древний борец с Богом и враг рода человеческого, как бы соблазнял его на
другие возможные способы спасения, указывал иные пути для этого, чем учение
Его божественное и крестная смерть. Искушения относились именно к целому
служению Иисуса Христа, и поэтому хлебы, чудо и власть, Искусителем
предложенные, суть действительно три модуса иного, не небесного, не
божественного, не благодатного и таинственного спасения.], но смысл его
тот: "Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом
свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем,
не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, -- ибо никогда и
ничего не было для человека и для человеческого общества невыносимее
свободы!" [Впервые мысль эта, очень глубокая, была высказана Достоевским в
1847 г., в одном из самых беспорядочных его произведений -- "Хозяйка", см.
стр. 347 "Сочинений", т. 2, изд. 1882. Вот эти слова: "Слабому человеку
одному не сдержаться... Только дай ему все, он сам же придет, все назад
отдаст; дай ему полцарства земного в обладание, попробуй, -- ты думаешь,
что? Он тебе тут же в башмак спрячется, -- так умалится. Дай ему волюшку,
слабому человеку, -- сам ее свяжет, назад принесет" и пр. Это показывает,
до какой степени рано у Достоевского зародились все его основные идеи, лишь
в утверждении или отрицании которых он позднее десятилетия колебался, но
ничего существенно нового не открывал в них.] А видишь ли сии камни в этой
нагой и раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за Тобой побежит
человечество, как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее,
что Ты отымешь руку Свою и прекратятся им хлебы Твои. Но Ты не захотел
лишить человека свободы и отверг предложение: ибо какая же свобода,
рассудил Ты, если послушание куплено хлебами. Ты возразил, что человек жив
не единым хлебом: но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и
восстанет на Тебя Дух Земли, и сразится с Тобою, и победит Тебя, и все
пойдут за ним, восклицая: "Кто подобен Зверю сему, -- он дал нам огонь с
небеси!" Здесь в апокалиптическом образе представлено восстание всего
земного, тяготеющего долу в человеке, против всего небесного в нем, что
устремляется вверх, и указан победный исход этого восстания, которого мы
все -- грустные свидетели. Нужда, гнетущее горе, боль несогретых членов и
голодного желудка заглушит искру божественного в человеческой душе, и он
отвернется от всего святого и преклонится, как перед новою святынею, перед
грубым и даже низким, но кормящим и согревающим. Он осмеет, как ненужных
людей, своих прежних праведников и преклонится перед новыми праведниками,
станет составлять из них новые календари святых и чтить день их рождения,
как "благодетелей человечества". Уже Ог. Конт на место христианства,
которое он считал отживающею религиею, пытался изобрести некоторое подобие
нового религиозного культа, с празднествами и чествованием памяти великих
людей, -- и культ служения человечеству все сильнее и сильнее
распространяется в наше время, по мере того как ослабевает служение Богу.
Человечество обоготворяет себя, оно прислушивается теперь только к своим
страданиям и утомленными глазами ищет кругом, кто бы утолил их, утишил или,
по крайней мере, заглушил. Робкое и дрожащее, оно готово кинуться за
всяким, кто что-нибудь для него сделает, готово благоговейно преклониться
перед тем, кто удачною машиной облегчит его труд, новым составом удобрит
его поле, заглушит хотя бы путем вечной отравы его временную боль. И,
смятенное, страдающее, оно точно утратило смысл целого, как будто не видит
за подробностями жизни своей главного и чудовищного зла, со всех сторон на
нее надвигающегося: что, чем более пытается человек побороть свое
страдание, тем сильнее оно возрастает и всеобъемлющее становится, -- и люди
уже гибнут не единицами, не тысячами, но миллионами и народами, все быстрее
и все неудержимее, забыв Бога и проклиная себя. Мы приведем величественный
образ из Откровения Св. Иоанна, -- откровения о судьбах Церкви Божией на
земле и также рода человеческого, около нее волнующегося, ее усиливающегося
поглотить; образы здесь выражают иносказательно циклы в развитии этих судеб
и своим характером определяют их общий, отвлеченный от всех подробностей
смысл: "стал я на песке морском и увидел выходящего из моря Зверя с семью
головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадем, а на головах
его -- имена богохульные. И дал ему Дракон [Т. е., по Апокалипсису,
отпадший от Бога Первый Дух.] силу свою, и престол свой, и власть великую.
И видел я, что одна из голов его как бы смертельно была ранена; но эта
смертельная рана исцелела. И дивилась вся земля, следя за Зверем, и
поклонились Дракону [Мы ожидали бы "Зверю", -- но как удивительно выдержана
точность апокалиптических образов, соответствие их действительному
смыслу!], который дал власть Зверю, говоря: Кто подобен Зверю сему? и кто
может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно;
и дана была власть действовать сорок два месяца. И отверз он уста свои для
хулы на Бога, чтобы хулить имя Его, и жилище Его, и живущих на небесах. И
дано было ему вести брань со святыми и победить их; и дана была ему власть
над всяким коленом людей, и над родом, и языком и племенем. И поклонятся
ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни у Агнца,
закланного от создания мира. Кто имеет ухо -- да слышит. Если кого в
пленение возьмет -- в пленение пойдет, если кого оружием убьет -- подобает
ему быть оружием убитым. Здесь -- терпение и вера святых" (Апок., XIII).
