надевается на это самое, чтобы не отморозить. Беги на склад, требуй у
Спиридоныча, всем походникам положено.
требует повар, а сообразив, велел принести заявление с резолюцией
заместителя начальника экспедиции Рогова. Петя написал под диктовку:
"Прошу выдать положенный мне гульфик на гагачьем пуху. К сему -
Задирако" - и понес бумагу Рогову. Тот, вникнув, сказал, что гульфики
кончились, и рекомендовал изготовить своими силами. Весь Мирный побывал
в примыкавшей к медпункту комнате, где жили повара, чтобы своими глазами
увидеть, как Петя шьет гульфик. Радисты морзянкой сообщили о чудаке на
другие станции, и эта история в один день облетела всю Антарктиду.
что, мол, с завтрашнего дня вводится такой порядок: в шесть тридцать
утра каждый должен являться в кабинет Рогова и докладывать о своем
самочувствии. Повозмущались бюрократизмом, но приказ есть приказ, нужно
являться. Наутро в шесть тридцать Петя постучался в кабинет заместителя
начальника экспедиции. Рогов еще спал, и Петя постучал погромче, а
получив разрешение войти, вошел и доложил, что чувствует себя хорошо и
готов приступить к выполнению своих обязанностей. Спросонья Рогов решил,
что это продолжение сна, и что-то промычал. Но когда и на следующее утро
повар его разбудил, чтобы доложить о своем хорошем самочувствии, Рогов
запустил в него подушку.
легко всему верил, что розыгрыш терял спортивный интерес.
неизмеримо больше его и умеющие интересно подать свои знания. Петя с
уважением их слушал, узнавал много нового для себя и радовался, что ему
так повезло. Возвратившись после первой экспедиции домой, он, сбиваясь и
путаясь, изложил свои впечатления, и у него получилось, что ничего
особенного он не видел. И друзья, которые поначалу смотрели на него
разинув рот, быстро осознали свое превосходство и рассказали о
действительно интересных и важных вещах: о событиях в столовой, о новом
директоре фабрики, который Рыбкину в подметки не годится, и о прочем.
кают-компании, Пете иногда хотелось поведать товарищам о главных
событиях в его жизни. Но он боялся, что события эти покажутся слишком
мелкими, что слушать его будут из вежливости, и поэтому молчал. А когда
интересовались, спрашивали, то беспомощно улыбался и бормотал что-то
маловразумительное. И постепенно все поняли, что в биографии повара не
было сколько-нибудь важного и интересного, о чем стоило бы говорить.
три. О них, во всяком случае, он чаще всего вспоминал и порою, пытаясь в
них разобраться, даже прибегал к благожелательной помощи Валеры.
Петя не помнил. Где-то в памяти мелькали смутные воспоминания о женщине,
лежавшей в постели, о множестве людей, заполнивших комнату, - и все.
Детдом был хороший, и люди в нем работали хорошие, но все равно, ложась
спать, Петя всегда долго лежал с закрытыми глазами и мечтал, что вот-вот
прибегут и скажут, что его нашли. Такие случаи бывали, на его памяти
нашли двоих. Может, это были и ненастоящие родители, но те ребята
считали, что настоящие, и радовались своей участи, потому что, как
известно, самое большое счастье, доступное человеку, - это жить в семье.
горячей благодарностью к воспитавшим его людям. Ибо каждый детдомовец,
даже если его и не нашли, уверенно смотрел в будущее, знал: у него будет
работа, дом и семья!
находившуюся по соседству, назначили директором Григория Сергеевича
Рыбкина, молодого выдвиженца из рабочих. Это был удивительный человек.
Старые детдомовцы вспоминали, как он пришел и сказал: "Кто это распустил
слух, что у вас нет родителей? Голову ему оторвать мало, такому дураку.
Мы, швейники, ваши родители, а вы наши сыновья и дочки!"
они проводили в цехах, праздники справляли вместе с рабочими и на
демонстрации ходили одной колонной, каникулы проводили в фабричном
лагере, и так из поколения в поколение. Жили жизнью фабрики, пыль готовы
были сдувать с ее стен, каждый станок знали и каждого человека. Когда в
котельной произошел несчастный случай и трех рабочих обварило, в очередь
выстроились - кожу для пересадки и кровь предлагали, отчаянно завидуя
старшим, у которых взяли. Чтобы помочь план выполнить, по воскресеньям
работали в цехах, из территории цветущий сад сделали, над пенсионерами
шефствовали, с малышами в фабричном детсаду нянчились.
