Чтение 21–й страницы книги ~Стройность~

если не торопиться и подождать лет десять, то и лекция сама будет стоить
гораздо дешевле, чем контрабас.) И думал: "В чем же щель этой лекции? И
какая тряпка не позволяет ей окончательно состыковаться?"
- И тут приходит Тоня без арфы и спрашивает:
- У вас есть?
- Я говорю:
- Да вот есть... немножко осталось, на донышке.
- Эх, зря не захватила,- говорит Тоня.- У нас есть кубинский ром; только
муж считает, что он пахнет керосином, а я считаю, что ничего...
- А Апостол говорит:
- А ты позвони ему. Пусть принесет.
- А вот и то дело...- И позвонила.
- Мы закончили, что у нас было, и Апостол все время
острил, и жена моя клала ему двугривенные за остроты. А когда у нас все
кончилось, он собрал все двугривенные, пересчитал и сказал:
- Ну и ставочки у вас...
- Ему дали еще двугривенный.
- Потом пришел муж Тони, принес бутылку рома с запахом
^керосина, а Тоню увел. А жена пошла спать. Мы с Апостолом продолжили наши
игры, и запах керосина совершенно не чувствовался, ну совершенно... И он
начал меня учить, как надо дрессировать собак, хотя у меня собака была, а у
него не было. Но это неважно. Важна теория.
- И я ему сказал:
- Знаешь что? Обучи сначала меня... А я ей потом расскажу.
- Апостол сказал:
- Хорошо...
- Я надел на шею ошейник, и он начал учить меня собачьим
командам: прыгать через препятствия, стоять на задних ногах. А когда я
выучился стоять на задних ногах, я сказал:
- А теперь пойдем покажем жене. Она еще не видала наши успехи.
- И мы пошли в спальню. Там свет не горел, а жена уже
спала у стенки. Я ей сказал:
- Слушай! Смотри! Я уже умею на задних лапах стоять! И ходить в ошейнике!
- Она сказала:
- А ну вон отсюда!
- И прогнала нас. Чем вызвала в нас обиду.
- Я сказал:
- Ничего, погоди... Погоди... Мы еще тебе покажем...
- Мы зашли на кухню, у которой была общая со спальней
стенка, за которой спала жена, не пожелавшая увидеть мои успехи. Я нашел
штопор и сказал:
- Ну, сейчас ты у меня узнаешь...
- И сначала хотел ввинчивать штопор в стенку, но потом
сообразил, что если штопор пройдет сквозь стену, то попадет жене в голову.
Я сказал:
- Не... Погоди... Так не годится... Это уж слишком. Обида обидой, но
расплата чересчур велика. Голова нужна.
Но я быстро нашел и отсчитал по стенке нужное место, которое я замерил
прямо по жене, стараясь ее не разбудить, а потом это место нашел на стенке.
И стал ввинчивать туда штопор, чтоб штопор попал прямо в задницу! Вот это
была бы месть! Но штопор не ввинчивался. Торчала ручка штопора, но он
сквозь стенку так и не прошел. Стенка была толстая.
- Апостол пошел спать на диван в другую комнату, а я в
ту ночь обнаружил щель в этой лекции, которая не позволяла состыковываться
всему, что в ней было описано, и я впервые за последние времена
приободрился. Наконецто! Догадка была простая как мыло, но абсолютная. И
этой догадкой нельзя было воспользоваться никакому сонму дьяволов,
засевшему там, в магазине, где они закрылись на воровство.
- Вот она. Вся наша планета - вместе с биосферой (и
многими другими сферами) и с человеком, живущим в ней,- явилась результатом
миллионнолетнего творчества всей остальной Вселенной. И я подумал: "Если
человек почти допрыгался до разрушения этой биосферы, после которого вся
живность на Земле может однажды не проснуться (даже без всяких атомных
бомб), то... я понял... что уж если миллионы лет творчества всей Вселенной
привели к созданию меня, удивительного и необыкновенного человека, который
уже протрезвел и выучился ходить на задних ногах, то... и избавиться от
антропогенного разрушения Вселенная может сама. Ее творческие усилия
способны и на это. Потому что паника это не предусмотрительность, потому
что творчество это творчество. И его не предусмотришь и не вычислишь. И
неизвестно, что придумают люди, которые к этому способны и для этого
приспособлены законом живой случайности..."

