Чтение 21–й страницы книги ~Зона~

Бутырину, который, нагнувшись, притирал швы, раскроило череп.

Теперь он лежал под намокшим брезентом. Его ступни были неестественно
вывернуты. Тело занимало небольшое пространство от станины до мусорного
бака,

Он сделался как будто меньше ростом. Его лицо было таким же неживым,
как мятая, валявшаяся поодаль рукавица. Или - отполированный до блеска
черенок лопаты. Или - жестянка с тавотом...

Эта смерть была лишена таинственности. Она на-вод?!-ла тоску. Над
пропитанным кровью брезентом вибрировали мухи.

Бутырин часто видел смерть, избегал ее десятки раз. Это был по-
томственный скокарь, наркоман, волынщик и гомосек. Да еще - истерик, оп-
рокидывавший залпом в кабинете следователя банку чернил.

С ног до головы его покрывала татуировка. Зубы потемнели от чифира.
Исколотое морфином тело отказывалось реагировать на боль.

Он мог подохнуть давно. Например, в Сормове, где канавинские ребята
избили его велосипедными цепями. Они кинули его под электричку, но Буты-
рин чудом уполз. Зек часто вспоминал ревущий огненный треугольник. И то,
как песок скрипел на зубах...

Он мог подохнуть в Гори, когда изматерил на рынке толпу южан...

Он мог подохнуть в Синдоре. Конвоиры загнали тогда этап в ледяную
речку. Но урки запели, пошли. И рябой ефрейтор Петров начал стрелять...

Он мог подохнуть в Ухте, идя на рывок с лесо-биржи...

Он мог подохнуть в койненском изоляторе, где лагерные масти резались
сапожными ножами...

И вот теперь он лежит под случайным брезентом. Опер пытается выйти на
связь, Он выкрикивает, прижимая ко рту мембрану:

- Я - Лютик! Я - Лютик! Прием! Вас не слышу! Пришлите дополнительный
конвой и врача...

И офицер закурит, а потом снова, надсаживаясь, будет кричать:

- Я - Лютик! Прием! Заключенные возбуждены! Ситуация критическая!
Пришлите дополнительный конвой и врача...

Скоро придет воронок. Труп погрузят в машину.

Один из нас доставит его под автоматом в тюремную больницу. Ведь
мертвых зеков тоже положено охранять.

А через месяц замполит Хуриев напишет Инессе Владимировне Бутыриной,
единственной родственнице, двоюродной тетке, письмо. И в нем будет ска-
зано:

"Ваш сын, Бутырин Григорий Тихонович, уверенно шел к исправлению. Он
скончался на трудовом посту..."

7 июня 1982 года. Нью-Йорк

Напомню вам, что лагерь является типично советским учреждением. И не
только по своему административно-хозяйственному устройству. Не только по
внедряемой сверху идеологии. Не только в силу привычных формальностей.

Лагерь учреждение советское - по духу. По внутренней сути.

Рядовой уголовник, как правило, вполне лояльный советский гражданин.
То есть он, конечно, недоволен. Спиртное подорожало и так далее. Но ос-
новы - священны. И Ленин - вне критики.

В этом смысле чрезвычайно показательно лагерное творчество. В лагере
без нажима и принуждения торжествует метод социалистического реализма,

Задумывались ли вы о том, что социалистическое искусство приближается
к магии. Что оно напоминает ритуальную и культовую живопись древних.

Рисуешь на скале бизона - получаешь вечером жаркое.

Так же рассуждают чиновники от социалистического искусства. Если
изобразить нечто положительное, то всем будет хорошо, А если отрица-
тельное, то наоборот. Если живописать стахановский подвиг, то все будут
хорошо работать. И так далее.

Вспомните подземные столичные мозаики. Овощи, фрукты, домашняя пти-
ца... Грузины, литовцы, армяне... Крупный и мелкий рогатый скот... Ведь
это те же бизоны!..

В лагере - такая же история.

Возьмите лагерную живопись. Если это пейзаж, то немыслимо знойной,
андалузской расцветки. Если натюрморт, то преисполненный калорий.

Лагерные портреты необычайно компли-ментарны.

На воле так изображают крупных партийных деятелей.

И никакого модернизма. Чем ближе к фотографии, тем лучше. Вряд ли тут
преуспели бы Модильяни с Гогеном...

