в палатку.
отозвался он.
вельботе?
плавал на торговом судне и думаю, что...
взгляни на свою ногу - я выломаю эту ногу из твоей кормы, если ты еще
посмеешь говорить мне о торговом судне. Подумаешь, торговое судно! Уж не
гордишься ли ты, что плавал на торговом судне? Однако, парень, чего это тебя
потянуло в китобои? Подозрительно что-то, а? Ты не был ли пиратом, а? Или,
может, ты ограбил своего капитана? Может, ты задумал перерезать командиров,
как только выйдешь в море?
под этими полушутливыми обвинениями у старого моряка, у этого квакера и
островитянина, крылось нантакетское островное недоверие и предубеждение
против всех приезжих, кроме жителей мыса Кейп-Кода и острова Вайньярда.
прежде чем стану думать, стоит ли тебя нанимать.
Хочу посмотреть мир.
юноша. Дело мое и капитана Вилдада - снаряжение "Пекода" перед плаванием,
поставка на борт всего необходимого, а значит, и подбор экипажа. Мы
совладельцы судна и агенты. Но вот что: если, как ты говоришь, ты желаешь
ознакомиться с китобойным делом, я могу указать тебе способ сделать это,
прежде чем ты свяжешь себя безвозвратно. Погляди на капитана Ахава, юноша, и
ты увидишь, что у него только одна нога.
ужаснейший из кашалотов, когда-либо разносивших в щепки вельбот! О! О!
искреннее горе, звучавшее в заключительных восклицаниях, но все-таки, по
возможности спокойно, я проговорил:
мне знать, что именно эта порода китов отличается особой свирепостью? Разве
только я заключу это из вашего рассказа о несчастном случае.
не как моряк. Ты уверен, что уже ходил в море, совершенно уверен, а?
раза плавал на торговом судне.
раздражай меня, я этого не потерплю. Давай-ка поймем друг друга получше. Я
тебе намекнул слегка на то, каково в действительности китобойное дело. Ну
как, ты все еще испытываешь к нему склонность?
зашвырнуть гарпун в пасть живому киту и следом сам туда запрыгнуть?
уж без этого никак не обойтись, в чем я, между прочим, очень сомневаюсь.
того, чтобы ознакомиться с китобойным делом, но еще и затем, чтобы поглядеть
мир? Так, что ли, ты говорил? Ага! Так вот, сходи вон туда, загляни за
планшир на носу, а потом возвращайся ко мне и расскажи, что видел.
удивительному повелению, всерьез или как к шутке. Но капитан Фалек, собрав у
глаз все свои морщины, взглянул на меня так грозно, что я тут же бросился
выполнять приказ.
якоре, развернулось носом наискось в открытое море. Передо мной расстилался
простор, бескрайний, но удивительно, устрашающе однообразный - не на чем
было взгляду остановиться.
видел?
просматривается неплохо, и, по-моему, идет шквал.
Стоит ли ради этого огибать мыс Горн? Не лучше ли тебе глядеть на мир
оттуда, где ты стоишь?
китобои, и так тому и быть: а "Пекод" - вполне подходящее для меня судно, я
бы сказал даже самое подходящее. Все это я повторил теперь капитану Фалеку,
и он, видя мою решимость, выразил согласие меня нанять.
мной.
увидел, что на транце сидит какая-то в высшей степени необычайная,
удивительная фигура. Оказалось, что это капитан Вилдад, который наряду с
капитаном Фалеком был одним из основных владельцев корабля, - остальные
акции принадлежали, как нередко бывает в этих портах, всевозможным мелким
держателям: вдовам, сиротам и ночным сторожам, и собственность каждого из
них не превышала стоимости одного бревна, или доски, или двух-трех заклепок
в корабельном корпусе. Жители Нантакета вкладывают свои деньги в китобойные
суда точно так же, как вы свои помещаете в надежные государственные бумаги,
приносящие хорошие проценты.
