объяснений. И форма, и содержание немыслимо деградировали, говорить о
каком-либо мастерстве исполнения просто не приходилось.
тонкости. Резьба в орнаментальных завитках была слишком глубокой, и
обновление рисунка, своего рода палимпсест -- после того, как обветшала и
стерлась старая резьба. Новый рисунок был исключительно декоративный и
традиционный -- сплошные спирали и углы -- и казался грубой пародией на
геометрический орнамент Старцев. Нас не оставляла мысль, что не только
техника, но само эстетическое чувство подверглось здесь грубому
перерождению, а Денфорт уверял меня, что здесь не обошлось без руки
"чужака". Рисунок сразу же вызывал в памяти искусство Старцев, но это
сравнение порождало в нас одновременно и глубокое внутреннее неприятие.
Непроизвольно вспомнилось мне еще одно неудачное подражание чужому стилю --
пальмирские скульптуры, грубо копирующие римскую манеру. Те, что шли перед
нами, тоже заинтересовались резьбой, об этом говорила использованная
батарейка, брошенная рядом с наиболее типичным картушем.
лишь беглый взгляд и почти тут же возобновили путь, хотя далее довольно
часто направляли на стену лучи фонариков, высматривая, не появились ли еще
какие-нибудь новшества. Но все шло как прежде, разве что увеличивалось
расстояние между картушами: слишком много отходило от туннеля боковых
галерей. Нам повстречалось несколько пингвинов, мы слышали их крики, но нас
не оставляло чувство, что где-то в отдалении, глубоко под землей, гогочут и
кричат целые стаи этих больших птиц. Новый запах непонятного происхождения
почти вытеснил прежний, едкий. Вновь появившиеся в воздухе струйки пара
говорили о нарастающей разнице температур и о близости морской бездны,
таящейся в кромешной мгле. И тут вдруг, совершенно неожиданно, мы увидели
впереди, прямо на сверкающей глади пола какое-то препятствие -- нет, совсем
не пингвинов, а что-то другое. Решив, что непосредственной опасности как
будто нет, мы включили второй фонарик.
привыкнуть спокойнее на все реагировать, а может, даже ожесточиться, но в
жизни случаются такие переживания, что ранят особенно глубоко, от них
невозможно исцелиться, рана продолжает ныть, а чувствительность настолько
обостряется, что достаточно оживить в памяти роковые события, и снова
вспыхивают боль и ужас. Как я уже говорил, мы увидели впереди, на чистом
блестящем полу, некое препятствие, и одновременно наши ноздри уловили все
тот же новый запах, многократно усилившийся и смешавшийся с едкими
испарениями тех, кто шел перед нами. При свете фонариков у нас не осталось
никаких сомнений в природе неожиданного препятствия; мы не побоялись подойти
поближе, потому что даже на расстоянии было видно, что распростертые на полу
существа не способны больше никому причинить вреда -- так же как и шестеро
их товарищей, похороненных под ужасными пятиконечными надгробиями из льда в
лагере несчастного Лейка. Как и у собратьев, почивших в ледяной могиле, у
них были отсечены некоторые члены, а по расползавшейся темно-зеленой вязкой
лужице было понятно, что печальное событие случилось совсем недавно. Мы
увидели только четверых, хотя из посланий Лейка явствовало, что
звездоголовых существ должно быть не менее восьми. Зрелище потрясло и
одновременно удивило нас: что за роковая встреча произошла здесь, в
кромешной тьме?!
издалека крикам мы поняли, что впереди -- гнездовье. Неужели звездоголовые,
потревожив птиц, навлекли на себя их ярость? Судя по характеру ран, такого
быть не могло: ткани, которые с трудом рассек скальпелем Лейк, легко
выдержали бы удары птичьих клювов. Кроме того, огромные слепые птицы вели
себя исключительно мирно.
четверых отсутствующих. Но где они? Прячутся неподалеку и выжидают удобный
момент, чтобы напасть на нас? Медленно продвигаясь к месту трагедии, мы
опасливо поглядывали в сторону боковых галерей. Что бы здесь ни случилось,
это очень напугало пингвинов, они необычайно всполошились. Возможно, схватка
завязалась недалеко от гнездовья, где-нибудь на берегу бездонной темной
пучины: ведь поблизости не было птичьих гнезд. Может, звездоголовые бежали
от преследователей, хотели поскорее добраться до оставленных саней, но тут
убийцы нагнали тех, кто послабее, и прикончили? Можно представить себе
панику среди звездоголовых, когда нечто ужасное поднялось из темных глубин,
распугав пингвинов, и те с криками и гоготом бросились в бегство.
созданиям. Но не дошли, а, слава Создателю, бросились прочь, опрометью
понеслись назад по проклятому туннелю, по его гладкому, скользкому полу,
мимо издевательских орнаментов, открыто высмеивающих искусство, которому
подражали. Мы бросились бежать прежде, чем уяснили себе, что же все-таки
увидели, прежде чем наш мозг опалило знание, из-за которого никогда уже нам
не будет на земле покоя!
