Чтение 21–й страницы книги ~Затяжной выстрел~

остродефицитные в Крыму, и веники ввел в банный обиход, что немало
способствовало популярности заведения. Итак, Цымбалюк отправил в горкомхоз
письмо, копию того, что было им отослано банно-прачечному тресту, письмо
датировалось: май, число 25-е, год 1951-й. Ни словечка о вениках, упомянуты
общежития фабрик и комбинатов, основных поставщиков обмываемых тел, сказано
о вокзале, где грязь непролазная, подсчитан экономический эффект от переноса
сроков ремонта -- 32 тысячи рублей без малого, точнее -- 31 979 руб. 57 коп.
На оба письма была наложена одна и та же резолюция: "Отказать ввиду
нарушения". Что именно Цымбалюк нарушил, никому ведомо не было. Какого-либо
решения, оформленного приказом, о сроках текущих ремонтов банных учреждений
не существовало. Правда, юрисконсульт Аранович утверждал, что некое
постановление имело место, появилось оно вскоре после крымского
землетрясения. Однако текстуально оно в папке не фигурировало. Зато
существовала очевидность, подкрепленная неоспоримым фактом: во всех банях,
кроме цымбалюковой, ремонты были выгодны летом. Цымбалюк написал еще раз,
докладная записка пошла в горсовет. Резолюция гласила: товарищам таким- то и
таким-то -- разобраться! Эта резолюция открывала новые главы в
жизнеописании, жанрово иные, они стали походить на оперсводки,
процессуальные акты и бытовые анекдоты. "Разобраться" коммунальники поняли в
единственно правильном смысле. Горсовет получил акт ревизии, проведенной в
бане No 3. Из акта следовало, что заведующий баней Цымбалюк П. Г. нарушает
финансовую дисциплину, в быту нескромен, является взяточником и
расхитителем. Приведенные комиссией факты выглядели убедительно, некоторые
из них казались устрашающими. Так, установлено было, что некоторая категория
лиц баней пользуется бесплатно, причем лица эти сидят в парилке много больше
положенного времени. В нравственном падении своем Цымбалюк П. Г. докатился
до того, что держал в вверенной ему бане персональную шайку. Наконец, он
заставлял продавщицу ларька при бане продавать мыло "Кармен" по завышенной
цене, чтобы присвоить себе часть выручки. Цымбалюка познакомили с актом
ревизии. Видимо, он ахнул. Засел за ответ. Стал собирать нужные справки.
Акту ревизии ход не давали. Бездействием своим руководство давало Цымбалюку
понять, что не отрицание вины, а, наоборот, признание ее спасет заведующего.
Месяц спустя Цымбалюк дал объяснения. Да, кое- кто мылся в бане бесплатно.
Те самые железнодорожники, которые снабжали баню вениками, теми вениками,
что увеличивали прибыль. Да, сидели, засиживались и залеживались они в
парилке. Но время пребывания гражданина в парилке существующими правилами и
инструкциями не нормировано. Есть некий срок, устанавливает его сама
природа, зависит этот срок от пола, возраста, привычек моющихся, степени
загрязненности кожи и так далее. Что касается персональной шайки, то здесь
объяснения Цымбалюка становились сбивчивыми, наводили на тягостные
подозрения. Признаваясь в том, что личная шайка его действительно хранится в
кабинете, заведующий ссылался на эпизод многолетней давности, утверждал, что
в октябре 1943 года его, партизана, послали в город на связь с подпольной
организацией. Схваченный полевой жандармерией, жестоко допрошенный в
гестапо, он был брошен в камеру, куда стекали экскременты. С тех пор, писал
Цымбалюк, у него развилось обостренное чувство брезгливости, он, как это
известно в городе многим, носовым платком протирает в столовой вилки и
ложки, по 10 -- 15 раз на дню моет руки и т. п. Поэтому он и купил лично для
себя шайку, на рынке купил, в хозяйственном магазине такую посуду не
продают, и куплена шайка на собственные деньги. История с мылом "Кармен"
выглядела по Цымбалюку так. Ларек относится к системе симферопольского
торга, с финансами бани никак не соприкасается. Он, Цымбалюк, обратил
внимание продавщицы на то, что магазинная цена мыла выше той, что обозначена
ею на ценнике. Та показала бумагу из торга, в которой предписывалось
уменьшение цены из-за порчи мыла на складе, о чем имелся акт. Никакого
умысла на присвоение выручки у него, Цымбалюка, не было. Отцы города
откровенно ухмыльнулись, получив объяснения строптивца. Четыре странички
машинописного текста были испещрены вопросительными и восклицательными
знаками, карандаши в руках читавших ставили их через строчку, безмолвно
предлагая инструктору горкома Нечитайло Г. С. проявить бдительность.