Нантакета, ведь первые поселенцы на острове принадлежали именно к этой
секте; и вплоть до сегодняшнего дня здешние жители сохраняют в основном все
своеобразие квакерства, видоизменив его, вместе с тем, самым замысловатым и
неестественным образом в результате совершенно чуждых и разнородных влияний.
Подчас, как ни у кого на свете, полнокровна жизнь этих квакеров - моряков и
китобоев. Это - воинственные квакеры, квакеры-мстители.
предписывает весьма распространенный на острове обычай, и, с молоком матери
всосав привычку к суровому и величественному квакерскому этикету, ко всем
обращается на "ты", - тем не менее, под воздействием бесчисленных отчаянно
смелых приключений, какими изобилует вся его жизнь, начинает удивительным
образом сочетать эти неизжитые странности с дерзким нравом и лихими
порывами, достойными скандинавского морского конунга и романтического
язычника-римлянина. И когда эти черты соединяются в человеке большой
природной силы, чей мозг объемист, а сердце весомо, в человеке, которого
безмолвие и уединение долгих ночных вахт в далеких морях под яркими,
неведомыми здесь, на Севере, созвездиями научили мыслить независимо,
свободно, воспринимая все сладостные и жестокие впечатления прямо из
девственной груди самой природы, доверчивой и открытой, и так познавать - не
без случайной помощи порою - смелый и взволнованный, возвышенный язык, вот
тогда появляется человек, один из целого народа, благородное, блистательное
создание, предназначенное для подмостков великих трагедий. И с точки зрения
сценической, достоинства его вовсе не умаляются, если в глубине его души, от
рождения ли или же в силу обстоятельств, заложена, хотя бы из упрямства,
некая всеподавляющая болезненность. Ибо все трагически великие люди
становятся таковыми в силу своей затаенной болезненности. Помни об этом, о
юное тщеславие: всякое смертное величие есть только болезнь. Но мы покуда
еще имеем дело не с таким, а совсем с иным человеком, который, однако, тоже
представляет собой определенный тип квакера, возникший под воздействием
особых условий.
Однако в отличие от капитана Фалека, который нимало не интересовался так
называемыми серьезными вещами, полагая эти самые серьезные вещи сущими
пустяками, капитан Вилдад не только получил образование в духе самого
строгого нантакетского квакерства, но и, несмотря на свою последующую
моряцкую жизнь и даже созерцание восхитительных нагих островитянок по ту
сторону мыса Горн, ни на йоту не поступился своей квакерской натурой, не
пожертвовал ни единым крючком на своем квакерском жилете. И все же при такой
стойкости почтенному капитану Вилдаду явно не хватало элементарной
последовательности. Отказываясь по соображениям морально-религиозным
защищаться с оружием в руках от наземных набегов, сам он тем не менее
совершал бессчетные набеги на Атлантику и Тихий океан и, будучи заклятым
врагом кровопролития, пролил, однако, не снимая своего тесного сюртука,
целые тонны левиафановой крови. Как удавалось набожному Вилдаду теперь, на
задумчивом закате жизни, примирить противоречивые воспоминания своего
прошлого, этого я не знаю, только все это его, видимо, не очень занимало,
ибо он, вероятно, уже давно пришел к весьма глубокомысленному и разумному
выводу, что религия - это одно, а наш реальный мир - совсем другое. Реальный
мир платит дивиденды. Начав с жалкой роли мальчика-юнги в короткой убогой
одежонке, он стал потом гарпунщиком в просторном квакерском жилете с круглым
вырезом, затем командиром вельбота, старшим помощником, капитаном и,
наконец, владельцем судна. Свою бурную карьеру Вилдад окончил, как я уже
упомянул, в возрасте шестидесяти лет, полностью удалившись от деятельной
жизни и посвятив остаток дней своих безмятежному накоплению заслуженных
доходов.