Чтение 21–й страницы книги ~Зеленая миля~

покатилась легко, как два колеса на оси. Мышонок мгновенно выскочил из
коробки и помчался за ней по полу, словно собака за палкой. От удивления
я вскрикнул, и Делакруа улыбнулся.

Катушка ударилась в стену и отскочила. Мистер Джинглз обошел ее и
стал толкать обратно к койке, переходя от одного конца катушки к
другому, если ему казалось, что она сбивается с курса. Он толкал катушку
до тех пор, пока она не ударилась в ногу Делакруа. Потом на секунду
посмотрел вверх, как бы убеждаясь, что у Делакруа больше нет для него
заданий (например, нескольких задач по арифметике или латинских
предложений для разбора). Удовлетворенный, Мистер Джинглз вернулся в
свою коробку и уселся там опять. - Это ты его научил?

- Да, сэр, босс Эджкум, - ответил Делакруа, слегка пригасив улыбку.
-Он приносит ее каждый раз. Умный, подлец, правда?

- А катушка? Как ты узнал, что нужно принести для него, Эдди?

- Он шепнул мне на ушко, что хочет катушку, - сказал спокойно
Делакруа. - Точно так же, как прошептал свое имя.

Делакруа показывал этот трюк всем ребятам, всем, кроме Перси. Для
Делакруа было неважно, что Перси предложил коробку из-под сигар и принес
ваты для подстилки. В этом Делакруа напоминал некоторых собак: пни их
однажды, и они никогда не поверят больше тебе, как бы хорошо ты потом к
ним ни относился.

Я и сейчас слышу, как Делакруа кричит: "Эй, ребята! Идите посмотреть,
что умеет Мистер Джинглз!" И они пришли группой - все в синих формах:
Брут, Харри, Дин и даже Билл Додж. Они все были очень довольны, так же,
как и я. Через три-четыре дня после того, как Мистер Джинглз начал
делать трюк с катушкой, Харри Тервиллиджер, роясь во всяких штуках,
которые мы хранили в смирительной комнате, нашел восковые карандаши и
принес их Делакруа с какой-то смущенной улыбкой.

- Мне кажется, стоит покрасить катушку в разные цвета, - сказал он.
-Тогда твой маленький дружок станет как настоящая цирковая мышь.

- Цирковая мышь! - воскликнул Делакруа, и вид у него при этом был
безмятежно счастливый. Я думаю, что таким полностью счастливым он
выглядел, наверное, впервые за свою жалкую жизнь.

- Это он и есть! Цирковая мышь! Когда я выйду отсюда, он сделает меня
богатым, как в цирке! Вот увидите.

Перси Уэтмор, несомненно, напомнил бы Делакруа, что, когда тот выйдет
из Холодной Горы, то поедет в скорой помощи, которая не станет ни
торопиться, ни включать сирену или мигалку, но Харри было лучше знать.
Он просто сказал, что Делакруа может покрасить катушку в какие угодно
цвета, и это нужно сделать быстро, потому что после обеда ему придется
забрать карандаши назад.

Дэл сделал ее разноцветной. Когда он закончил, один конец катушки
стал желтым, другой - зеленым, а барабан посередине красным, как
пожарная машина. Мы привыкли к тому, что Делакруа трубит на ломаном
французском: "Maintenant, m'sieurs et mesdames! Le cirque presentement
le mous' amusant et amazeant!" (Внимание, месье и медам! Цирк предлагает
забавную и восхити тельную мышь!). Это, конечно, не совсем то, но
примерно таким был его французский. Потом его голос умолкал - я думаю,
он представлял в это время барабанную дробь, а потом бросал катушку.
Мистер Джинглз кидался за ней в мгновение ока, прикатывая назад либо
носом, либо передними лапками. За второе можно было платить деньги и
показывать в цирке. Делакруа, его мышь и эта разноцветная катушка стали
для нас главным развлечением, когда под нашу опеку явился Джон Коффи, и
все оставалось как есть. Потом моя "мочевая" инфекция, затихшая на
время, вернулась, появился Вильям Уортон, и вот тут начался ад.

Глава 10

Даты все время выпадают у меня из головы. Наверное, придется
попросить мою внучку Даниэль посмотреть некоторые из них в подшивках
старых газет, хотя стоит ли? Ведь события тех самых важных дней, того,
например, когда мы пришли в камеру Делакруа и увидели мышь, сидящую у
него на плече, или того, когда в блок поступал Вилли Уортон и чуть не
убил Дина Стэнтона, все равно не попадут в газеты. Может, даже стоит
просто продолжать, как пишется, в конце концов, я думаю, даты не так
важны, если помнишь события в том порядке, в каком они происходили.

Я знаю, что иногда время сжимается. Когда наконец из кабинета Кэртиса
Андерсона пришли документы с датой казни Делакруа, я с удивлением
увидел, что время свидания нашего друга-французика с Олд Спарки
подвинуто вперед, неслыханное дело даже по тем меркам, когда не нужно
было сдвигать половину рая и всю землю для того, чтобы казнить человека.
Речь шла о двух днях, помоему, вместо 27 октября назначили 25-е. Я не
уверен, что именно эти дни, но очень близко, я еще подумал, что Тут
получит назад свою коробку из-под сигар раньше, чем предполагал.

