Чтение 21–й страницы книги ~Тайпи~

французы не захотят ради этого навлекать на себя вражду грозного племени,
которое они всячески стараются умиротворить и с этой

целью

вообще
воздерживаются заходить в здешнюю бухту. "Да если б даже они и согласились,
- уверял меня Тоби, - их появление вызвало бы только переполох в долине, и в
этом переполохе кровожадные тайпийцы нас с тобою наверняка бы отправили на
тот свет". Возразить на это мне было нечего, но я держался за вторую часть
моего плана и убеждал Тоби, что она вполне осуществима. В конце концов мне
удалось его уговорить. Тоби сказал, что попробует.

Но когда мы с большим трудом втолковали туземцам, что мы задумали,
поднялась целая буря протеста, так что я уже готов был махнуть на все рукой,
не надеясь добиться их согласия. При мысли, что один из нас собирается их
покинуть, огорчению их не было предела. Особенно разволновался Кори-Кори; он
так бурно жестикулировал, прямо бился в конвульсиях, пытаясь втолковать нам,
какое мерзкое место эта Нукухива и какие темные люди ее обитатели, а также
выразить свое совершеннейшее недоумение в связи с тем, что, познакомившись с
просвещенными тайпийцами, мы считаем для себя возможным покинуть, хотя бы на
время, их изысканное общество.

Однако я опроверг все их возражения ссылками на мою хромоту, от которой,
уверял я, мне сразу же удастся вылечиться, как только Тоби доставит мне
необходимые медикаменты.

Сговорились на том, что мой товарищ утром же отправится за спасительными
лекарствами, но его будет сопровождать кто-нибудь из домочадцев Мархейо,
чтобы указывать ему кратчайшую дорогу, по которой можно прийти в Нукухиву
засветло.

На следующий день, еще до восхода, весь наш дом был на ногах. Один из
парней вскарабкался на ближнюю кокосовую пальму и пошвырял вниз несколько
молодых орехов, а почтенный Мархейо их подобрал, очистил от зеленой шелухи и
нанизал на прут - их сок предназначен был освежать Тоби в пути.

Когда все приготовления были завершены, я взволнованно простился с моим
другом. Он обещал вернуться не позже чем через три дня, и, пожелав мне между
тем не падать духом, завернул за угол пай-пай, и скрылся из виду в
сопровождении старого Мархейо. Сердце у меня защемило, и я, вернувшись в
дом, бросился ничком на циновки, охваченный чувством, близким к отчаянию.

Часа через два Мархейо возвратился и объяснил мне, что проводил немного
моего товарища и показал ему дорогу дальше.

Наступил полдень - время, которое туземцы предпочитают посвящать сну; я
лежал в доме, окруженный спящими, и странная тишина, царящая повсюду,
отчего-то угнетала меня. Вдруг мне почудились отдаленные возгласы - словно
кто-то кричал за рощей.

Звуки становились громче, они приближались, и вот уже вся долина звенела
от криков. Мои домашние пробудились ото сна, вскочили в тревоге и поспешили
наружу - узнать причину переполоха. Через несколько минут Кори-Кори, который
первым вскочил и выбежал вон, возвратился - он тяжело дышал и был совершенно
вне себя от волнения. Все, чего я смог от него добиться, это что с Тоби
случилось какое-то несчастье. В предчувствии непоправимой беды я бросился
вон из дому и увидел, что из рощи с воплями и стенаниями вышла толпа людей;
они несли что-то, к чему относились их горестные пени. Толпа приближалась ко
мне, все громче становились крики мужчин, и девушки, воздевая кверху
обнаженные руки, жалобно, но отчетливо причитали: "Оха! Оха! Тоби маки мои!"
(Увы! Увы! Тоби убит!)

Толпа расступилась, и я увидел бездыханное тело моего друга, которое
несли двое, - голова Тоби тяжело свисала на грудь идущему впереди. Все его
лицо, вся шея были залиты кровью, и сейчас еще сочившейся из раны на виске.
Среди великого переполоха, под громкие крики тело внесли в дом и положили на
циновки. Я знаками велел туземцам разойтись и не толпиться, волнуясь,
склонился над Тоби и, положив ладонь ему на грудь, с облегчением убедился,
что сердце у него еще бьется. Тогда я плеснул ему в лицо водой из тыквенного
сосуда, отер кровь, откинул слипшиеся волосы и приступил к осмотру раны. Она
была дюйма в три шириной и обнажала черепную кость. Я обрезал волосы моим
матросским ножом и обмыл рану в нескольких водах.

Вскоре Тоби обнаружил первые признаки жизни - он на минуту открыл глаза и
вновь закрыл, не произнося ни звука. Кори-Кори, стоявший рядом со мной на
коленях, стал осторожно растирать ладонями ему руки и ноги, какая-то девушка
легонько помахивала веером над его головой, а я все время смачивал ему губы
и лоб. И бедный мой товарищ начал постепенно приходить в себя - я даже
заставил его выпить несколько глотков воды.

Тут к нам приблизилась старая Тайнор, держа в руке пучок каких-то трав, и
знаками дала мне понять, что я должен выдавить их сок прямо в рану. Я так и
сделал, после чего счел за лучшее не беспокоить Тоби, пока он немножко не
наберется сил. Несколько раз он открывал рот и порывался заговорить, но я,
заботясь о нем, принуждал его хранить молчание. Только часа через три он
настолько оправился, что смог сесть на циновке и рассказать мне о своем
приключении.