клубе директор вручал детдомовцам - выпускникам школы трудовые книжки, а
потом новичков вели в общежитие, давали каждому костюм, пальто, ботинки
и деньги на жизнь до первой получки, а девушкам, которым нужно больше,
чем ребятам, всего вдвойне. Жили бывшие детдомовцы в общежитии, с
отдельными комнатами было трудно, и Григорий Сергеич просил - не
настаивал и не приказывал, а именно просил - жениться, выходить замуж в
своем коллективе, чтобы легче решить проблему жилья. Случалось, конечно,
что женились на стороне, но и тогда свадьбу организовывал фабком. А
Григорий Сергеич награждал молодоженов дорогим подарком - столовым
сервизом, если оба свои, или чем-нибудь менее ценным, если свой только
один. А когда в молодой семье рождался ребенок, директор привозил
коляску с приданым, ложечку от себя дарил на зубок и, узнав
предварительно пожелания родителей, давал имя первенцу. Хоть и смеялся,
разводил руками, отговаривал - не модное, мол, имя, а что ни мальчишка
рождался, то Гришка, в яслях, а потом в детсаду путаница - чуть не
половина Гришек.
общего, всеми любимого отца Григория Сергеича. С радостью - к нему, с
бедой ~ к нему, за советом и помощью - к нему. На фронт всем коллективом
провожали, жене его с тремя детьми дня бедствовать не позволили: с
дровами в городе было плохо - свои из общежития доставляли, хлебными и
продуктовыми талонами сбрасывались, отоваривали и привозили от
коллектива, всю войну обогревали, кормили, одевали и обували отцовскую
семью.
занято. Три с половиной года заместительница, Вера Ивановна, исполняла
обязанности, берегла директорское кресло, а под самый конец прислали
нового - не хорошего, не плохого, а обыкновенного, руководителя по
профессии. Пришли к нему работницы - мужчин почти не осталось на
фабрике, войной выбило,- и по-доброму попросили: уходи с миром, Григорий
Сергеич вернулся. Новый раскричался, выставил их из кабинета, а они - к
секретарю горкома. Подумал секретарь, сказал, что дело щепетильное,
ничем новый директор не провинился, не за что его освобождать, повода
нет. А была среди женщин бывшая детдомовка Валя Прохорова, разбитная и
красивая девка. "Заберите его от греха подальше, товарищ секретарь, -
посоветовала, - а не то мы такой повод устроим, что не вы, так жена
выгонит!" Смехом началось, а делом кончилось: вернул коллектив Григория
Сергеича на фабрику.
на фабрику. Уходили и в институты и в техникумы, но большая часть так и
оставалась в родных цехах. Когда дошла очередь до Пети Задирако, он не
мучился сомнениями, потому что призвание свое давно определил. Начал
учеником, за старательность и любовь к делу быстро получил
самостоятельную работу и стал классным поваром. Отслужил в армии, тоже
поваром, и хотя начальник офицерской столовой сулил златые горы, не
остался на сверхсрочную, а возвратился на фабричную кухню.
речь шла выше. Петю разыскала двоюродная тетка. Почему она раньше его не
находила, Петя не знал: и неудобно было спрашивать, и незачем омрачать
таким бестактным вопросом свалившееся па пего счастье. Тетка с двумя
дочками жила в пяти автобусных остановках от общежития, и раз в неделю,
чтобы не докучать нежданно обретенным родственникам, Петя приезжал к ним
в гости. С волнением смотрел семейный
альбом, не мог оторвать глаз от
фотографии, на которой были совсем молодые, его нынешнего возраста,
мужчина и женщина - отец и мать... Себя увидел младенцем у матери на
коленях, отца в солдатской шинели, и так незнакомое ему прошлое взяло
его за душу, что умыл слезами альбом, а потом ходил лунатиком, работа из
рук валилась. Узнал, что отец погиб на фронте, в самом конце войны, а
мать ненадолго его пережила, умерла от гриппа в холодную осень. Вещей
после них не осталось, не считая коврика, который мать подарила сестре
за неусыпные заботы и любовь. Петя подзанял денег, купил новый хороший
ковер, привез его тетке и попросил подарить взамен тот самый коврик -
уже сильно потертый. Тетка великодушно подарила, и Петя повесил коврик
над своей кроватью, а на него фотографии родителей в рамках.
Гавриловым. Она произошла вскоре после смерти Григория Сергеича Рыбкина,
второго и любимого отца. Семнадцать лет залечивал старые раны, не раз
мужественно ложился под нож, чтобы продлить жизнь, шесть операций
перенес, а седьмой не вынес, умер, когда из-под сердца вытаскивали
крохотный осколок, величиной с половину горошины. Проводили в последний
путь, осиротели. Будь Григорий Сергеич живой, не хватило бы у Пети духа