезвом свете, та жизнь воспоминаний, которой жил
Ганин, становилась тем, чем она вправду была -- далеким
прошлым.
где он только что жил минувшим, и куда он не вернется больше
никогда. И в этом уходе целого дома из его жизни была
прекрасная таинственность.
улица оживала, теряла свое странное теневое очарование. Ганин
шел посреди мостовой, слегка раскачивая в руках плотные
чемоданы, и думал о том, что давно не чувствовал себя таким
здоровым, сильным, готовым на. всякую борьбу. И то, что он все
замечал с какой-то свежей любовью,-- и тележки, что катили на
базар, и тонкие, еше сморщенные листики, и разноцветные
рекламы, которые человек в фартуке клеил по окату будки,-- это
и было тайным поворотом, пробужденьем его.
ту же скамейку, где еще так недавно вспоминал тиф, усадьбу,
предчувствие Машеньки. Через час она приедет, ее муж спит
мертвым сном, и он, Ганин, собирается ее встретить.
Людмилой, как выходил из ее комнаты.
переплет,-- скелет крыши,-- кое-где уже заполненный черепицей.
переплете в утреннем небе синели фигуры рабочих. Один двигался
по самому хребту, легко и вольно, как будто собирался улететь.
двое других рабочих передвали третьему ломти черепицы.
нижний поднимал наверх через голову красный ломоть, похожий на
большую книгу, и средний брал черепицу и тем же движеньем,
отклонившись совсем назад и выбросив руки, передавал ее
верхнему рабочему. Эта ленивая, ровная передача действовала
успокоительно, этот желтый блеск свежего дерева был живее самой
живой мечты о минувшем. Ганин глядел на легкое небо, на
сквозную крышу -- и уже чувствовал с беспощадной ясностью, что
роман его с Машенькой кончился навсегда. Он длился всего четыре
дня,-- эти четыре дня были быть может счастливейшей порой его
жизни. Но теперь он до конца исчерпал свое воспоминанье, до
конца насытился им, и образ Машеньки остался вместе с умирающим
старым поэтом там, в доме теней, который сам уже стал
воспоминаньем.
может.
прокатил шедший с севера экспресс. Прокатил, скрылся за фасадом
вокзала,
ему ехать на другой вокзал, в конце города. Он выбрал поезд,
уходивший через полчаса на юго-запад Германии, заплатил за
билет четверть своего состояния и с приятным волненьем подумал
о том, как без всяких виз проберется через границу,-- а там
Франция, Прованс, а дальше -- море.
складки макинтоша, висевшего с крюка над деревянной лавкой.
---------------------------------------------------------------------------