бы выясняя, мешает тот ему или нет.
мешать - пеняй на себя.
руками. - Мешать я вам никак не собираюсь.
неугомонный Тибулл. - Вот у вас на ногах написано: "Они
устали". Интересно знать, от чего они устали?
ноги!
воскликнул древний поэт и, приподняв простыню, показал свои
ноги, действительно белые, как лист бумаги.
ноги. Устали они, и ладно. Может, они много бегали. Почитай
лучше, что у меня написано.
левой его лопатке был нарисован бегун в трусах и в майке, а на
правой синели два столба, между которыми тянулась надпись:
стремясь к финишу.
разочарование в жизни. Этим ногам уже не хочется ходить по
земле - они устали.
шевельнув плечами, сбросил простыню.
и вправду не было видно ни капли усталости. Моня поглядел
поэту в глаза, расставил в стороны руки и пошевелил жутковато
пальцами. Затем встал, проделал плечами какую-то угрожающую
гимнастику и удалился в парилку, сказавши сквозь зубы:
Тибулл.
желание встать.
за локти и не отпускал, пока поэт не успокоился. Наконец с
мочалками в руках они ушли в мыльный зал.
простыни и оглядел соседние кресла. Все они были пусты.
Перегретый, с мокрым веником на голове, дремал. - Есть план, -
сообщил Крендель.
на нем, как плащ на мушкетере. Секунду Крендель кружил возле
Перегретого, оглядывая его со всех сторон.
трону, который занимал Кожаный, и поглядел на него с
ненавистью, как на трон тирана.
Особенно беспорядочно выглядели брюки, которые нагло
развалились на троне, свесив к полу пустые замызганные
штанины. Хромовые колени вздулись волдырями, а снизу из-под
брюк глядели ботинки с на редкость тупыми рылами на микропоре.
кажется собираясь повернуться к нему задом. Они явно бросали
вызов.
Мы для тебя коротки".
с трона.
поднял их на воздух, напоминая укротителя питонов. Из кармана
брюк вылетела трехкопеечная монета, брякнулась об пол и,
радостно звеня, укатилась под трон. Брюки обмякли, а Крендель
скомкал их и сунул в санитарный шкафчик, который висел на
стене.
ничего не заметил. Мочалыч считал простыни. Перегретый
безвольно шевелил босою пяткой.
скандалить, а старик Мочалыч вызовет милицию. Пошли в парилку.
Пора погреться!
Пора погреться!
его тоне и голосе, неслыханное спокойствие, которое я бы
назвал кармановским. Я же обливался холодным и горячим,
совершенно московским потом.
не сходить в парилку. Не бойся, мы же голые. Голыми он нас ни
за что не узнает.
шел к парилке боком и немного спиной, чтоб быть на себя
непохожим.
шороха мочал, хлюпанья капель, звона брызг. На каменных лавках
сидели и лежали светло-серые люди, которые мылили себе головы
и терлись губками, а в дальнейшем конце зала, у окованной
железом двери, топталась голая толпа с вениками и в шляпах.
дверь.
- Пар еще не готов. Куда вы прете, слоны?! Батя пар делает!
погреться!
среди которых я заметил Моню.
старичок. Это и был Батя, который делал пар.
было полутемно. Охваченная стальной проволокой, электрическая
лампочка задыхалась в пару.
задрожал, почувствовав какой-то горячий озноб. Мне стало как
бы холодно от дикого жара.
ведущей наверх, под потолок, на ту широкую деревянную
площадку, которую называют по-банному полок. Там и было
настоящее пекло - черное и сизое.
наверх. Батя нагнал такого жару, что ни встать, ни сесть здесь
было невозможно. Жар опускался с потолка, и между ним и
черными, будто просмоленными, досками оставалась лишь узкая
щель, в которую втиснулись и Батя, и Моня, и все парильщики, и
мы с Кренделем.
пришибал. Я дышал во весь рот и глядел, как с кончиков моих
пальцев стекает пот. Пахло горячим хлебом.
Один нетерпеливый махнул веником, но тут же на него закричали:
хрипом, как кролик. Нетерпеливый не мог больше терпеть и опять
замахал веником. От взмахов шли обжигающие волны.
остановить нетерпеливого не удалось.
воздух, крикнул:
яростью и наслаждением. Веники жар-птицами слетали с потолка,
вспархивали снизу, били с боков, ласково охаживали, шлепали,
шмякали, шептали. Престарелый Батя орудовал сразу двумя
вениками - дубовым и березовым.
Поддай!