Уортон же поступил позже, чем мы ожидали. С одной стороны, суд длился
дольше, чем предполагали достоверные источники Андерсона (когда речь
идет о Буйном Билле, ничего достоверного не бывает, и мы в этом скоро
убедимся, включая наши проверенные временем и надежные методы контроля
за поведением узников). Потом, после того, как его признали виновным
(все происходило в основном по сценарию), его поместили в больницу в
Индианоле для обследования. С ним случилось несколько якобы припадков во
время суда, дважды довольно серьезных, когда он падал на пол и лежал,
дергаясь, трясясь и стуча ногами по доскам. Назначенный судом адвокат
заявил, что Уортон страдает эпилептическими припадками и совершил свои
преступления в состоянии помешательства. Обвинитель возразил, что эти
припадки инсценированы в отчаянной трусливой попытке спасти свою
собственную жизнь. Увидев так называемые эпилептические припадки своими
глазами, присяжные решили, что Уортон симулирует. Судья согласился с
ними, но назначил ряд анализов после оглашения, перед исполнением
приговора Бог знает, почему - может, просто из любопытства.

И уж совершенно непонятно, как это Уортон не сбежал из больницы (по
иронии судьбы жена Мурса Мелинда находилась в той же больнице в то же
самое время). Его, наверное, окружали охранники, а может быть, он все
еще надеялся, что его признают недееспособным по причине эпилепсии, если
таковую обнаружат.

Но ее не оказалось. Доктора не нашли никаких отклонений в его мозгах,
по крайней мере физиологических, и Крошку Билли - Уортона - наконец
водворили в Холодную Гору. Это произошло не то шестнадцатого, не то
восемнадцатого октября, мне помнится, что Уортон прибыл примерно через
две недели после Коффи и за неделю или за десять дней перед тем, как по
Зеленой Миле прошел Делакруа.

День, когда наш новый психопат появился в блоке, очень памятен для
меня. Я проснулся часа в четыре утра от пульсирующей боли в паху и
ощущения, что мой пенис стал горячим, тяжелым и раздулся. Даже еще не
спустив ног с кровати, я понял, что "мочевая" инфекция не прошла, как я
надеялся. Просто было временное затишье, и вот оно закончилось.

Я вышел на улицу по нужде - это было года за три до того, как мы
оборудовали первый ватерклозет, - и едва дошел до поленницы на углу
дома, как понял, что больше не вытерплю. Я успел стянуть пижамные штаны
как раз, когда полилась моча, испытывая самую мучительную в своей жизни
боль. В 1956-м у меня выходил желчный камень, говорят, это что-то
ужасное, но по сравнению с той болью желчный камень был как приступ
гастрита.

Ноги мои подкосились, и я тяжело упал на колени, разорвав пополам
пижамные штаны, когда расставлял ноги, чтобы не потерять равновесие и не
плюхнуться лицом в собственную лужу. Я бы все равно упал, если бы не
схватился левой рукой за полено в поленнице. Все это могло происходить в
Австралии или даже на другой планете. Мне было все равно. Единственное,
что я чувствовал - пронзившую меня насквозь боль. Жгло внизу живота, а
мой пенис - орган, о котором я обычно забывал, кроме тех случаев, когда
тот доставлял мне наслаждение, - казалось, вот-вот расплавится. Я думал,
что увижу кровь, стекающую с кончика, но оказалось, что это совершенно
обычная струя мочи.

Держась одной рукой за поленницу, я прижал другую ко рту, чтобы не
закричать. Я не хотел пугать жену и будить ее криком. Казалось, струя
мочи нескончаема, но наконец она иссякла. К этому времени боль ушла
глубоко внутрь живота и яичек и покалывала, как острые зубы. Я долго не
мог подняться, наверное, с минуту. Но вот боль пошла на убыль, и я встал
на ноги. Посмотрев на лужицу мочи, уже впитавшуюся в землю, я подумал:
неужели Бог мог сотворить мир, в котором такое ничтожное количество
жидкости способно выходить с такой невыносимой болью.

Я мог бы сказаться больным и пойти на прием к доктору Сэдлеру. Мне не
хотелось есть вонючие серные таблетки, от которых тошнит, но все лучше,
чем когда стоишь на коленях у поленницы, стараясь не кричать, а твой
член в это время сообщает, что в него налили нефти и подожгли.

Потом, глотая аспирин на кухне и прислушиваясь к легкому храпу Джен в
соседней комнате, я вспомнил, что сегодня должны доставить в блок
Вильяма Уортона и что не будет Брута - у него дежурство в другой части
тюрьмы, он помогает перевозить в новое здание остатки библиотеки и
оборудование лазарета. Несмотря на боль я чувствовал, что нельзя
оставить Уортона на Дина и Харри. Они хорошие ребята, но в рапорте
Кэртиса Андерсона говорилось, что Вильям Уортон совсем не подарок.
"Этому человеку терять нечего", - написал он и подчеркнул.

Боль слегка поутихла, и я смог соображать. Мне казалось, что лучше
поехать в тюрьму утром. Я смогу добраться туда к шести, в это время
обычно приезжает начальник Мурс. Он может переместить Брутуса заранее в
блок "Г" для приема Уортона, а я тогда нанесу свой запоздалый визит к
врачу. Так что путь мой лежал в Холодную Гору.

Дважды на протяжении тридцатикилометрового пути в тюрьму меня
останавливала внезапная потребность выйти по малой нужде. Оба раза я