Чтение 21–й страницы книги ~Синяя борода~

неистовостью в политических спорах. Когда я признался Грегори в первый же
вечер, что слышал с лестницы прославленный голос знаменитого У.С.Филдса, он
сказал, что никогда больше не пригласит в дом ни Филдса, ни Эла Джолсона, да
и всех остальных, пивших и ужинавших у него в тот вечер, - тоже.

- Они просто ни черта не смыслят и смыслить не хотят, - заявил он.

- Да, сэр.

И он поменял тему, перейдя к Мерили Кемп. Она и так-то неуклюжа, да еще
напилась, вот и свалилась с лестницы. Наверно, он и правда так думал. Мог бы
показать лестницу, с которой она упала, ведь я стоял на ступеньках. Но нет.
Достаточно просто упомянуть, что она упала с лестницы, и все. Какая разница,
с какой?

Продолжая говорить о Мерили, он больше не называл ее по имени. Просто
говорил "женщина".

- Женщина ни за что не признает себя виноватой. Чем бы она себе ни
повредила, она не успокоится, пока не найдет мужчину, на которого можно все
свалить. Правда?

- Правда, - сказал я.

- И обязательно, что ни скажи, примет на свой счет, - добавил он. -
Вовсе к ней не обращаешься, даже не знаешь, что она в комнате, а все равно
она считает, что ты ее непременно хочешь задеть. Замечал?

- Да, сэр. Когда я слушал его, мне и впрямь казалось, что я и сам
замечал такое раньше.

- Постоянно вбивают себе в голову, что им лучше тебя известно, как тебе
поступить, - говорит он. - Гнать их надо подальше, а то все перепортят! У
них свои дела, у нас свои. Только мы же никогда не вмешиваемся в их дела, а
они вечно суют нос в наши! Хочешь, дам хороший совет?

- Да, сэр.

- Никогда не имей дело с женщиной, которая предпочла бы быть мужчиной.
Такая никогда не будет делать то, что положено делать женщине, а значит, ты
погрязнешь во всех делах, и мужских и женских. Понял?

- Да,сэр, понял.

Он говорил, что женщина ничего не может добиться ни в искусстве, ни в
науке, или в политике, или промышленности, потому что ее основное дело -
рожать детей, помогать мужу и вести хозяйство. Предложил мне, если не верю,
назвать десять женщин, добившихся успеха хоть в чем-нибудь, кроме домашнего
хозяйства.

Теперь, думаю, я бы назвал, но тогда мне пришла в голову только Святая
Ионна д Арк.

- Жанна д Арк! - воскликнул он. - Так она же гермафродит!
18

Не знаю, к месту или не к месту то, что я хочу рассказать, может,
совсем не к месту. Это, конечно, самое незначительное примечание к истории
абстрактного экспрессионизма. И все же.

Кухарка, неохотно покормившая меня первым нью-йоркским ужином и
бормотавшая все время "что же потом? что же потом?", умерла через две недели
после моего появления. Это и оказалось "потом": свалилась замертво в аптеке
на Тертл-бэй, всего в двух кварталах от дома.

Но вот что интересно: в морге обнаружили, что она и не женщина, и не
мужчина. Она была и то и другое. Она была гермафродит.

И еще более незначительное примечание: на кухне Дэна Грегори ее место
сразу же занял Сэм By, китаец из прачечной.
x x x

Через два дня после моего приезда из больницы в инвалидном кресле
вернулась Мерили. Дэн Грегори даже не спустился поздороваться с ней. Думаю,
он не оторвался бы от работы, даже если бы загорелся дом. Так же, как для
моего отца, когда тот делал ковбойские сапоги, или Терри Китчена с
пульверизатором, или Джексона Поллока, капающего краску на лежащий на полу
холст, - когда Дэн занимался искусством, мир переставал для него
существовать.

Я и сам таким сделался после войны, и это погубило мой первый брак, а
заодно и желание стать хорошим отцом. Трудно мне было приспосабливаться к
обычной жизни после войны, и тут я обнаружил нечто мощное и непреодолимое,
словно действие героина: стоило только начать покрывать всего-то одним
цветом огромное полотно, как мир переставал для меня существовать.
x x x

Полная сосредоточенность Грегори на собственной работе по двенадцать и
больше часов в день означала для меня, его ученика, почти полную свободу. У
него не было для меня заданий, и он не хотел тратить времени, придумывая их.
Велел мне изобразить студию, но, вернувшись к своей работе, думаю, напрочь
об этом забыл.
x x x

Написал ли я эту картину, да так, чтобы нельзя было отличить ее от
фотографии? Да, написал, написал.

Но кроме меня, всем было наплевать, даже если бы я и не пытался
сотворить это чудо. Я настолько не заслуживаю внимания Грегори, настолько не
гений, не Грегорян для своего Бескудникова, не конкурент, не восприемник,
никто, - что с тем же успехом мог бы быть поваром, которому говорят, что
приготовить на обед.