Цымбалюку невдомек еще было, что любая ложь в официальном документе,
направленном против гражданина, обладает мощью бесспорного доказательства,
является объективной истиной, а все правдивые показания гражданина,
выступающего против учреждения, по той же причине будут клеветой, подрывом
авторитета власти. Если же гражданин попытается обосновать свою позицию
справками, то есть официальными документами, то он сталкивается с вязким
сопротивлением. Справки обычно даются по запросу другого учреждения, но даже
если они и выданы, то принимать или не принимать их во внимание -- воля
должностного лица. Просьба о некоторых справках напоминает явку с повинной.
Дело еще не дошло до суда, а весь горкомхоз трясло. По звонку прокуратуры
милиция схватила двух проводников поезда Минск -- Симферополь, конфисковав
28 веников. Проводники держались стойко, отрицая всякую связь с банями.
Заведующие их испытывали резкую ненависть к Цымбалюку. Баня его прибыли уже
не давала, а прибылью ее обычно покрывалась недостача других заведений
треста. Веник стал символом финансового нарушения, и заведующие, спасаясь от
возможных неприятностей, вообще запрещали гражданам приходить в бани с
вениками. Трест дал указание -- нормировать время пребывания в парилке, в
банях участились скандалы, кое-где из парилки вытаскивали разомлевших
граждан с помощью милиции. Ларьки с мылом и одеколоном ликвидировали. Во
всем этом винили прежде всего Цымбалюка. Знающие люди давали ему запоздалые
советы. Не предусмотренный планом ремонт можно было запросто провернуть,
найдя у рынка двух девиц, купив мяса для шашлыка и пригласив на девиц и
шашлык кого-нибудь из горкоммунхозовского начальства. На оголодавших девиц
расходы невелики, мясо не так уж дорого, и под шашлык и пташек, залетевших к
Цымбалюку на огонек. можно было не то что перенести ремонт бани, а второй
этаж к ней пристроить. Такой подход к делу назывался "человеческим", он
учитывал присущие каждому человеку слабости, отнюдь не затрагивающие
интересы государства, поэтому "человеческий" подход, никакой инструкцией не
регламентируемый, пользуется заслуженной славою. В деятельности учреждения
есть свои, учрежденческие слабости. Обвиняя в чем-либо гражданина,
должностные лица полутонов не признают. Товарищу Нечитайло не понравилось,
что Цымбалюка приглашают в школы рассказывать о партизанах. В школы было
спущено указание, мотивировалось оно тем, что Цымбалюк якобы "неправильно"
вел себя в годы оккупации. Не приплети сам Цымбалюк партизанскую
деятельность к шайке, хранимой в шкафу его кабинета, партизанская тема
вообще не возникла бы на страницах банной эпопеи. И в дальнейшем любое
облагораживающее Цымбалюка обстоятельство превращалось в унижающее и
карающее его, поскольку приводилось им самим; вся жизнь его стала
преступной, вражеской с того момента, когда он возымел желание
отремонтировать баню в самое подходящее для этой бани время, пренебрегая
указаниями, одобренными, общими и принятыми. Опять Цымбалюку преподали урок
гуманности, вновь ему давалась возможность выйти сухим из лужи, в которой он
стоял уже по колено. Ему бы, после намека о "неправильном" поведении,
смириться, уйти в незаметность, покаяться на нелюдном сборище. Правда.