Знание, кормящее, но уже не просвещающее человека, великий промен духовных
даров на вещественные дары, чистой совести -- на сытое брюхо, представлены
в этом поразительном образе. С заботою об "едином хлебе" закроются алтари,
исчезнет великая устрояющая сила, и люди вновь примутся за возведение
здания на песке, за построение своими силами и своею мудростью Вавилонской
башни своей жизни. На все это указывает Инквизитор в проникновенных словах
и тут же предсказывает, чем все это кончится: "Знаешь ли Ты, -- говорит он,
-- что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и
науки, что преступления -- нет, а стало быть, -- нет и греха, а есть лишь
только голодные". "Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!" -- вот
что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится
храм Твой [Разумеется, теория относительности преступления, по которой оно
ничем не выделяется из ряда других фактов, совершаемых человеком, и, как
все они, вызывается влиянием среды, воспитания и вообще внешних
обстоятельств. Воля, всецело определяемая этими обстоятельствами, бессильна
не совершить какого-нибудь факта, в данном случае преступления, поэтому не
свободна и, следовательно, невиновна ("греха нет"). "Преступление и
наказание", "Бесы" (некоторыми своими эпизодами) и, наконец, "Братья
Карамазовы" могут быть рассматриваемы как художественно-психологическая
критика этой идеи XIX века, к которой как-то влекутся в нем самые высокие
умы, и ее отвержение, как не соответствующей природе вещей, не истинной.
См. об этом выше.]. На месте храма Твоего воздвигнется новое здание [В силу
теории о невиновности индивидуальной воли, все преступления, как и всякое
зло, относятся, как к причине своей, к неправильному устройству общества.
Отсюда вопрос о борьбе со злом сводится к вопросу о лучшем устроении
человеческого общества, -- что вводит теоретическую мысль как зиждующее
начало в историю на место бессознательных сил, в ней действующих. Сравни
выше, в гл. IV, стр. 35 и далее, выдержки из "Зимних заметок о летних
впечатлениях".], воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня; и хотя и
эта не достроится, как и прежняя, но все же Ты бы мог избежать этой новой
башни и на тысячу лет сократить страдания людей, -- ибо к нам же, ведь,
придут они, промучившись тысячу лет с своею башнею!" [Достоевский часто и
настойчиво указывал (напр., в "Бесах"), как наука, отвергнув свободную волю
в человеке и абсолютность в преступлении, доведет людей до антропофагии, --
и тогда-то, в отчаянии, "заплачет земля по старым богам" и люди вновь
обратятся к религии. Таким образом, обращение к Богу, думал он, увенчает
историю, и это тем непременнее совершится, чем большие бедствия ожидают
человечество в будущем.]. Они отыщут нас тогда опять под землей, в
катакомбах, скрывающихся -- ибо мы будем вновь гонимы [Здесь говорится о
периоде нестерпимых гонений, которые самоустроящееся и несчастное
человечество воздвигнет против религии на некоторое время, и именно перед
тем, как обратиться к Богу. Преследования -- не против Церкви, но против
самого религиозного начала в человеке, -- бывшие в конце прошлого века во
Франции и теперь вспыхивающие то здесь, то там, могут быть рассматриваемы
как первые и легкие предвестники попытки искоренить его вовсе, искоренить
всюду на земле.] и мучимы, -- найдут нас и возопиют к нам: "Накормите нас,
ибо те, которые обещали нам [Т. е. рациональные теоретики устроения
человека на земле без религии, и в частности теоретики новых форм
организации труда и собственности.] огонь с небеси, его не дали". И тогда
уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь
мы, во имя Твое, -- и солжем, что во имя Твое. О, никогда, никогда без нас
они не накормят себя!" Никакая им наука не даст хлеба, пока они будут
оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к
ногам нашим и скажут нам: "Лучше поработите нас, но накормите нас"
[Отчаяние экономических бедствий приведет (и уже приводит) к забвению всех
других идеалов, которые первоначально были неотделимы от идеала
равномерного распределения богатств: так, уже теперь крайние демократы
становятся индифферентны к заветам политической и общественной свободы
(конституционализму), а равно и к успехам наук и просвещения, готовые
безразлично соединиться и с военным деспотизмом, и с торжеством Церкви над
государством, лишь бы сила, военная ли, церковная ли -- для них все равно,
-- разрешила экономический вопрос, "накормила всех".]. Поймут наконец сами,
что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого -- вместе немыслимы: ибо
никогда не сумеют они разделиться между собою! [При заботе "о хлебе едином"
померкнет совесть в людях и с нею -- сострадание: так как невозможно этих
чувств ни возвести "к хлебу", ни из "забот о нем" вывести. Каждый возьмет
себе наибольшее, на что имеет право по количеству и качеству своего труда,
и гений потребует, чтобы были удалены с пиршества неспособные, потому что
они отнимают у него излишнее, В вопросе об устроении общества на
экономических началах распределение продуктов производства, по праву --
"suum cuique", по правде сердца человеческого -- "Бог за всех",
представляет главное и, в строгом смысле, неразрешимое затруднение. Именно
оно является уже теперь предметом нескончаемых разногласий среди теоретиков
общественной жизни; и если они так непримиримы в мысли, так несогласимы в
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Самойлова Елена
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Шилова Юлия