Да что угодно! Что угодно! Ростбиф приготовить? Студию нарисовать? Им
это безразлично. Отварить цветную капусту?

Ладно же! Я ему покажу!

И показал.
x x x

О работе для меня думал его помощник, Фред Джонс, авиатор первой
мировой войны. Фред сделал меня посыльным, чем нанес, видимо, страшный удар
посыльной службе, которой он обычно пользовался. Кого-то, отчаянно
нуждающегося в работе, любой работе, скорее всего, выкинули на улицу, когда
Фред вручил мне пригоршню жетонов метро и карту Нью-Йорка.

Кроме того, он дал мне задание составить каталог всех ценных предметов
в студии Грегори.

- А это не помешает работе мистера Грегори? - спросил я.

И он ответил:

- Можешь перепилить его пополам, распевая при этом "Звездно- полосатое
знамя" - и он не заметит. Главное, не попадайся ему на глаза, или под руку.
x x x

Поэтому я торчал в студии, всего в нескольких шагах от Дэна Грегори, и
заносил в бухгалтерскую книгу перечень обширной коллекции штыков, когда в
дом вернулась Мерили. До сих пор помню, какой зловещей магией веяло на меня
от этих острых ножей, которые закрепляют на дуле винтовки. Один был вроде
заточенного шомпола. Другой - треугольного сечения, чтобы рана не могла
закрыться и удержать кровь и вываливающиеся кишки. На третьем имелись зубья,
как у пилы, - наверное, кости переламывать. Помню, я думал тогда о том, что
война - это сущий ужас, и теперь уже никакие романтические картины, книжки,
рассказы из истории никого, слава Богу, не одурачат и не втравят в новую
войну.

Теперь, разумеется, можно купить для своего малыша автомат с
пластиковым штыком в ближайшем магазине игрушек.
x x x

Шум снизу возвестил о возвращении Мерили. Но я, так многим ей
обязанный, не поспешил вниз приветствовать ее. И кухарка, и моя первая жена,
наверно, были правы: я всегда с подозрением относился к женщинам. Возможно,
предположила сегодня утром за завтраком Цирцея Берман, я и свою мать считал
женщиной без веры: взяла и померла, обо мне не подумав.

Может, и так.

Короче говоря, Мерили послала за мной, и я вел себя очень сдержанно. Я
же не знал, что Грегори из-за этих красок и холстов ее чуть на тот свет не
отправил. Но если бы и знал, все равно бы держался сдержанно. Вести себя
более эмоционально и свободно мне, помимо прочего, мешало ощущение
собственной бездомности, бессилия и неискушенности. Я был недостоин ее, ведь
она была прекрасна, как Мадлена Керолл, самая красивая из кинозвезд.

Она, должен сказать, тоже держалась со мной сдержанно и холодно,
возможно, отвечая формальностью на формальность. Кроме того, была, видимо,
еще одна причина: она хотела показать мне, Фреду, Грегори, этой
кухарке-гермафродиту и всем остальным, что заставила меня проделать путь с
Западного побережья не из-за какого-то вздорного каприза.

Ах, если бы я мог вернуться назад на машине времени, какую бы я ей
предсказал невероятную судьбу:

"Ты останешься такой же прекрасной, как сейчас, но будешь гораздо,
гораздо мудрее, когда мы встретимся во Флоренции, в Италии, после второй
мировой войны.

Чего ты только не переживешь во время этой войны!

Ты с Грегори и Фредом отправишься в Италию, Фреда и Грегори убьют в
сражении при Сиди-Баррани в Египте. Потом ты завоюешь сердце министра
культуры при Муссолини, графа Бруно Портомаджьоре, оксфордца, одного из
крупнейших землевладельцев Италии. К тому же окажется, что всю войну он
возглавлял британскую шпионскую сеть в Италии".
x x x

Кстати, когда я побывал у нее во дворце после войны, она показала мне
картину, подаренную ей мэром Флоренции. На картине изображен расстрел ее
мужа фашистами незадолго до конца войны.

Картина была образцом коммерческого китча, стиля, в котором обычно
работал Дэн Грегори, да и сам я мог, и до сих пор могу работать.
x x x

Как она понимала свое положение тогда, в 1933 году, в разгар Великой
депрессии, обнаружилось, мне кажется, в разговоре о пьесе Ибсена "Кукольный
дом". Только что вышло новое массовое издание Ибсена с иллюстрациями Дэна
Грегори, так что мы оба прочли пьесу и много о ней говорили.

Наиболее выразительной получилась у Грегори иллюстрация к самой
последней сцене: Нора, главная героиня, покидает свой комфортабельный дом,
благополучную буржуазную семью, мужа, детей, слуг, решив, что должна обрести