Чтение 21–й страницы книги ~Микророманы~

совершенствовал культуру письменного общения. Все запрещая, цензура
накапливала недовольство, оппозицию, создавала ореол таинственности над
диссидентством. Запрет создавал духовный дефицит. Результаты оказывались
обратными желаемым. Цензура способствовала прогрессу!

Понимал ли это Цезарь Матвеич? Чего желал он сам? Вот вопросы, на
которые никогда не получить ответа. В нем, видимо, что-то происходило. Для
краткости я давеча опустил окончание разговора с женой Цезаря Матвеича. Но
теперь понимаю, что конец этот необходим.

Она резко ушла от меня тогда на площади Революции. Вдруг оглянулась и
возвратилась.

-- Извините,-- сказала она, задыхаясь.-- Боюсь я. Может, они следят за
такими, как вы.

-- Вряд ли. За всеми не уследишь.

-- Вы в этом уверены? Я в молодости сама работала в НКВД, правда,
простой машинисткой. И уже тогда они старались следить за всеми. Знаете,
Цезарь Матвеич вас часто вспоминал последнее время. Все интересовался
разными вопросами.

-- Какими вопросами?-- спросил я, делая вид, что не понимаю.

Мне хотелось, чтобы она сама объяснила. Пожав плечами, она печально
усмехнулась.

-- Ну, вы ведь уже одной ногой там...

-- Но другой-то здесь, на веревке. Он что ж, тоже захотел туда?

-- Нет!-- испуганно отрезала она. И уже спокойнее прибавила:-- Да кто
бы нас выпустил с его секретностью? Он ведь как начинал? Отправлял заявления
в высшие инстанции, что в Москве следует открыть еще один почтовый ящик:
научно-исследовательский институт цензуры. После стал жалобы писать
руководству, что уполномоченным Главлита не платят премий за перевыполнение
плана. А кончил...

Она опять оглянулась, хотя вроде бы никто близко не стоял, и совсем
перешла на шепот:

-- Он стал решать вопрос, кто был хуже -- Гитлер или Сталин.

-- И решил?

-- Ой, страшно сказать! Говорил, что Сталин хуже, представляете? Когда
читал газеты, будучи уже на пенсии, он мне твердил, что на Главлит надо
бросить атомную бомбу.

-- Как же Цезарь Матвеич со своим пятым пунктом вообще попал в Главлит?

-- Он сам удивлялся. Воевал всю войну, кончил майором. Потом занимался
снабжением в армии, пока его при Хрущеве не выперли в отставку. В Главлите у
него работал однополчанин, которого туда бросили на укрепление из органов.
Представляете, крупный чекист и совершенно не антисемит!

-- Не может быть,-- подначил я.

-- Честное слово!-- обиделась она.-- Он Цезарю сказал: "У тебя
офицерское звание, два ранения, партбилет, куча орденов -- попробуем всем
этим перекрыть твой генетический дефект".

Я вспомнил канун Дня Победы, на который Цезарь Матвеич явился,
увешанный орденами и медалями. Редакционная молодежь тогда над всей этой
атрибутикой уже потешалась. Говорили, что ордена на толкучке по пятерке
штука покупают.

-- Я же сам воевал,-- оправдывался он.-- Сам! Не дядя!

Кто-то в буфете, не заметив, что Цезарь Матвеич стоял сзади, изрек, что
у цензора ордена за обрезание литературы и искусства. Он ведь и в самом деле
спустя четверть века после войны еще сражался. Как выразился Аванесян, "под
командованием Варвары Николавны".

-- Стало быть, генетический дефект успешно перекрыли?

-- Перекрыть-то перекрыли... Но потом дети подросли... У нас сын и
дочь, оба на меня записаны, русские. Дети стали стыдиться его профессии. Муж
собрался на пенсию уйти. И вот...

В глазах у нее остановилось по слезе.

-- Его торжественно, с почетом похоронили,-- с чувством заявил я.

-- Откуда вы знаете?

-- Слышал.

