- Два художника пишут портрет женщины, - говорит он, и та поправляет
волосы. - У одного получается мадонна, у другого мещанка. Вот тебе и факт.
- Идеология, - говорит брат. - Это для Кати.
- Катю не трогай, - говорит Володя.
- Идеологию тоже, - говорит учительница.
- Ты можешь сформулировать свою мысль? - спрашивает брат.
- Могу, - говорит поэт. - Произведение искусства отличается от факта на
величину души автора. Так будет понятно?
- Браво! - говорит учительница, и глаза ее блестят.-Катя, слышите? Столько
лет!.. Мой ученик!..
- Хаз-булат удалой-й... Бедна сакля твоя, - запевает компания у окна. -
Золотою казной... я осыплю тебя-а...
- Кто это? - спрашиваю я.
- Это все мамина родня, - говорит Володя. - Бабушка здесь ни при чем.
- Дам коня, дам кинжал... Дам винтовку свою-у... А за это за высе... Ты
отдай мне жену-у...
- Все смешалось в доме Облонских, - говорит Володя. - Вы не находите? И
лицо у него совсем несчастное. Потом я с поэтом, этим непонятным человеком,
вхожу в темную комнату. Я не могу понять, зачем он привел меня сюда на эту
страшную вечеринку. Может быть, чтобы показать, что человек и в семье может
быть совсем одиноким? Может быть, чтобы я не стремилась к дому, какому
попало, а только к настоящему? Может быть... Только зеленое окошко
телевизора в этой комнате и кто-то приник к спортивной передаче. Тихо.
Какое мне дело до незнакомого мне Володи! Ну да, ну он влюбился в меня -
это было видно сразу. Я и сама стала какая-то другая от этого.
- Надо что-то делать, - говорю я.
- Ну как? - спрашивает он.
- Жуть... - говорю я. Входит учительница.
- Наверно, надо что-то объяснить? - говорит она. - Ты не ожидал, что мы так
живем. Да?
- Ладно. Все пустяки.
- Давайте я за такси сбегаю, - говорю я. - У меня есть деньги.
- Сиди, - отвечает он. - А хорошо бы достать машину. Пил лишнее.
- Сейчас вызову по телефону, - говорит учительница.
телевизора. Оборачивается мужчина.
- Если я вам мешаю, я могу уйти, - говорит он обиженно.
- Да. Мешаете, - жестко говорит поэт. Мужчина поднимается, идет к двери.
Тихо. Поэт оборачивается ко мне. Я смотрю на него со страхом. Вот оно,
свиданье. - Настоящее. Взрослое.
- Катя, приведи Володю, - говорит он.
- Сейчас, - подскакиваю я.
какую-то чушь.
мной. Но за нами увязывается его брат.
- Иди спой, - говорит он. - Неудобно.
- Он не хочет, - говорю я. - Хватит!
- Ого! - говорит брат, оглядывает всех и уходит.
- Иди сюда, певец, - говорит поэт. Володя садится рядом с ним. Я усаживаюсь
на тахту.
- Могу и вам спеть, - говорит Володя. - Мишка, Мишка, где твоя улыбка...
полная этого, как его... огня...
- Перестаньте, - говорю я.
- А если я не могу больше, - говорит Володя. - Тогда как? Почему ты не
поешь? Ты поющий? Или только презирающий?
- Иногда поющий, - говорит поэт.
- Почему тогда не поешь?
- Мою песню пьяным не поют.
- Я не пьян.
- У тебя соус "Южный" на губах. Володя вытирает рот и протягивает гитару.
аккорд.
- Про любовь? - спросил Володя.
- Про любовь.
отчетливо:
- Вставай, проклятьем заклейменный, весь
мир голодных и рабов. Володя откинулся.
- "Интернационал", - сказал он.
- Ага, - сказал поэт.
- Это серьезная песня, - сказал Володя и тяжело сглотнул. Поэт кивнул.
- Про любовь... - сказал Володя. Потом он заплакал. Мы смотрели на него.
- Так сразу не надо было, - сказала я.
шоссе. Белые стволы летят во тьме, белые заборы у дачек - под светом фар
все кажется белое.
- Где мы? - спрашивает поэт. - Что-то меня развозит.
- Шоссе Энтузиастов, - отвечает шофер.
- Поживей, пожалуйста, - говорю я шоферу.
- Слушайте, козявки, - говорит поэт. - Был бы я настоящим поэтом, я бы
написал о велосипедах, что висят в коридорах квартир, и на них некому
кататься... Написал бы о пыльных сундуках в коридорах, где хранится одежда
девчачья устарелого фасона, которую некому носить, где хранятся учебники
старые, и тетрадки, и стенные газеты с карикатурами на мальчиков и девочек,
которых нет давно... уже почти пятнадцать лет...
- Поживей, - говорю я шоферу, и тот кивает головой.
- Как там у Диккенса насчет дилижанса? - говорит поэт. - Ту-ру-ру - звучит
рожок, и мальчики и девочки не возвращаются назад... Как там у Диккенса?
- Так и сказано, - говорит Володя. - Ту-ру-ру.
- Стоп, - говорит поэт.
вылезает из машины и покачивается.
- Эй-эй! - Володя выскакивает вслед за ним.
- Ничего, - говорит поэт. - Мы еще держимся за стенки. Володя, поди сюда.
Подставь свое молодое, полное сил плечо.
- Зачем ты вылез? - говорит Володя.
- Слушай, детка, отведи меня к автомату, поскольку я бывший автоматчик...
Дай пятнадцать копеек, - говорит поэт.
- Сейчас, - говорит Володя. - Сейчас. Шаркая ногами по асфальту, они
добираются до телефонной будки, и поэт протискивается внутрь. Володя
выгребает мелочь.
- Катя, дайте монетку.
мелочь.
- Пахомыч, - сказал он в трубку, - у тебя весь штат заполнен? Нет, не
археолог... Кто? Он посмотрел на меня.
- Просто одна хорошая Катя... Хорошая, но глупая. Как зачем? Нужна Катя...
В экспедиции без Кати нельзя.
- Коллектором пойдете?
- Я не умею.
- Молчите, вы, козявка. Володя научит, ясно? Пойдет, - говорит он в трубку.
- Я бы и сам пошел, но я занят. Что? Мне некогда. Я ищу Аэлиту. Ну,
заметано. А в вашу экспедицию я бы пошел даже копировщиком.
- Хотя, конечно, поэт не должен копировать действительность. Так мне велела
моя учительница, - сказал он. - Вот вы и в экспедиции, Катя.
- Спасибо вам, - сказал Володя. А он вышел из будки, потянул воздух
растопыренными ноздрями и, несмотря на то, что сейчас весна, сказал:
- Да... - сказал он. - Осень скоро...
на десятом этаже сияет единственное освещенное окно.
пошел лифт, освещая лестничные пролеты. Я поежилась и застегнула жакетку.
нему.
- Ну как?
- Спать бы вам надо, вот что, - сказал он.
- Ну как?
- Что как? Все в порядке. Все-таки не в министры я вас устраиваю, а в
коллекторы.
Пустые качалки, детские грибки-навесы.
- Скорей... - говорю я, - скорей. Может быть, еще успеем. Осталось два часа.
двора. Он догоняет меня на улице.
- Никуда вы не успеете. Мальчишество, - говорит он, - или как его...
Акунин Борис
Контровский Владимир
Семенова Мария
Белов Вольф
Афанасьев Роман
Каменистый Артем