более всего встревожило нас в этой жуткой груде тел. Не то, что жертвы были
чудовищно растерзаны и искалечены, а то, что все были без голов. Подойдя еще
ближе, мы увидели, что головы не просто отрубили, а изничтожили каким-то
дьявольским способом -- оторвали или скорее отъели. Кровь, темно-зеленая,
все еще растекавшаяся лужицей, источала невыносимое зловоние, но теперь его
все больше забивал новый, неведомый запах -- здесь он ощущался сильнее, чем
прежде, по дороге сюда. Только на совсем близком расстоянии от поверженных
существ мы поняли, где таится источник этого второго, необъяснимого запаха.
И вот тогда Денфорт, вспомнив некоторые барельефы, живо воспроизводящие
жизнь Старцев во время перми, сто пятьдесят миллионов лет назад, издал
пронзительный, истошный вопль, отозвавшийся мощным эхом в этой древней
сводчатой галерее со зловещей и глубоко порочной резьбой на стенах.
старинный барельеф, на котором неизвестный скульптор изобразил покрытое
мерзкой слизью и распростертое на земле тело обезглавленного Старца; это
чудовищные шогготы убивали таким образом своих жертв -- отъедая головы и
высасывая из них кровь; происходило это в годы их неповиновения, во время
изнурительной, тяжелой войны с ними Старцев. Высекая эти кошмарные сцены,
художник нарушал законы профессиональной этики, хотя и изображал события,
уже канувшие в Лету: ведь шогготы и последствия их деяний явно были
запретным для изображения предметом. Несомненно существовало табу. Недаром
безумный автор "Некрономикона" пылко заверял нас, что подобные твари не
могли быть созданы на Земле и что они являлись людям только в наркотических
грезах. Бесформенная протоплазма, до такой степени способная к имитированию
чужого вида, органов и процессов, что копию трудно отличить от подлинника.
Липкая пузырчатая масса... эластичные пятнадцатифутовые сфероиды, легко
поддающиеся внушению послушные рабы, строители городов... все строптивее...
все умнее... живущие и на земле и под водой... и все больше постигающие
искусство подражания! О, Боже! Какая нелегкая дернула этих нечестивых
Старцев создать этих тварей и пользоваться их услугами?!
черную слизь, плотно обволакивающую обезглавленные тела, когда в полную силу
вдохнули этот ни на что не похожий мерзкий запах, источник которого мог себе
представить только человек с больным воображением -- исходил он от слизи,
которая не только осела на телах, но и поблескивала точечным орнаментом на
грубо и вульгарно переиначенных картушах,-- лишь теперь мы всем своим
существом прочувствовали, что такое поистине космический страх. Мы уже не
боялись тех, четверых, которые сгинули неведомо где и вряд ли представляли
теперь опасность. Бедняги! Они-то как раз не несли в себе зла. Природа
сыграла над ними злую шутку, вызвав из векового сна: какой трагедией
обернулось для них возвращение домой! То же станет и с остальными, если
человеческое безумие, равнодушие или жестокость вырвут их из недр мертвых
или спящих полярных просторов. Звездоголовых нельзя ни в чем винить. Что они
сделали? Ужасное пробуждение на страшном холоде в неизвестную эпоху и,
вполне вероятно, нападение разъяренных, истошно лающих четвероногих,
отчаянное сопротивление, и, наконец, в придачу -- окружившие их неистовые
белые обезьяны в диковинных одеяниях... несчастный Лейк... несчастный
Гедни... и несчастные Старцы. Они остались до конца верны своим научным
принципам. На их месте мы поступили бы точно так же. Какой интеллект, какое
упорство! Они не потеряли головы при встрече с неведомым, сохранив
спокойствие духа, как и подобает потомкам тех, кто изображен на барельефах!
Кого бы они ни напоминали внешним обликом -- морских звезд или каких-то
наземных растений, мифических чудищ или инопланетян, по сути своей они были
людьми!
стояли храмы, где они возносили хвалу своим богам; там же они прогуливались
когда-то в зарослях древесных папоротников. Город, в который они так
стремились, спал, объятый вечным сном, но они сумели, как и мы, прочитать на
древних барельефах историю его последних дней. Ожившие Старцы пытались
разыскать своих соплеменников здесь, в этих легендарных темных недрах, и что
же они нашли? Примерно такие мысли рождались у нас с Денфортом при виде
обезглавленных и выпачканных мерзкой слизью трупов. Затем мы перевели взгляд
на резьбу, вызывавшую отвращение своей вульгарностью, над которой жирно
поблескивала только что нанесенная гнусной слизью надпись из точек. Теперь
мы поняли, кто продолжал жить, победив Старцев, в подводном городе на дне
темной бездны, по краям которой устроили свои гнездовья пингвины. Ничего
здесь не изменилось. Должно быть, и теперь над пучиной все так же дымятся
клубы ара.
тел был так велик, что мы застыли на месте, не в силах вымолвить ни слова, и
только значительно позже, делясь своими переживаниями, узнали о полном
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Конюшевский Владислав
Акунин Борис
Зыков Виталий