Ничего я, разумеется, не слышал, просто хотелось что-то утешительное
сказать.

-- Хоронить его мы хотели сами. Но приехал представитель редакции, ну,
завпохоронами что ли, и заявил, что Цезарю Матвеичу положена по рангу и как
фронтовику гражданская панихида по месту работы. А муж мне оставил
письменное завещание, там написано: похороните меня на любом кладбище, но
только под музыку гимна Израиля.

-- Израиля?-- поперхнулся я.

-- В том-то и дело! Об этом я товарищу из редакции шепотом сообщила. Он
хмыкнул, как вы сейчас, но обещал доложить руководству. Знаете,
действительно раскошелились, заказали оркестр.

-- И сыграли гимн Израиля?!

-- Сыграли гимн Советского Союза. Для газеты некролог подготовили. Мне
велели приехать проверить, все ли перечислены ордена. Сильно написали:
"Безжалостная смерть вырвала из наших рядов верного бойца славной
большевистской печати"... И дальше так же хорошо.

-- Как же, я читал!-- подтвердил я.

На лице ее возникло подобие улыбки и тут же погасло.

-- Некролог о своем сотруднике цензура не пропустила.

Я поцеловал руку вдове моего самого придирчивого читателя, и женщина
тихо ушла.

1982, Москва.

Юрий Дружников.

Отец на час

Комедия в двух частях

---------------------------------------------------------------

Источник: Юрий Дружников. Соб. соч. в 6 тт. VIA Press, Baltimore, т.5.
---------------------------------------------------------------

¶ДЕЙСТВУЮТ:§

ЛАРИСА ЯКОВЛЕВНА, 39

ГРИША, около 16-ти

АНЯ, того же возраста

НИНА ГРИГОРЬЕВНА, 59

СТАНИСЛАВ ПЕТРОВИЧ, 42

БОРОДКИН, 44

ПРОХОЖИЕ

События происходят в Москве.

¶ * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ * §

Обыкновенная квартира, разве что старомодный письменный стол нарушает
современные мебельные стандарты. Да еще ваза на столе, тоже старинная, в ней
большие оранжевые кленовые листья.

Утро. НИНА ГРИГОРЬЕВНА, седая, подтянутая, собирается на работу, на
ходу доедая завтрак. Входит ЛАРИСА.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Чего ты в такую рань?

ЛАРИСА. У нас на Сахалине уже вечер... Никак не могу привыкнуть к
смещению времени.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Гришка спит?

ЛАРИСА. Он-то дрыхнет... Пускай в последний день.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Бред -- спать в последний день каникул.

ЛАРИСА. Ты ему тут все лето дохнуть не давала?

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Бедная крошка! Скоро паспорт получит, а ты готова его
в колясочке возить. Для этого не стоило сюда приезжать.

ЛАРИСА. Ну, знаешь! Сама бомбила меня письмами -- одинокая, старая,
больная женщина...

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Разве не так? Сколько здоровья мне стоило получить
разрешение на вашу прописку!

ЛАРИСА. Одной пропиской сыт не будешь. Если бы Станислав вдруг
совершенно неожиданно не предложил мне работу в своей школе... Да известно
ли тебе, как это трудно -- устроиться в Москве преподавателем литературы?

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Представь, известно.

ЛАРИСА. Думала, нам всем троим теперь полегче будет. А ты опять мне
жизнь осложнила.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Я? Вот новость! Всегда ты усложняла себе сама...

ЛАРИСА. Зачем тогда записала Гришку в ту же школу, в которой буду
работать я? Что, в городе -- школ мало?

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Тише, ребенка разбудишь!

ЛАРИСА. Извини, мама, это привычка. Боюсь, не услышат на последней
парте.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Я не на последней парте. И вообще -- давай, доченька,
без нервов. Это чепуха!

ЛАРИСА. Мои нервы -- чепуха?

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Те нервы, которыми ты себя сама обматываешь
добровольно, как колючей проволокой, -- безусловно. Мальчик всегда учился с
тобой в одной школе. Можно подумать, сыном учительницы быть грешно.