Глава двадцать вторая
Титов умер через семнадцать дней. Я заходил к нему два раза и при этом сам
превращался из сопалатника в посетителя.
которое он суетливо мне сунул - ешь, Валерка, поправляйся. Он знал, что
его ждет и не верил, не мог поверить, отворачивался от смерти, как име-
нинник от безобразного подарка. За три дня до смерти он перестал есть -
токсикоз - его рвало до желчи от невинного кусочка хлеба. После этого он
буквально сгорел. Под подушкой у него нашли лезвие опасной бритвы. Я
вспомнил как он обмолвился в разговоре со мной:
взметнулся злорадный огонек...
сестрой, надо помочь.
лестницу, которая вела в палаты женского отделения, той самой лестницы,
где мы целовались с Надей. Титов лежал на носилках под лестницей, куда
его еще ночью отнесли медсестры. Одеяла, укрывшего голову и тело, не
хватило на ступни голых ног и они торчали длинными худыми пальцами, буд-
то точеными из желтой слоновой кости.
жинок засверкала в изгибе воздуха. Свет и холод ясного зимнего дня вор-
вались в полутемноту черного входа, мы зажмурились, задымился пар нашего
дыхания.
полушубке поверх белого халата открыл заднюю дверцу.
так, ногами вперед! Во! - он с нажимом задвинул поднятые нами носилки
внутрь машины и громко хлопнул дверцей.
лась к нам, - а ну, пошли греться, не дай бог простудитесь, отвечай по-
том.
но. И опустевшее место под лестницей ждало следующего.
поскользнулся, сломал ребро, умер... Смерть Титова безжалостно напомнила
мне, что я так и не ответил на вопрос Романа Борисовича: "Так в чем же
причина вашего заболевания, Истомин?"
Глава двадцать третья
Глава двадцать третья
После нашей новогодней ссоры Тамара приходила в больницу навещать меня редко,
как по обязанности, холодно задавала одни и те же вопросы, равнодушно
выслушивала ответы - да и что могло быть нового, я ждал путевки в санаторий, и
она, ссылаясь на усталость и дела, быстро, не оглядываясь, уходила.
рассказов о своих недугах и процедурах, жалоб на врачей и погоду, исчез
куда-то Костя Гашетников. Жизнь без праздника. Пропал сон и как-то, про-
вертевшись без толку полночи на койке, я зло встал и пошел курить в туа-
лет. То ли накопилось, то ли созрело, но в резком свете хлорного сортира
отчетливо вспомнилось все...
...В пятнадцать или шестнадцать лет - когда это было?
дома в глубине садов, где гремят цепями ненавидящие мир псы. Колхозный
базар, расставлявший в зависимости от сезона и урожая ведра с черешней и
стаканы с малиной, пирамиды абрикосов и ящики с виноградом. И где-то
там, с краю, в противоположной стороне от лысой, покатой горы, необъят-
ность моря и песчаный пляж, не меняющий белого цвета своего тела даже
под палящими лучами лета.
ким солнцем, постепенная пологость песчаного дна и слизистый холодок
страха от воспарившего из-под ноги волнистого блина ската.
рожный, фланирующий поход в дюны, где в раковинах барханов вдруг откры-
вается жемчуг обнаженного женского тела.
соком берегу в белых мутных волнах среди бархатных от морского мха кам-
ней.
духового оркестра. Удары в большой барабан бились, словно свая входила в
землю, и неверным, съехавшим набок аккордом звучала музыка похорон. Гроб
стоял на грузовике с открытым бортом. Шофера не было видно за ослепшим
от закатного солнца бесшумной машины и нечто единое уже стало в бездуш-
ном механизме и неподвижном покойнике.
раз поцеловала покойника в лоб, обернутый в ленту церковного свойства.
Потом на белом саване рыжим песком из щепоти насыпали крест. Опять за-
велся оркестр, под его то разбухающий, то сморщивающийся звук прибили
гвоздями крышку. Гроб взяли на веревки, опустили в яму, веревки, резко
продернув, вытащили. Мать набрала горсть сухой земли и выплеснула ее в
яму.
ло не взялся могильщик с лопатой.
тельный долг, словно откупился, но страх смерти овладел мной и ее при-
косновение ощущалось шелковой от пыли кожей между пальцами правой руки.
меня с высоты обрыва на галечный пляж. Я сидел на камне, смотрел на мок-
рую от теплой морской воды руку, а прибой, равномерно вздыхая, перебирал
гальку у моих ног, как четки вечности.
юбку и опершись на одну руку, сидела женщина. Перед ней в черных шарова-
рах и цветной тюбетейке на четвереньках стоял уже немолодой мужчина и
целовал ее в шею, в плечи, стараясь одной рукой расстегнуть на ней блуз-
ку.
лась и прямой походкой царицы, принимающей послов, направилась по берегу
в контражур багрового расплава уходящего солнца. Он двинулся за ней с
зашедшимся в счастливой улыбке лицом, слепо шарящий впереди руками и ви-
дя только ее, только ее...
...Вспыхнул в зале свет и зашумел водопад аплодисментов после небольшой паузы,
потому непривычно аплодировать белому пустому экрану, но тут Костя Гашетников
стал вытаскивать на сцену ребят из студии, а мы смущенно и неумело
раскланивались.
не подобен восторгу первых зрителей синематографа. В тот вечер наши то-
варищи, студенты, увидели себя в наших фильмах. Это был первый творчес-
кий отчет киностудии Технологического института.
телось, что решили прогуляться по Садовому кольцу. На Крымском мосту я
задрал голову вверх и увидел небо. Словно в первый раз.
вернулся и увидел глаза, но не Коли Осинникова, а чьи-то, в которых мер-
цал звездный свет восхищения.
цепочках фонарей, - а Москва-то-река совсем офонарела.
- самые талантливые и вы еще наделаете шума в Каннах.
Афанасьев Роман
Громыко Ольга
Андреев Николай
Посняков Андрей
Беляев Александр
Роллинс Джеймс