покаяние могло означать признание вины, влекущее передачу дела в
прокуратуру. Но и наступление как способ защиты могло, это он тоже понимал,
привести к тому же. Полная безвыходность. Любое слово, любой шаг подводили
Цымбалюка к гибели. А время шло. Все бани отремонтировали, кроме
цымбалюковой. Ему даже выговора не дали, настолько этот грешок показался
руководству незначительным. Да и на пленуме горкома неожиданно для всех в
защиту бани No 3 выступил дотоле молчавший весь свой выборный срок депутат
Головин, работник почты, член горкома. С почтовым служащим Нечитайло
расправился неизвестным способом, папка помалкивала о дальнейшей судьбе
бывшего члена горкома. Зато вклеен был фельетон, хлестко названный так:
"Сквозь дырявую шайку". Составитель эпопеи был, по всей вероятности, вхож в
редакцию городской газеты, ибо приводил и варианты, отклоненные редактором,
в них слово "шайка" обыгрывалось в двух значениях. Но и того, что приведено
было, хватало лет на восемь тюремного заключения, факты к тому же
подтверждались письмами трудящихся. Правда, один из трудящихся решительно
отказался от авторства, обвинил фельетониста во лжи, и потом на сессии
горсовета редакцию пожурили, газета опубликовала разъяснение, часть
обвинений с Цымбалюка сняв. Крохотный успех вскружил голову Петра
Григорьевича, на что и рассчитывал, видимо, Нечитайло. Цымбалюк захотел
опровергнуть напраслину о "неправильном" поведении, стал собирать письменные
свидетельства бывших соратников по партизанскому отряду. Не дремала и
противная сторона. Нечитайло обзавелся анонимными письмами на все случаи.
Помахивая ими, он мог, когда надо, утверждать, что по отцу Петр Григорьевич
-- украинский националист, по матери -- татарин, а родная тетка его
проживает в Канаде. Капкан еще не захлопнулся, а лязг железа, впивающегося в
ногу, кое-кто слышал явственно. Соратники не очень-то охотно вспоминали о
былых заслугах связного. Командир партизанского отряда еще в 1946 году
получил за что-то пять лет, но почему-то из мест заключения не вернулся,
чему надо было только радоваться, иначе Цымбалюку приписали бы преступный
сговор с предателем. Подвыпив, Петр Григорьевич брякнул необдуманно: "Все
сидят... Один Тюммель, начальник гестапо, ходит на свободе, в Западной
Германии живет припеваючи, в газетах писали, требовали выдачи... Ему бы
письмо написать, пусть засвидетельствует, что ничего они от меня не
добились..." Писать Эриху Тюммелю он, конечно, не стал, но намерение было,
как и в случае с мылом "Кармен". Спасая хорошего, что ни говори,
хозяйственника, горсовет проявил себя с гуманнейшей стороны, не дал
намерение претворить в жизнь. Чуткие люди снеслись с прокуратурой, дело было
возбуждено, и сущий пустяк был положен в его основу, то самое мыло "Кармен".
Но мерой пресечения выбрано задержание. Цымбалюк был арестован 23 декабря
1952 года... Из-за этой папки и ездил в Симферополь Болдырев, хотел там
найти следы того, кто возвысил крохотную человеческую судьбу, изучая
звездные часы Петра Григорьевича Цымбалюка. Но в симферопольском военкомате
со счету сбились, перечисляя офицеров флота, осенью прошлого и весною
нынешнего года сидевших за столами призывных и прочих комиссий. Накануне Дня
флота капитан 2 ранга Милютин просматривал списки съезжавших на берег
офицеров. Болдырева среди них опять не было. Он вызвал его. Болдырев прибыл