"Мы с Мархейо пересекли долину, - рассказывал Тоби, - и поднялись на
противоположный склон. За ним, как объяснил мой проводник, лежит долина
Хаппар, а если идти по хребту дальше, не спускаясь в долину, то выйдешь как
раз в Нукухиву. Здесь мой провожатый остановился и дал мне понять, что
дальше не пойдет, разными знаками выражая страх, который он испытывает,
очутившись вблизи вражеских пределов. И, показав мне дорогу, ведущую через
горы, поспешил обратно вниз по склону.

Я страшно обрадовался, что нахожусь так близко от славных хаппарцев, и
весело пустился в путь, и скоро взобрался на самую хребтовину. Сзади и
спереди уходили вниз крутые склоны, и мне видны были обе враждующие долины.
Здесь я посидел немного, закусил кокосовыми орехами и пошел дальше поверху.
Вдруг я увидел впереди себя на тропе трех туземцев, только что, должно быть,
взобравшихся сюда из долины Хаппар. Все трое были вооружены тяжелыми
копьями, один из них показался мне вождем. Они прокричали что-то, чего я,
разумеется, не понял, и поманили меня к себе.

Я без малейших колебаний пошел к ним и был уже в двух шагах от переднего,
когда вдруг, со злобой указав в сторону Тайпи, он выкрикнул что-то свирепое
и, замахнувшись копьем, мгновенным ударом поверг меня на землю. Он-то и
нанес мне эту рану, и я лишился чувств. Когда же я очнулся, они все трое
стояли поблизости и вели яростный спор - вне сомнения - обо мне.

Первым моим побуждением было бежать, спасая жизнь, но, пытаясь встать, я
упал и скатился по травянистому обрыву. Это падение меня, как видно,
встряхнуло, я вскочил на ноги и пустился бегом вниз по тропе, по которой
только что подымался. Оглядываться мне не было нужды - я по крикам знал, что
враги бросились в погоню. Подстегиваемый их кровожадными воплями, я забыл и
думать о полученной ране - хотя кровь бежала по лицу и слепила меня, заливая
глаза, - и, как ветер, мчался под гору. Я уже на треть сбежал по склону,
когда крики моих преследователей смолкли, но вдруг раздался ужасный вой, и в
тот же миг тяжелое копье, пролетев мимо, трепеща, впилось в ствол дерева
рядом. Жуткий этот звук повторился еще и еще, и второе и третье копья,
рассекая воздух в полуметре от меня, наискось вонзились в землю. Дикари
взревели от злобы и досады, но, как видно, спускаться дальше в долину Тайпи
не решились и прекратили погоню. Я видел, как они подобрали копья и
повернули назад. Я же со всех ног помчался дальше вниз.

Что могло быть причиной столь яростного нападения хаппарцев, ума не
приложу, - разве только они видели, как я подымался вместе с Мархейо, и
одного того, что я пришел из долины Тайпи, было достаточно, чтобы вызвать их
убийственную вражду.

Пока мне угрожала опасность, я почти не чувствовал раны, но, когда мои
преследователи отстали, она снова начала причинять мне страдание. В бегстве
я потерял шляпу, и солнце жестоко палило мне голову. Я чувствовал слабость и
дурноту, но я боялся, что упаду там, где некому будет прийти мне на помощь,
и потому тащился дальше из последних сил, пока не достиг дна долины. Здесь
ноги мои подкосились, я упал на землю и больше уже ничего не помнил, пока не
очутился лежащим вот на этих циновках, а надо мной склонялся ты с калебасом
холодной воды".

Таков был рассказ Тоби. Уже потом я узнал, что, к счастью, он потерял
сознание неподалеку оттуда, куда тайпийцы ходят за дровами. Его заметили,
когда он упал, подняли тревогу, поспешили к нему, пытались привести в
чувство у ручья и, не добившись успеха, поторопились отнести в дом Мархейо.

Это происшествие представило нам наше положение в довольно мрачном свете.
Оно напомнило о том, что мы со всех сторон окружены

воинственными
недружелюбными племенами и у нас нет надежды пройти в Нукухиву через их
земли, не столкнувшись с враждебностью. Как видно, для побега оставался
единственный путь - морем.

А наши друзья тайпийцы воспользовались случившимся с Тоби несчастьем и
призывали нас по достоинству оценить все преимущества пребывания в их
долине; они сравнивали радушный прием, который оказали нам, с коварством и
злобой своих соседей. Равным образом распространялись они и на тему о
людоедских наклонностях хаппарцев - черте, которая, как они отлично видели,
не могла не вызвать у нас беспокойства. И в то же время энергично отрицали
ее за собой. Не упустили они случая и указать нам на природные красоты их
родной долины и на щедрость, с какой родит она в изобилии всевозможные
роскошные плоды.

Всех больше витийствовал Кори-Кори. Он так пламенно желал внушить нам
правильный взгляд на все эти вещи, что в самом деле сумел с помощью
некоторых усвоенных нами слов и выражений заставить нас понять кое-что из
его речей. А чтобы облегчить нам понимание, он вначале выражал свои мысли с
максимальной краткостью.

- Хаппар кийкино нуи! - восклицал он. - Нуи, нуи кай-кай канака! А! Аули
мортарки! (что означает: "Ужасный народ эти хаппарцы! Поедают людей в
огромных количествах! Ах, какое безобразие!").

Свои слова он сопровождал пояснительной пантомимой, исполняя каковую то
выбегал из дома и с отвращением указывал пальцем в ту сторону, где
находилась долина Хаппар, то мчался со всех ног обратно, опасаясь, быть
может, как бы мы не упустили пока что нить его рассуждений, и, возобновляя
представление, прихватывал зубами мякоть моего плеча, чем, очевидно, хотел