Возьмите лагерные песни. Вот один из наиболее распространенных песен-
ных сюжетов. Мать-одиночка с ребенком. Папаша в бегах. Ребенок становит-
ся вором. (А если дочь, то проституткой.) Дальше - суд. Прокурор, опус-
кая глаза, требует высшей меры наказания. Подсудимый кончает жизнь само-
убийством, У могильной ограды часами рыдает прокурор. Это, как вы уже
догадались, - незадачливый отец покойного.

Разумеется, все это чушь, лишенная минимального жизненного правдопо-
добия. Прокурор вообще не может осудить собственную родню. Такого не
позволяют советские законы. И лагерники прекрасно это знают. Но продол-
жают вовсю эксплуатировать лживый, дурацкий сюжет...

Возьмите лагерные мифы. Наиболее распространенным сюжетом является
успешный массовый побег. Как правило, через Белое море - в Соединенные
Штаты.

Вы услышите десятки версий с мельчайшими бытовыми подробностями. С
детальным описанием маршрута. С клятвенными заверениями, что все так и
было.

И организатором побега непременно будет доблестный чекист. Бывший
полковник ГПУ или НКВД. Осужденный Хрущевым сподвижник Берии или Ягоды.

Ну, чего их, спрашивается, тянет к этим мерзавцам?! А тянет их отто-
го, что это - знакомые, привычные, советские герои. Персонажи Юлиана Се-
менова и братьев Вайнеров...

Емельян Пугачев, говорят, опирался на беглых каторжников. Теперешние
каторжники бунтовать не собираются. Случись какая-нибудь заваруха, и
пойдут они до ближайшего винного магазина...

Ну, хорошо. Теперь - о деле. Пришлите мне, если не трудно, образцы
ваших шрифтов и два каталога.

Будете в Нью-Йорке - увидимся. Привет жене, матушке и дочкам. Наша
Катя ужасно сердитая - переходный возраст...

Завтра возле моего дома открывается новое русское кафе. Рано утром,
будучи местной знаменитостью, иду поздравлять владельцев...

В октябре меня дисквалифицировали за грубость, и я был лишен всех
привилегий спортсмена. Соответственно, оказался в караульном батальоне
на правах рядового. Ночью запах портянок, обернутых вокруг голенищ, ли-
шал меня сна. В заключение ефрейтор Блиндяк крикнул мне перед строем:

- Я СГНИЮ тебя, падла, увидишь - СГНИЮ!..

В этой ситуации должность ротного писаря была неслыханной удачей.
По-видимому, сказалось мое незаконченное высшее образование. У меня было
два курса ЛГУ. Думаю, я был самым образованным человеком в республике
Коми...

Рано утром я подметал штабное крыльцо. Заснеженный плац был исполосо-
ван мощными гвардейскими струями. Я выходил на дорогу и там поджидал ка-
питана.

Завидев его, я ускорял шаги, резко подносил ладонь к фуражке и без-
думшлм, механическим голосом восклицал:

- Здравия желаю!

Затем, роняя ладонь, как будто вконец обессилев, почтительно-фа-
мильярным тоном спрашивал:

- Как спали, дядя Леня?

И немедленно замолкал, как будто стесняясь охватившей меня душевной
теплоты...

Жизнь капитана Токаря состояла из мужества и пьянства. Капитан, спо-
тыкаясь, брел узкой полоской земли между этими двумя океанами.

Короче, жизнь его - не задалась. Жена в Москве и под другой фамилией
танцует на эстраде. А сын - жокей. Недавно прислал свою фотографию: ло-
шадь, ведро и какие-то доски...

Воплощением мужества для капитана стали: опрятность, резкий голос и
умение пить, не закусывая...

Токарь снимает шинель. На шее его, как дурное предзнаменование, беле-
ет узкая линия воротничка.

- Где Барковец? - спрашивает он. - Зовите! Ефрейтор Барковец появля-
ется в дверях. Он шалит йогой, плечом, закатывает глаза. То есть просто,
грубо и совершенно неубедительно разыгрывает чувство вины.

Токарь согнутым пальцем расправляет диагоналевую офицерскую гимнас-
терку.

- Ефрейтор Барковец, - говорит он, - стыдитесь! Кто послал вчера на
три буквы лейтенанта Хуриева?

- Товарищ капитан...

- Молчать!

- Если бы вы там присутствовали...

- Приказываю - молчать!

- Вы бы убедились...

- Я вас арестую, Барковец!

- Что я его справедливо... одернул...

- Трое суток ареста, - говорит капитан, - выходит - по числу букв...

Когда ефрейтор удаляется, Токарь говорит мне:

- А ведь москвичи люди с юмором.