- Вообще надо сказать, что к вычислениям я отношусь
сдержанно. Нет, конечно, все неживое, аппаратурное, вычислению, конечно,
поддается. Но вот как дело доходит до вычисления времени, начинаются
разночтения. Потому что никто еще не доказал, что время неживое. А вдруг
одна сторона времени именно в том и состоит, что она - живая реальность. И
вот уже Эйнштейн доказал, что время относительно. Относительно чего?
Относительно какой-то другой реальности?
- У нас дома два будильника - у меня и у жены. Вот сын
приходит и говорит, что мамин будильник лучше. Я говорю: "Чем?" А сын
говорит: "Он быстрее ходит".
- Для нормального вычислителя "быстрей" - это просто
мамин будильник торопится, спешит и, значит, неправильный. А почему
неправильный? Почему, собственно? Вот сын считает, что так лучше, когда
часы спешат. И я не могу утверждать, что прав я, а не он. Сомневаюсь, что и
кто-нибудь другой может.
- Просто мы с сыном измеряем разные стороны времени. Я
измеряю его неживые признаки: ну, скажем, когда придет следующая электричка
(потому что я знаю расписание). А она неживая, электричка. А сын измеряет
живую сторону времени, всю заполненную непредсказуемыми живыми толчками
случайностей. По тем же часам сын изучает человеческий фактор, а я работаю
с аппаратурой. Вот и получается смешно.
- Мне уже стало хорошо жить. Надежда, надежда, реальная
надежда.
- Потому что если лекция права, то мы появились на свет
как последствия миллионно - или миллиарднолетнего творческого акта всей
Вселенной, и у нее хватило на это пороха. Значит, у нее хватит творческой
активности самой выпутаться из собственной антропогенной погибели. Да, это
обнадеживало. Но так как ко Вселенной принадлежал и я сам, живая пылинка
Вселенной, то я и стал выбирать и думать, что же я могу предложить для
того, чтобы это избавление случилось реально?
- Из кого состояла Вселенная? Моя. По крайней мере,
Вселенная этого романа? Из Тони, грандиозного сына, ну и еще нескольких
человек. Я не помнил, сколько миллиардов людей населяют Землю. Неужели я
хотел придумать способ их изменить, если миллиарднолетняя Вселенная сделала
их такими, а не другими. Конечно, нет. Кто я такой, чтобы менять людей,
если я слишком люблю тех, которые уже есть. Но я мог повлиять на их
повадки. И пустить их энергию в мирных целях.
- Пришел сын и сказал:
- Ты мне отдаешь последнюю конфету "Птичье молоко"? Чтобы попить с ней чай?
Я с ней никогда не пил чай.
- Я говорю:
- Конечно.
- Тогда я у тебя здесь полежу...
- Спрашиваю:
- А почему ты на диване не можешь полежать?
- Он заявил:
- Здесь уютней.
- Я ему говорю:
- Ты знаешь, кто ты?
- Кто? - спросил он.
- Ты молодой нахал.
- Почему? - справедливо спросил он.
- Потому что ты пользуешься своим преимуществом. Ты знаешь, какое у тебя
преимущество?
- Какое?
- То, что я люблю тебя. И ты мне не даешь работать.
- А ты скажи волшебное слово,- сказал он.
- А-а-а, пожалуйста. Топай отсюда.
- А он мне шепотом сказал:
- Посиди здесь подольше...
- И я вспомнил, что он меня предупреждал еще раньше:
- Если ты хочешь, чтобы я тебе не мешал работать - попроси мешать тебе
работать. А я сделаю наоборот...
- Как же я мог забыть?
- Очевидно, все люди делятся на тех, которых просят, а
они делают наоборот, и на тех, которые делают, если их о чем-то попросишь.
Сын был мужчина. И было похоже, что он сделает наоборот, если его о
чем-нибудь попросишь. Я так и сказал. Сын встал и, деланно сгорбясь, ушел,
чтобы не мешать мне работать.
- И я продолжил пересматривать ценности, одновременно
вспоминая, а что я смогу предложить сам? Позитивного?
- С того момента, как я стал переписываться с Пушкиным,
я понял, что надо пересматривать некоторые ценности в отношении и его...
жизненного происшествия. Не самого Пушкина, а того, что с ним сделали.
- Я, конечно, слышал песню, которую пела, кажется,
Пахоменко, в которой речь шла о мужчинах. И в ней говорилось о том, что
"мужчины, мужчины, мужчины к барьеру вели подлецов". Как я понял, речь шла
о восстановлении дуэлей. Песня была хорошая и захватывала. Но и она была не